Балканское колдовство

Лука встал и прошёлся по комнате. Казалось, стены стали теснее, а воздух – тяжелее. Он чувствовал, как его грудь сжимается, будто с каждым вдохом он теряет что-то жизненно важное. Он посмотрел в зеркало и увидел свои глаза – они стали темнее, глубже, но в них больше не было света, который раньше заставлял его чувствовать себя живым.

– Это неправильно, – сказал он вслух, его голос эхом отразился от пустых стен.

Он взял блокнот, пролистал его страницы. Каждая строка казалась ему чужой, как будто она была написана другим человеком. Лука вспомнил свою жизнь до встречи с Седмирой. Ему было сложно, он сомневался в себе, но тогда его стихи были светлыми, полными мечты. Они были несовершенны, но в них была его душа. Теперь же его строки стали слишком сильными, слишком мрачными, но в них не осталось ничего от него самого.

Лука осознал, что величие, которое ему обещала Седмира, не стоит той цены, которую он должен заплатить. Он хотел писать, но не хотел жертвовать всем, что делало его человеком.

– Но как вернуться? – прошептал он.

Его руки дрожали, когда он закрыл блокнот и отбросил его в сторону. Он чувствовал, как в его душе пробуждается страх. Седмира сказала, что дороги назад нет, но Лука не мог принять это. Он понял, что должен найти способ разорвать эту связь, избавиться от её дара, пока ещё не потерял всего. У него был один вопрос, который бился в его голове, как гвоздь: Что делать?

***

Улицы ещё не наполнились шумом машин и голосами прохожих, и город казался странно пустым, будто выжидающим. Лука вышел на свежий воздух, не зная, куда идти, но ощущая, что должен двигаться.

Утро было прохладным, а небо начинало светлеть, окрашиваясь в мягкие розовые и золотые оттенки. Лука сунул руки в карманы пальто и медленно пошёл вперёд. Его ноги, как будто ведомые невидимой силой, вели его по улицам, которые он знал наизусть. Он не удивился, когда понял, что направляется к Калемегдану. Его взгляд вдруг упал на маленькую церковь, стоящую немного в стороне от домов. Она была скрыта за деревьями, её белые стены потемнели от времени, а крошечный золотой купол поблёскивал в первых лучах солнца.

– Я здесь бывал сто раз, – пробормотал он себе под нос. – Но никогда не видел этой церкви.

Он остановился. Внутри него что-то встрепенулось, будто сердце подсказало, что он должен зайти. Лука медленно подошёл ближе. Дверь была приоткрыта, а изнутри доносился слабый запах воска и ладана.

Лука толкнул дверь, и она открылась бесшумно. Внутри царила полутьма, которую разгоняли лишь несколько свечей, горящих у иконостаса. В углу стояла старушка в чёрном платке, тихо шепча молитвы. Она едва взглянула на Луку, когда он вошёл.

Лука почувствовал, как внутри него всё замерло. Здесь было тихо, но это была другая тишина – не пустая, а наполненная. Она будто звала его остаться.

Он подошёл ближе к иконостасу, остановившись перед старой иконой Богородицы. Её глаза смотрели на него с такой мягкостью, что он почувствовал, как слёзы подступают к глазам.

– Помогите, – прошептал он, сам не осознавая, кому обращается.

Ответа не было. Только мягкий треск свечей нарушал тишину. Но Лука почувствовал, что что-то внутри него начало меняться. Впервые за долгое время он ощутил покой, хоть и на мгновение. Он опустился на колени, закрыв глаза. Его мысли метались, но в центре всего была одна ясная идея: он не может продолжать так жить. Он должен найти выход из тьмы, в которую завёл себя. Лука стоял перед иконой, чувствуя, как тепло свечей смягчает напряжение внутри него. Он закрыл глаза, пытаясь собрать мысли. И в этот момент он услышал мягкий звук шагов за спиной.

– Тяжело на душе? – раздался спокойный, глубокий голос.

Лука обернулся и увидел, что к нему подошёл священник. Он был худощавым, высоким, с тонкими, выразительными чертами лица. Его глаза, окружённые сетью морщин, были полны мудрости и сострадания. Борода аккуратно подстрижена, ряса слегка поношенная, но чистая.

– Да, – ответил Лука после паузы. Его голос был тихим, почти шёпотом.

Священник кивнул, жестом приглашая его присесть на скамью в тени у стены. Лука повиновался, ощущая, что этот человек как-то поймёт то, что он не мог объяснить даже себе самому.

– Ты пришёл сюда не случайно, – сказал священник, опускаясь рядом. – Бог приводит нас в такие места, когда мы стоим перед выбором. Расскажи, что у тебя на сердце.

Лука вздохнул и посмотрел на свои руки. Они дрожали, как будто сами помнили, как выводили те мрачные строки.

– Я поэт, – начал он. – Или, по крайней мере, был им. Недавно я встретил… женщину. Её зовут Седмира. Она необычная, я не могу объяснить, кто она. Она вдохновила меня так, как никто прежде. Но её вдохновение… Оно… забирает меня.

Священник слушал внимательно, его лицо оставалось неподвижным, но глаза неотрывно смотрели на Луку.

– Я согласился на её условия, – продолжил Лука. – Я пишу, но с каждым стихом теряю себя. Я чувствую, как что-то внутри уходит.

– Что ты теряешь? – тихо спросил священник.

– Душу, – ответил Лука. Его голос задрожал. – Она дала мне величие, но я боюсь, что цена слишком велика. Я не хочу больше писать так. Но я не знаю, как остановиться.

Священник задумался, затем кивнул, словно что-то подтверждая про себя.

– Ты уже понял, что не хочешь идти этим путём, – ответил священник.

Лука почувствовал холодок, пробежавший по спине. Ещё одна встреча с Седмирой. Он вспомнил её глаза, её голос, тот магнетизм, который она излучала.

– Она сильнее меня, – сказал он, сжав руки в кулаки.

– Ты думаешь, что она Дьявол? Или, может быть, сама смерть пришла за тобой? – отец Вук, так звали священника, слегка приподнял бровь, будто предлагая Луке самому ответить.

– Она… – Лука запнулся, не зная, как объяснить. – Она кажется слишком могущественной, чтобы быть человеком.

Отец Вук усмехнулся, его тон стал чуть мягче.

– Она не черт и не дьявол, – сказал он. – Она всего лишь ведьма. Простая, ведьма, каких не мало.

Лука недоверчиво нахмурился.

– Ведьма? Но как она тогда может так… действовать на меня?

– Ведьмы не столь сильны, как ты думаешь, – продолжил священник, его голос звучал спокойно, но уверенно. – Их сила – это всегда обман. Они внушают страх, играют на твоих слабостях, заставляют тебя поверить, что они всемогущи. Но их власть держится только на том, что ты сам им отдаёшь.

– И как же я могу её остановить? – спросил Лука, почувствовав лёгкую надежду.

Отец Вук вздохнул и сел обратно на скамью, жестом приглашая Луку сделать то же самое.

– Прежде всего, ты должен перестать бояться её, – сказал он. – Ведьма сильна лишь до тех пор, пока ты веришь, что она сильнее тебя. Её дары, её власть – это лишь цепи, которые ты сам позволил надеть.

– Но её влияние… Оно кажется реальным, – возразил Лука, вспомнив, как его рука сама выводила слова на бумаге.

– Реальным, – кивнул отец Вук. – Потому что ты позволил ей действовать через тебя. Ты поэт, Лука. Твоё сердце и душа открыты, как книга. Она лишь воспользовалась этим, чтобы внушить тебе, что её дары необходимы.

– Значит, я могу просто… отказать ей? – Лука попытался понять смысл слов священника.

– Сейчас уже не можешь, – ответил Вук. – Она будет пытаться удержать тебя. Ведьмы не любят отпускать тех, кого привязали к себе.

– И что тогда делать? – Лука ощутил лёгкий холодок внутри себя.

– Ты не будешь один сегодня вечером, – сказал он. – Я приду на твою встречу с этой женщиной.

Лука удивился, в его сердце вспыхнуло сомнение.

– Но как вы сможете? – спросил он. – Она… она опасна, отец.

Вук усмехнулся, его тон стал почти шутливым.

– Сынок, я видел многих ведьм за свою жизнь. Не ты первый, кто приходит ко мне с подобной историей. Седмира – лишь одна из многих.

Лука замер, почувствовав смешанные эмоции – облегчение от того, что он не будет один, и страх перед тем, что их ждёт.

– А что вы будете делать? – спросил он.

– Она же дала тебе что-то от себя? – спросил Вук. – Любой предмет?

– Перчатку, – ответил рассеяно Лука, доставая ту самую перчатку из кармана.

– Давай ее сюда, – оживился священник.

Лука послушно отдал ему перчатку, полученную от Седмиры.

– Теперь точно все будет хорошо, – оживился священник. – Сегодня ты встретишься с ней, а я подойду на подмогу.

После этого отец Вук велел Луке подождать немного и быстро удалился в ризницу. Через пару минут он вернулся, неся в руках шнурок с небольших крестиком.

– Этот крест был освящён на Афоне, – сказал он, протягивая его Луке. – Носи его на шее, и он защитит тебя от её чар.

Лука осторожно взял крест, чувствуя его тепло. Это тепло было не физическим, но каким-то внутренним, словно маленький огонёк разгорался внутри него.

– Спасибо, – прошептал он.

Вук положил руку ему на плечо, и Лука ощутил прилив уверенности.

– Я встречу тебя у старой липы в Калемегдане, – сказал священник. – Когда наступит вечер, иди туда. И помни: Седмира сможет взять у тебя только то, что ты готов отдать.

Лука кивнул, крепко зажав крест в руке, и вышел из церкви.

***

Сумерки мягко окутали Калемегдан. Старая липа стояла в своей привычной тишине, её мощные ветви покачивались на слабом ветерке. Лука ждал под деревом, чувствуя, как его сердце колотится в груди. Вокруг стояли тени, холодные и неподвижные, словно предвещая приближение чего-то неизбежного. На шее Луки висел крест, подаренный отцом Вуком. Его пальцы невольно касались его, когда страх начинал подниматься из глубин души.

Из темноты шагнула Седмира. На ней было длинное подвенечное платье, сияющее жемчужным блеском в свете заходящего солнца. Ткань была тонкой, словно сотканной из тумана, а подол скользил по земле, оставляя за собой шлейф, похожий на дым. Её лицо оставалось таким же прекрасным и пугающим, глаза горели магнетическим светом.

– Лука, – произнесла она, её голос звучал как музыка и шелест листвы одновременно. – Сегодня мы завершим наше соглашение. Ты готов пойти со мной?

Она сделала шаг вперёд, но вдруг остановилась. Её взгляд упал на крест, висящий на шее Луки, и в её глазах мелькнуло что-то, похожее на гнев и страх.

– Что это? – её голос зазвучал резче, словно нотки злобы пробились сквозь сладость её тона.

Лука ощутил странную силу, исходящую от креста. Он крепко сжал его рукой и выпрямился, чувствуя, как страх начинает уступать место решимости.

– Это то, что защищает меня от тебя, – твёрдо сказал он. – Я не стану одной из твоих теней, Седмира.

Она рассмеялась, но в её смехе слышалась фальшь.

– Ты отдашь мне своё сердце, Лука, – прошептала она, её голос стал низким и опасным. – Или ты не будешь никем. Ты – поэт. Без этого ты ничто.

Но Лука покачал головой.

– Живой собаке лучше, чем мертвому льву.

Внезапно из-за деревьев появился отец Вук. Его высокая фигура в чёрной рясе казалась одновременно простой и внушительной. В руках он держал зажжённую свечу, пламя которой было странно ярким для такого слабого света.

– Сгинь, ведьма, – произнёс он спокойно, но твёрдо. – Здесь больше нет места для тебя.

Седмира взглянула на него, её лицо исказилось. Теперь её красота казалась искусственной, маской, которая вот-вот начнёт трескаться.

– Ты не можешь лишить меня моего, священник, – прошипела она, её голос стал низким и неприятным.

– Он никогда не был твоим, – ответил Вук. – Ты лишь взяла то, что Лука сам тебе отдал.

Отец Вук вынул из штанов под своей рясой предмет, который Лука узнал сразу – это была та самая перчатка, которую Седмира дала ему при первой встрече.

– Это ведь твое, Седмира? – спросил Вук, его голос звучал спокойно, но в глазах горел интерес.

Взгляд ведьмы застыл на перчатке. В нем читался ужас, но из-за силы освященного креста она не могла сдвинуться с места.

– Попишка, – прошипела она. – Ты решил напугать меня перчаточкой?

Священник усмехнулся и поднял перчатку, словно рассматривая её в свете зажжённой свечи.

– Мы оба знаем, что без нее ты – ничто, ведьма.

Священник поднес свечу к перчатке. Ведьма издала протяжный крик и попыталась кинуться на священника, но ее ноги так и оставались будто вросшими в землю. Перчатка вспыхнула ярким светом. Седмира сделала последний отчаянный шаг вперёд, но её платье вдруг окуталось дымом, показались первые языки пламени. Лука почувствовал, как крест на его шее стал почти горячим.

Седмира кричала – звук её голоса был наполнен нечеловеческим ужасом. Её фигура начала таять, платье превращалось в туман, а глаза – в пустоту. Через несколько мгновений она исчезла, оставив только холод и странную тишину.

Отец Вук подошёл к Луке и положил руку ему на плечо.

– Ты сделал правильный выбор, сын мой, – сказал он.

Лука посмотрел на липу, под которой стоял, и почувствовал, как сердце наполняется покоем. Впервые за долгое время он почувствовал, что свободен.

***

Вернувшись домой, Лука почувствовал, как тяжесть прошедших событий свалилась на него всей своей мощью. Его квартира встретила его тишиной: книги на полках, недописанные листы на столе и пустая чашка на подоконнике – всё оставалось на своих местах, словно ожидая его возвращения. Не раздеваясь, Лука рухнул на кровать.

Ему не снилось ничего. Не было привычного калейдоскопа образов, лиц или звуков. Только пустота, плотная и глубокая, как непроглядная ночь. Лука словно проваливался в неё всё глубже, пока время перестало существовать. Это был сон, который не приносил ни облегчения, ни тревог, только бескрайнюю, тяжёлую тишину.

Когда он открыл глаза, в комнате уже был светлый утренний свет. Лука сел на кровати, протёр лицо руками и заметил, что в груди всё ещё тяжело. Однако эта тяжесть была иной, чем прежде: не страх, не напряжение, а что-то, похожее на грусть.

Он встал, сварил себе кофе и сел за свой письменный стол. Лука вдохнул поглубже, пытаясь поймать ту привычную искру, которая заставляла слова оживать. В голове не было ничего – ни строчек, ни образов, ни даже случайных слов. Лука чувствовал себя так, будто внутри него образовалась пустота, занявшая место того неиссякаемого источника, из которого раньше лились его стихи.

Лука отложил ручку, прислонился к спинке стула и закрыл глаза. Осознание пришло медленно, как весенний рассвет: он больше не может писать так, как раньше. Стихи, которые он создавал с помомщью Седмиры, были насыщены её тьмой, её магией. Теперь же, когда связь с ней разорвана, внутри осталась только его собственная душа, уставшая и израненная.

Он был свободен, но эта свобода оставила его наедине с собой. Он больше может писать.

***

Каждое утро начиналось одинаково: Лука просыпался, сидел на краю кровати и смотрел в окно. Он пытался заставить себя поверить, что вдохновение вернётся, что он просто устал.

Но дни превращались в недели, а недели – в месяцы, и ничего не менялось. Все его попытки писать заканчивались разочарованием. Казалось, что слова, которые раньше легко складывались в строки, теперь ускользали, как вода сквозь пальцы.

Лука стал раздражительным и замкнутым. Он избегал друзей, перестал отвечать на звонки редакторов, которые всё ещё надеялись на новые стихи. Ему было стыдно. Он чувствовал себя обманщиком, человеком, который потерял свою сущность.

Иногда он вспоминал Седмиру. Её лицо, её голос, её странное присутствие. Она унесла с собой не только свой мрак, но и ту частицу его, которая была способна творить.

«Может, я был неправ», – думал он, глядя на чистые листы бумаги на своём столе. «Может, мне стоило пожертвовать собой ради стихов?»

Однажды ночью, сидя в своей тёмной квартире, Лука почувствовал, как отчаяние накрывает его с головой.

– Что я за поэт, если не могу писать? – прошептал он в пустоту.

Ответа не было. Только тишина. Не в силах выносить тишину квартиры, Лука вышел на улицу. Ноги привели его к маленькой площади, где тусклый фонарь освещал старую лавочку. Сев на неё, Лука закрыл глаза, чтобы хоть на мгновение спрятаться от тяжёлых мыслей.

– Поэт, – раздался вдруг голос.

Лука вздрогнул и обернулся. Перед ним стояла женщина. Она была странной, но не пугающей. Высокая, в длинном тёмном пальто, с распущенными волосами, которые блестели в свете фонаря, как паутина.

– Кто вы? – спросил он, чувствуя одновременно тревогу и странное спокойствие.

Она улыбнулась уголками губ, но её взгляд оставался серьёзным.

– Это неважно. Главное, кто ты.

– Я… – Лука замялся, не зная, что ответить. – Был поэтом. Теперь не знаю, кто я.

Женщина склонила голову, словно изучая его.

– Ты всё ещё поэт. Просто потерял то, что тебя питало. Но я могу вернуть это тебе.

Лука почувствовал, как его сердце учащённо забилось.

– Как? – прошептал он.

– Это просто, – ответила она, её голос звучал мягко, но властно. – Ты хочешь снова творить?

Лука замер. Её слова были простыми, но в них скрывалось нечто большее. Он чувствовал это. Творить… Это было всё, о чём он мечтал последние месяцы. Но он знал, что за этим предложением, как и за предложением Седмиры, стоит нечто большее.

– Что мне придётся отдать? – спросил он, пытаясь удержать голос от дрожи.

Женщина не ответила сразу. Она подошла ближе, её фигура в длинном пальто казалась почти нереальной.

– Это зависит от тебя. Иногда, чтобы получить что-то ценное, нужно отдать меньше, чем ты думаешь.

Лука почувствовал, как внутри него разгорелась борьба. Он вспомнил свои строки, те, что трогали людей, но приносили боль. Он вспомнил Седмиру, отца Вука, все свои страхи и сожаления.

– Так ты хочешь снова творить, поэт? – повторила женщина, её голос прозвучал как шёпот, но отозвался в его голове громким эхом.

Лука смотрел на неё, фонарь замерцал, и тень женщины на мгновение стала длиннее, словно охватила всю площадь. Взгляд женщины был наполнен ожиданием. Лука понимал, что его выбор изменит всё. Но что именно – он не знал.

Проклятый ручей

В маленьком горном селе, окружённом вечными вершинами и густыми лесами, жило древнее предание. За селом, где начиналась тропа, ведущая в сердце букового леса, протекал ручей, скрытый в тени вековых деревьев. Его журчание слышалось лишь вблизи, будто он избегал быть замеченным. Никто не осмеливался пить из его воды, и даже животные сторонились его берегов.

Старики говорили, что ручей – не просто водный поток, а граница между мирами живых и мёртвых. Его вода была смертельна, но не так, как яд или болезнь. Она уносила душу, оставляя тело неподвижным на берегу, или же вовсе заставляла исчезнуть без следа. Каждый в селе знал об этом предании с детства, и никто не хотел проверить его истинность.

Легенда гласила, что когда-то давно два брата из рода Топай сцепились в у этого ручья в смертельной схватке. Они были родными братьями, но несли в сердце ненависть друг к другу, ненависть, которая переросла в открытую вражду и привела к их гибели. Их кровь смешалась с водой ручья, а духи, разгневанные их непримиримостью, наложили на место проклятие.

С тех пор ручей стал символом наказания за грех братоубийства. Те, кто осмеливался приблизиться к его водам с дурными мыслями или в поисках правды, якобы слышали в его журчании голоса, зовущие их по имени. Другие рассказывали, что ночью над водой можно увидеть призрачные фигуры, которые блуждают в ожидании, пока проклятие не будет снято.

Ручей был частью леса, который обходили стороной, а истории о его проклятии рассказывались у костров, вплетаясь в повседневную жизнь. Никто из местных не пытался оспорить эти слова. Даже смельчаки, готовые доказать всем, что это лишь сказки, никогда не возвращались обратно – или возвращались, но уже не такими, как прежде. Но все верили в зловещую силу ручья.

В тот день гуляли пышную свадьбу. Звучала музыка, запах мяса, жарящегося прямо на деревенской площади на нескольких огромных кострах окутывал всё вокруг, а льющееся рекой вино, горячило кровь молодых и застилало разум старожилов.

Среди веселья и разговоров группа молодых парней, во главе с Мираном, сыном кузнеца, собралась за одним из столов. Разговор снова зашёл о проклятом ручье.

– Слышал, как мать рассказывала, что её дядя пропал после того, как осмелился выпить оттуда, – с видом знатока проговорил один из парней, откусывая кусок жаренного мяса. – Тело его нашли, а призрак, говорят, до сих пор там бродит.

– Глупости! – фыркнул Адриан, – Ваши «истории» только для того, чтобы пугать детей.

Парни переглянулись. Мирана, всегда готового поспорить с Адрианом, эта реплика явно задела.

– Раз глупости, то чего ж ты не докажешь? – сказал Миран, ухмыляясь. – Если ты такой храбрый, как всегда говоришь, иди и выпей из этого ручья. Пусть все увидят, что это всего лишь сказки!

– Да, Адриан, покажи нам! – подхватили другие. – Если это просто вода, чего бояться?

Толпа начала притягиваться к разговору, а молодёжь уже подначивала Адриана с поддельным азартом. Слова эхом разносились в шуме праздника, и даже те, кто не верил в проклятие, хотели увидеть, как пастух на деле докажет свою смелость.

– Что ж, – сказал Адриан, улыбаясь уголками губ, но сжав челюсти от скрытой злости. – Я докажу вам, что это все бабьи россказни.

Эленика, сестра Адриана, стоявшая рядом, побледнела.

– Адриан, не делай этого! – прошептала она, дергая его за руку. – Это не шутка.

Но он лишь мягко высвободился из её хватки.

– Не бойся, сестрёнка, я вернусь раньше, чем ты успеешь испугаться, – сказал он, глядя на неё с лёгкой улыбкой.

– А не вернется, так на поминках погуляем! – крикнул по-залихватски хмельной Миран.

***

Толпа молодых парней и девушек, с фонарями и шутливыми выкриками, шла по узкой тропе, ведущей к буковому лесу. Луна озаряла дорогу мягким светом, а высокие деревья, стоявшие плотной стеной, казались живыми, как будто наблюдали за шествием. Адриан, подстрекаемый своими сверстниками и количеством выпитого вина, шел впереди, не обращая внимания на лёгкий холодок, пробегавший по спине.

– Ну что, великий смельчак, докажи нам, что старики зря треплют языками! – выкрикнул Миран, ухмыляясь.

Адриан только фыркнул в ответ, не утруждая себя словами. Он был полон решимости доказать, что проклятие – лишь выдумка, нелепый остаток прошлого. В его груди кипела гордость, но где-то глубоко внутри звучал слабый голос сомнения. Он не хотел, чтобы кто-то решил, что ему страшно.

Среди группы шла и Эленика. Её лицо было напряжённым, а в глазах читался страх. Она пыталась держаться ближе к брату, в надежде убедить его отказаться от этого безумия.

– Адриан, – прошептала она, ухватив его за руку. – Это не нужно. Ты доказал им всё ещё там, на площади. Никому это не нужно. Пожалуйста, остановись.

Он замедлил шаг и посмотрел на неё с лёгкой улыбкой, но в его взгляде была твёрдость.

– Эленика, ты тоже веришь в эти россказни? – спросил он усмехаясь. – Я просто выпью воды. А потом мы вернемся на праздник.

Она попыталась ответить, но в этот момент Миран подошёл ближе.

– Что там шепчешь, Эленика? – насмешливо спросил он. – Уговариваешь брата вернуться? Ты зря стараешься. Наш Адриан же храбрец, верно?

– Ты не понимаешь, – резко ответила она, обращаясь уже ко всем. – Вы не знаете, с чем играете. Этот ручей проклят!

Но Адриан не слушал. Толпа подбадривала его, но чем ближе они подходили к ручью, тем тише становились их разговоры. Журчание воды стало слышно задолго до того, как они достигли места, считавшегося проклятым. Когда они наконец достигли места, никто не произнёс ни слова. Лишь Адриан уверенно шагнул к берегу.

– Давайте, смотрите, – сказал он, оборачиваясь к остальным. – Сейчас вы увидите, что это всего лишь вода.

– Адриан, нет! – вскрикнула Эленика, схватив его за руку в последний раз. – Пожалуйста, вернись. Ты пьян! Это место проклято!

Но он только освободил руку, не глядя на неё.

– Всё будет хорошо, – ответил он тихо, прежде чем наклонился к воде.

Он зачерпнул холодную прозрачную воду ладонью и на мгновение замер, ощущая её ледяную свежесть. Толпа затаила дыхание. Эленика закрыла рот руками, чувствуя, как сердце гулко стучит в груди.

Адриан выпил. Вода оказалась на вкус обычной – чистой и слегка сладковатой. Он поднялся, оглядывая толпу, и улыбнулся.

– Видите? – сказал он, разводя руками. – Никакого проклятия…

Но его слова оборвались. Внезапно земля словно качнулась под ногами, воздух стал тяжёлым, а лес вокруг заволокло странным туманом. Все отшатнулись, а Эленика закричала:

– Адриан!

Юноша пошатнулся и упал на колени, глядя прямо перед собой. Его глаза затуманились, а из груди вырвался слабый шёпот:

– Что это… за…

Адриан упал как подкошенный, будто никогда и не жил. Тишина упала на всех. Шёпот ручья стал громче, и где-то вдалеке раздался странный, протяжный стон.