История из жизни одного театра

: " Рафик всегда…" и "Гагик же ну, ты знаешь…", Руслан и официант направились в сторону сдвинутых портьер в сумрачной части зала. Когда они уже совсем было скрылись в отдельном кабинете, между портьер высунулась рука и поманила Антона за собой.

– Тоже мне, Анна Австрийская. – улыбнулся тот и не торопясь стал выбираться из-за столика.

Обстановкой кабинет мало чем отличался от остальной части зала: та же медная чеканка по стенам, тот же бархат и дерево. Только темы рисунков на меди под старину носили эротический характер и в глубине имелась запертая дверь, которая, как догадался Антон, вела в тайный альков для плотских утех.

– Слушай, – спросил он, усаживаясь за стол. – Ты же говорил, что Рафик с тобой в одной школе учился. А почему он из Армении сюда приехал, а не в Москву.

– Рафик вообще здесь родился и лет до семнадцати говорил без акцента. А родители его переехали сюда из Ростова-на-Дону, потому что отец по образованию инженер. В Лужске, когда-то, собирались строить аэродром для среднемагистральной авиации. А потом тема заглохла, и от этой идеи остались название станции Взлетная и гостиница Космос. Впрочем, это все ерунда. Давай водки выпьем?

И у Руслана глаза загорелись нехорошим блеском.

– Ох, нехорошо это все кончится. Ох, нехорошо– вздохнул Антон, но спорить не стал. – Давай. Чего уж…

И уже через полчаса кабинет заволокло сигаретным дымом, который мешался с дымом кальяна и друзья передавали друг другу сигареты, сигары, мундштук кальяна и запивали этот дым водкой, лимонадом и вином.

– Водки выпьешь? – вскидывался Антон, который был большим знатоком в этом деле. И показывал графин водки, в котором не кончалась прозрачная жидкость. – Выпьешь? – повторял он угрожающим тоном.

– И весьма! – откликался Руслан, подставляя рюмку.

И заглядывал в кабинет взволнованный Павлик, и приносил ещё водки и закуски, хотя про еду друзья уже давно забыли. Но напрасно волновался рыжий официант с фальшивым кавказским акцентом, эта программа была друзьями отработана как старый цирковой номер и изменить ничего было уже нельзя. Поэтому и он махнул рукой на беспокойных посетителей, надеясь, что дружеские отношения Руслана и Рафика Погосяна послужат и ему индульгенцией, чтобы не произошло в этот вечер. А произойдет ещё много чего: и танцы в общем зале, и песни в подвале, где располагалось караоке, и признание в любви посетительницам ресторана и неуклюжая попытка драки с их кавалерами. Но все это будет после, а пока друзья вели важный разговор, о том деле, которое они затеяли, сами не понимая, зачем. Вот этот-то "зачем" они и пытались растолковать друг другу.

– Зачем? – протяжно вопрошал Антон, отгоняя официанта, который пытался поставить на забитый стол очередную порцию хачапури. – Зачем тебе-то это надо? Неужели из-за бедной девочки Алены? Только не говори, что ты влюбился, я все-равно не поверю! У тебя же все нормально! Ты в полном поряде: Генрих тебя любит, работы в театре полно, вне театра ещё больше, с Вероникой … Молчу, молчу… Даже её муж тебе благоволит… Опять молчу!

– Антоха, друг мой дорогой, я тебе челюсть набок сверну и не как сегодня, а по-настоящему. – Ты знаешь, как я тебя люблю, но про Веронику – тсс… Бошку оторву. И мне оторвут, если … Не важно это и к делу не относится. Алена тут не при чем! Она славная девушка, но жизнь ей испортить могу только я. Или ты, но не этот хлыщ. Есть старые древние устои, и мы их соблюдаем, а он – нет. И за это его надо наказать!

– Руслан, братское сердце, золотой мой человек, – настаивал Антон. – Ты – мудак и это я тебе всегда говорю. И несешь ты полную хрень! Театр – мертв, и ты это знаешь. А наш театр в особенности. Этого хлыща надо утопить в колодце, но при чем тут театр? Хлыщ лично меня бесит, а вот тебе зачем это надо, я не понимаю.

– Мертв! – внезапно, почти трезвым голосом, согласился Руслан. – Мертв, как мертвы египетские боги. А может они и не рождались никогда. И наш театр тоже может не рождался, но мы служим ему и это наш выбор. Понимаешь? Мы должны ему служить, как служили жрецы древнего Египта своим богам, пока они не были растерзаны новой религией. Служить и защищать.

За столом воцарилась тишина. Друзья задумались, как задумываются перед падением, пассажиры автобуса. Как задумываются студенты, глядя в экзаменационный билет, вспоминая всю бездарно проведенную сессию. Как задумываются алкоголики, когда пустеет бутылка. Впрочем, у Руслана с Антоном водки было много, и они быстро вышли из оцепенения.

– Поясни. – попросил Антон. – Ты слишком красиво сказал.

– Поясняю. – Руслан разлил водку и продолжил. – Мы пришли в театр и не наше вина, что он в такой жопе. Не только наша … Но жопа пройдет и появятся хорошие спектакли, новые режиссёры, и прекрасные пьесы. А пока надо сохранить то место, где другие люди будут ставить и играть. Ты же сам мне рассказывал, что тот же Любимов, Захаров, Товстоногов – они приходили не на пустое место. Они приходили в театр, где было тоскливо и печально, но сохранялся алтарь и жрецы, которые алтарь берегли. И свято чтили традиции и каноны. Они произносили молитвы на языке, которого не понимали, но твердили эти слова, так как твердили их предшественники.

– Про алтарь я тебе ничего не говорил. – отчаянно затряс головой Антон. – как-то страшно у тебя получается.

– Хорошо, – согласился его друг. – Про алтарь – это я сам. Не в этом дело. Должен быть порядок. Это обрядовая часть театра, без которой он не может существовать. Мы не можем добиться от департамента и мэрии ремонта в нашем старом здании. Это делают директор и Генрих Робертович, но что-то и нам по силам. Ты спросил меня почему я взвился из-за того, что этот пижон посмел ухлестывать за Аленой. Так вот, дело не в том, что она нравится мне… Вернее, не только в этом. Дело в том, что он права такого не имеет. Есть порядок: каждому в театре положены роли на сцене согласно амплуа и штатному расписанию, но и за сценой мы продолжаем жить по правилам. Например, Николаю Андреевичу положена отдельная гримерка и сколько бы он не пил гримерка будет его!

Руслан стукнул по столу и в кабинет заглянул встревоженный Павлик.

– Нормально. Все в порядке. – замахал на него Антон. – Продолжай – подбодрил он Руслана.

– Николая Андреевича можно, наверное, уволить. Но пока он работает, он будет сидеть в отдельной гримерке. И это имеет смысл: каждый должен знать, что если он будет всю жизнь честно служить театру, хлебать ложкой говно и играть комсомольских вожаков, то в конце концов он получит больную печень, нищенскую зарплату и отдельную гримёрку, блять! Он должен иметь право приходить на репетицию и мытарить душу режиссеру своим идиотизмом. Он это право заслужил. И он тоже должен терпеть, что два придурка, вроде нас, будут ржать над ним. Ржать, но ржать за спиной, а внешне проявлять уважение и почтение. Это правила!

– Это страшно, то что ты говоришь. – опустил Антон голову и потянулся за сигаретой.

– Антоша, пусть будут другие порядки. В каждом театре они, в конце концов, свои, но отличаются они только нюансами. – прошептал Руслан. – В одном театре главный режиссер любит девочек, в другом мальчиков, но он имеет на это право! Иначе он развалит театр, или разворует до конца, потому что тот перестанет быть для него домом, крепостью, его подпольным борделем или камерой пыток. А пока сохраняется древний порядок, любой главный режиссер будет бороться за свое логово и значит сохранит его. Так вот, главный жрец имеет право на всякую новую актрису, я на реквизитора – бутафора, а ты говниться на молодого режиссера. Это наше право и если у нас всех это право отнять, то на хрен нам тогда нужен театр? Я не за Алену буду воевать, а за древний порядок и ритуал, который родился раньше нас, и мы должны его защитить.

– Теперь, кажется, понял. – кивнул головой Антон. – Не могу сказать, что до конца, что полностью согласен, но главное понял тебя. Понял, чего ты хочешь, а значит подписываюсь на любое безобразие.

А безобразя, как я уже и сказал, в этот вечер было много и хорошо, что братья Погосян так любили Руслана Алексеева и не сильно обидятся на него за небольшой беспорядок, который будет царить здесь ближайшее время.

А на другом конце города два человека прогуливались по темным улицам и летели над весенним городом стихи Георгия Иванова и девушка которой эти стихи читались, опускала глаза к асфальту и снова поднимала их на молодого режиссера.

Зимний день. Петербург. С Гумилёвым вдвоем

Вдоль замерший Невы, как по берегу Леты

Мы спокойно, классически просто идем

Как попарно когда-то ходили поэты

Глава девятая

– Здравствуйте, Валерий Владимирович. – главный режиссер принимал молодого человека у себя в кабинете. – Как ваши репетиции?

– Ну, я сейчас встречаюсь с актерами. Мы общаемся, я на них смотрю, они читают пьесу. Все в рабочем режиме.

Валерий Владимирович, осмотрел кабинет: помимо самого Генриха Робертовича в нем находилась Вероника Витальевна и Иван Яковлевич.

– А что собственно случилось? – решил уточнить молодой режиссер, почувствовав неладное.

– Что вы! – развел руками Генрих Робертович. – Случилось только хорошее. Вы к нам приехали, вот что случилось. И весь театр с нетерпением ждет премьеры. Актеры дерутся за роли, приходят вот ко мне в кабинет, просят посодействовать.

Валерий Владимирович, недоверчиво посмотрел на главного режиссера и в душу к нему пробралось липкое неприятное чувство надвигающейся беды. И хотя беды в театре, в основном являются театральными же, но все к театру причастные, переживают их на полном серьёзе, как настоящие живые люди. Они так же волнуются, так же обижаются и даже иногда дерутся. Но глядя на все это со стороны, нельзя забывать, что это все не всерьез, что перед вами актеры, режиссеры и прочие сотрудники, пропитанные духом гуммоза, грима и фальшивых слез. Вот и молодой режиссер стал на полном серьезе волноваться о будущем своего спектакля, забыв, что на самом деле, ни зрителям, ни критикам, ни милым женщинам из управления культуры нет никакого дела до тех нюансов и полутонов, которые он хотел бы отразить на сцене. Им всем был мало интересен глубинный смысл, который Валерий Владимирович так старательно вкладывал в каждое слово своих персонажей, те характеры и обстоятельства, что он как автор придумывал или рождал ночами. И публике, и критикам, и чиновникам интересны прежде всего они сами, и если бы он нашел доброе слово для каждого, то получил бы самый живой отклик. И тогда бы реакция была бы однозначной: "Почему так мало? Почему про нас и наши чаяния ты не нашел больше добрых и важных слов?" – закричали бы они. Но поскольку это было неинтересно уже самому молодому режиссеру, то правильнее было бы предоставить каждому из тех, для кого ставился этот спектакль дать возможность самому найти то что его могло бы заинтересовать. Впрочем, ваш бестолковый рассказчик отвлекся и позволили себе философствовать, в тот момент, когда в судьбу постановки решили вмешаться люди, от мнения которых Валерий Владимирович не мог просто отмахнуться. Он почувствовал, что главный режиссер не просто так интересуется распределением ролей и прежде всего испугался, что главным объектом критики, окажется Алена Игоревна, для которой он все переписывал и переписывал главную женскую роль. Он приготовился торговаться, как на арабском базаре отстаивая дорогого его сердцу человека, но выяснилось, что Генриха Робертовича интересует не она. Вернее было бы сказать, не только и не столько она.

– Кого вы решили распределить на главные мужские роли? На роль Юрия и Александра? – поинтересовался главный режиссер самым безмятежным тоном, стороннего любопытствующего.

Может кто-то другой, кто-то кто видел Генриха Робертовича впервые, кто-то кто знает о театре только из газет и фильмов, где актеры рисуют самих себя самыми радужными и милыми красками и поверил бы в эту отстраненность, но только не Валерий Владимирович. Он не зря учился в театральном институте, не зря прочел столько мудрых книг о профессии режиссера, чтобы не почувствовать хитрости в словах руководителя театра. Прежде всего потому, что Юрием и Александром звали героев в произведении Михаила Юрьевича Лермонтова, которое молодой человек наотрез отказался ставить. В его же пьесе героев звали по-другому.

– Артёма и Яна. – поправил он главного режиссера.

– Да-да! Конечно. – не стал спорить Генрих Робертович. – У вас есть уже какие-то наметки? Я не то чтобы вас тороплю, но надо, мне кажется, уже ускорится, если мы хотим сыграть премьеру до закрытия сезона. Или хотя бы прогон на зрителя, а премьерой уже откроемся. Как вам такая идея?

Идея эта Валерию Владимировичу нравилась, не нравился ему скорее тон, которым она была озвучена. Уж очень поменялся главный режиссер с момента последний их встречи. Слишком он был воодушевлен и напорист, что молодого человека скорее пугало. Но крыть было нечем, и он раскрыл блокнот со списком имен.

– Вот тут у меня предварительное распределение. – попытался он говорить основательно и веско. – Я с ребятами поговорил и мне кажется, что можно начать именно с ними, если они согласны.

– Что значит согласны? – изумился Генрих Робертович. – Они работают в театре и если вывесим распределение, то они просто обязаны репетировать! Как вы считаете, Вероника Витальевна?

– Конечно! У нас в конце концов государственный театр. – согласилась директор.

Иван Яковлевич же, в свою очередь раскрыл большую тетрадь и приготовился записывать.

– Значит так… – протянул молодой человек, делая вид, что читает записи, хотя имена актеров, с которыми собирался работать он, конечно, знал наизусть. – Женю Тихомирова я хочу попробовать на роль Юрия…

– К сожалению не выйдет. – прервала его Вероника Витальевна. – Женю мы отпускаем на съёмки.

Иван Яковлевич закрыл тетрадь.

– Да? – удивился Генрих Робертович. – Какие съёмки? Он штатный актер театра. Будет репетировать.

Иван Яковлевич тетрадь раскрыл.

– Генрих Робертович, – мягко возразила директор. – Вы же его отпустили. Мы с вами это обсуждали, и Иван Яковлевич тоже к вам подходил, говорил на эту тему.

Заведующий труппой сокрушенно закивал головой, показывая, что и сам не в восторге от поведения актера театра, но уж теперь изменить ничего нельзя.

– Да… – расстроенно согласился главный режиссер. – Действительно он подходил, отпрашивался. Извините Валерий Владимирович, но придется отпустить – для наших актеров – это очень важно и мы стараемся идти на встречу, если предлагают съёмки.

– Но я с ним недавно разговаривал, и он ни словом не обмолвился об этом! – удивился молодой человек, пролистывая свой блокнот, в надежде на его страницах найти разгадку этого казуса.

– Вы знаете, – опять же очень вежливо, вступила в разговор Вероника Витальевна. – Женя очень волнуется по поводу этих съёмок и не любит обсуждать их лишний раз. Боится сглазить.

– Вы же знаете, – добавил Генрих Робертович. – Актеры народ суеверный. Давайте тему Тихомирова закроем и будем продолжать. У вас есть кто-то на второй состав? Впрочем, это тоже оставим. А вот кого вы хотели бы назначить на вторую мужскую главную роль.

Валерий Владимирович переводил глаза с главного режиссера на директора. А с директора на заведующего труппой пытаясь понять, как ему себя вести в этих обстоятельствах. Люди в кабинете были абсолютно серьезны, но его не покидало ощущение, что над ним издеваются. С другой стороны, крыть ему было нечем, и он продолжил.

– Роль Яна, я хочу предложить Коле Резнику. Вписывается идеально и ему персонаж понравился. Он, кстати, рассказал, что его сначала хотели назвать Яном, в честь прадеда. Тот был родом из Польши.

В кабинете царило молчание. Заведующий труппой, по-прежнему смотрели на молодого режиссера, не говоря ни слова, а вот лицо Генриха Робертовича изменилось. Было ощущение, что у него внезапно заболел зуб.

– Коля – да… – сказал он поморщившись. – Хороший парень, но – нет.

Иван Яковлевич, в очередной раз закрыл тетрадь и стал качать головой синхронно с главным режиссером, всем своим видом показывая, что и он был бы рад Николаю Резнику в роле Яна, но – нет.

– Я не понимаю. – почти взорвался Валерий Владимирович. – Почему нет? Меня он устраивает, как актер. Мы с вами договорились, что я сам буду заниматься распределением ролей. Так ведь, Генрих Робертович?

– Конечно! – полностью согласился руководитель театра, разведя руками. – Я не собираюсь в это влезать. Но если бы вы спросили меня, то я бы порекомендовал вам наших ведущих артистов: Антона Андреева и Руслана.

В этот момент Валерий Владимирович почувствовал, что мир уходит у него из-под ног. Нет, все было на месте: и кабинет главного режиссера и сам режиссер и даже тетрадка Ивана Яковлевича не дрогнула в пространстве, но все это перестало быть сколько-нибудь существенным и держаться в этом мире стало не за что, ни мысли ни взгляду.

– Как это может быть? – кричал он спустя некоторое время в репетиционном зале. – Он говорит, что я могу проводить кастинг, брать любого актера труппы, а в результате настаивает, чтобы на главные роли я назначил актеров, которые мне категорически не подходят. Да что там не подходят, я одного из них не видел ни разу, а второй мне откровенно хамил на кастинге и не скрывал своего отношения ни ко мне, ни к пьесе. И как мне с ним работать? Как мне с ними общаться, если они друг с другом не разговаривают? Как они собираются репетировать? Как это вообще возможно?

Алена Игоревна с испугом смотрела на столичного режиссера, который метался по залу, задевая и опрокидывая стулья. Она видела не мало подобных сцен, но впервые наблюдала подобное в качестве актрисы и ощущения были совсем другие. Уже не получалось абстрагироваться от происходящего или смыться в реквизиторский цех. Теперь репетиционный зал и был её цехом. Это было волнительно, это было приятно, а данный момент ещё и очень страшно.

– Я не хочу, я не могу так работать! – кричал Валерий Владимирович, расшвыривая ногами уже поваленные стулья. – Уеду на хрен в Москву и пусть сам ставит чего хочет! Никому! Ничего! Не надо!!!!

И девушка вдруг с ужасом заметила, что по полу рассыпаны листки с пьесой, а молодой человек яростно топчет их ногами и все это напоминает какой-то уродливый танец. Как будто пьяный крестьянин в кабаке топчется на своем меховом треухе под тренькание балалайке.

"Ох! Это очень плохая примета!" – промелькнуло в голове у Алены. И ещё она подумала, что взрослый мужчина в состоянии истерики кажется ей совсем не симпатичным, но эту мысль она от себя тут же отбросила, вспомнив, что этот взрослый мужчина режиссер.

Глава десятая

Доводилось ли тебе, дорогой читатель, наблюдать как актеры собираются на репетицию? Как они опаздывают или приходят заранее, как они с нетерпением ждут её начала или надеются, что сегодня наконец режиссера хватит кондрашка и её отменят? Как они повторяют текст, как курят перед входом в театр или пьют аспирин, чтобы вылечить голову, отяжелевшую после вчерашней попойки? Если ты мой читатель работал в театре, то знаешь, что всякая репетиция начинается с разговоров, с анекдотов и баек, со смешных и не очень шуток и всего того, что справедливо называется болтовней. Но сегодня в репетиционном зале было тихо. Самой первой пришла Алена и заняв место в уголке, перечитывала пьесу, стараясь не поднимать глаз на входящих актеров. Особенно она боялась встречи с Анной Киреевой с которой должна была репетировать одну роль. Разумеется, Валерий Владимирович, хотя и смог отстоять Алёнино участие в репетиционном процессе, но вынужден был согласиться с тем, что она будет репетировать только во втором составе, уступив первое место профессиональной актрисе. Но боялась Алена Игоревна совершенно напрасно. Анечка Киреева поздоровалась с ней очень радушно и приветливо, сказав, что желает ей удачи и даже выразила уверенность, что у будущий абитуриентки ГИТИСа все получится. Трудно было поверить, что Аня Киреева, запустившая в гримера щипцами, съевшая не одну молодую актрису на своем профессиональном пути и Анечка Киреева, мило улыбавшаяся Алене и желающая ей успеха – это один и тот же человек. Нельзя с уверенностью сказать, что было причиной столь разительных перемен: актерская ли природа, воспитательная беседа с директором театра или тонкий расчет, но ведущая актриса Лужского драматического театра, являла собой образец скромности и великодушия. Я смею полагать, что больше всего на её поведение в данной ситуации повлиял именно расчет. Она и близко бы не подпустила девушку – реквизитора к репетициям, если бы полагала, что эта роль может получиться. Но будучи человеком острого ума и острого же слуха, она не рассчитывала на шумный успех спектакля и знала про отношение руководства театра к пьесе и разногласиях с режиссером. Поэтому она не только не горела участвовать в репетициях, но и в принципе собиралась держаться от них подальше. Поэтому пожелание успеха молодой начинающей актрисе было одновременно и честным, и лицемерным. Впрочем, на этом и стоит актерская профессия, как полагают некоторые. Но мы с вами не станем ни спорить, ни разбираться в этой оценке, а взглянем на то, что происходит в репетиционном зале. А в зале молодой московский режиссер ожидал приход главных героев. Или точнее было бы сказать, исполнителей двух главных мужских ролей. Хотя, справедливости ради, ожидали их все: и сам режиссер, и актеры и даже Иван Яковлевич, который присутствовал на репетиции в качестве помощника режиссера. И их появление не обмануло ожиданий, они появились один вслед за другим. Сначала вбежал Руслан и весело со всеми поздоровавшись, чмокнув всех присутствующих девушек в щёку, он решил выбежать на минуточку по естественной, надо полагать, надобности. Именно в этот момент в репетиционный зал входил Антон Андреев и в дверях они столкнулись. И столкнулись в прямом, надо сказать, смысле. А именно, Руслан, не рассчитав скорость, толкнул Антона плечом, а тот, в свою очередь, наступил Руслану на ногу. Все присутствующие в зале замерли. Даже Иван Яковлевич, не сдержав нервозности ситуации, рефлекторно облизнулся. Анечка Киреева от удовольствия ойкнула, а Алена на миг зажмурила глаза. Но столкновение в дверях разрешилось скорее в драматическом, нежели в бытовом ключе.

– Благодарю! – широко растягивая гласные, проговорил Антон.

– Пжалста! – не разжимая губ, ответил Руслан.

И два актера разошлись по своим местам в противоположных концах репетиционного зала. Присутствующие были откровенно разочарованы.

– Я предлагаю начать репетицию. – решил привлечь к себе внимание Валерий Владимирович.

Он присел за небольшой журнальный столик, на котором стояла лампа и лежал текст пьесы, потом решил прохаживаться около столика, а после попробовал присесть на этот стол. Но тот, мало того что качался, но и оказался слишком низеньким. Настолько низеньким, что вальяжно положить ногу на ногу не получалось совсем, а то, что в результате получалось выглядело скорее неприлично и молодой человек решил встать, потом попробовал прохаживаться и в результате сел на место. Проделав все эти манипуляции, режиссер наконец обратился к актерам. Помимо исполнителей двух главных мужских и одной главной женской роли, в зале присутствовали ещё исполнители второстепенных ролей, с которыми я вас познакомлю по мере надобности, представители цехов и уже упомянутый мною Иван Яковлевич. Столичный режиссер не терял надежды произвести на участников будущего спектакля правильное впечатление. Ему очень хотелось показаться умным, спокойным, ироничным, уверенным в себе, но что самое главное, он хотел раз и на всегда расставить все по своим местам. И кто бы из актеров не претендовал на первое место, он не собирался этого оспаривать. Первое место его не интересовало, его интересовало место главное. Он хотел сразу дать понять всем присутствующим, что готов дать слово любому, готов выслушать, но решение принимать будет он и только он. Валерий Владимирович вспомнил, что великий Орсон Уэллс, в первый же день съёмок увольнял кого-нибудь человека, которого специально для этого и нанимал. Он оглядел всех, кто был в этот момент в репетиционном зале и понял, что он не только не вправе никого уволить, но увольнять-то, собственно, некого. Людей скорее не хватало. А в глазах некоторых из тех, кто все-таки пришел, читалось желание смыться добровольно. Валерий Владимирович вздохнул и решил начать репетицию.

– Я надеюсь, что пьесу все прочли. – спросил режиссер. И, не дожидаясь ответа, предложил. – Но давайте все равно почитаем.

Я не стану описывать вам, как прошла репетиция, боясь утомить профессиональными терминами и попробую описать репетицию словами самого режиссера. Тем более, что именно этим он и занимался спустя три часа, в кабинете Генриха Робертовича.

– Простите, – говорил он, прижимая руки к груди, но сверкая глазами. – Это бессмысленно! Я не понимаю, зачем я здесь. Актеры в принципе не хотят репетировать, заведующий труппой не может предоставить мне место для репетиции, цеха заняты работой над другими спектаклями и делать ничего не будут. Я полагаю, что мне стоит возвращаться в Москву.