День Рыка

скачать книгу бесплатно

День Рыка
Макс Тим

"День Рыка" – это философская фантастика с элементами антиутопии.На загадочном острове, затерянном во Вселенной, обитают люди, лишенные памяти и прошлого. Никто из них не знает, как попал сюда. Они выполняют рутинную работу, необъяснимым образом сохранив нужные навыки. Становятся последователями странного культа и принимают ущербную реальность, зная, что ни сбежать, ни умереть по собственной воле остров им не позволит. Лишь главный герой сопротивляется забвению. Исследуя тайны острова, он приходит к мысли, что его обитатели стали жертвами чьего-то жестокого эксперимента.Сюжет проступает постепенно, отражаясь в затуманенном разуме главного героя, который размышляет о смысле их странного существования, пока реальность не становится более отчетливой, узнаваемой и пугающей.

Макс Тим

День Рыка

1. Жажда

Я сделал глоток из кружки, и чувство голода отступило.

Каждый раз, когда порция местного пойла проливалась в горло, мой организм входил в особый режим, концентрировался на потоке теплоты, который проносился по желудку. Открывались невидимые шлюзы, тепловая волна шла дальше, растекалась в стороны, через месиво органов, мяса и костей, растапливала и приглаживала шероховатости внутреннего мира, озаряла темные и неприглядные углы рабочих механизмов и открывала полную картину конструктивного великолепия человека.

Даже сердечные клапаны начинали сжиматься чуть мягче. Канаты мышц меняли упругость на пластичность, тело расслаблялось, и я, еще секунду назад сжатый в огромную пружину, обмякал, теряя остов.

Выпивкой мы подводили черту под очередным днем. Делили его на до и после, даже если солнце все еще торчало из горизонта и хотелось вдарить по нему сверху огромной кувалдой, чтобы загнать на свое место.

К тому же это был эффективный способ борьбы с голодом, своеобразная игра в поддавки, когда приходится делать вид, что сдался под его натиском, но потом ты резко перехватываешь инициативу, чтобы поместить в себя нечто более ценное, чем пища.

Опустошенная бутылка – наше неоспоримое доказательство непокорности. Весомый аргумент, который можно предъявить небу, спрятанному за потолком, а еще лучше – тому или тем, кто постоянно прячется в облаках и подглядывает за нами. В ней можно передать послание, записку с требованиями или сообщением о том, что никто не вправе указывать мне или кому бы то ни было на острове, когда есть, когда пить, когда жить и когда умирать.

Никто.

Ни сверху, ни снизу, ни внутри, ни снаружи.

Потом проступало похмелье, и рассеивало морок. Оно вело под ручку потерянное осознание того, как ничтожна сама мысль о перехвате контроля хотя бы над чем-нибудь на этом куске суши, это было напоминание о бесчисленных повторениях цикла самообмана с одинаковым результатом.

Первая кружка вмещает в себя куда больше, чем требуется для снятия стресса, усталости и всего остального, от чего принято было избавляться в конце дня, месяца, года или жизни. Тот самый «глоток свободы». Если эффект связан исключительно с действием яда в напитке, то концентрация его, так или иначе, пропорциональна длительности краткосрочного освобождения.

Алкоголь забирает часть жизни, но позволяет не придавать большого значения тому, что будет заключено в ее остатке. Доступный способ избавиться от страданий. Когда осязаемое содержимое заканчивается, ты поглощаешь что-то с потайного дна, путь к которому открывается за гранью физической поверхности. Втягиваешь в себя не только химическую формулу, но и психологический инструмент, ментальный молот, который проходит по всем внутренним барьерам, превращая их в пыль.

Возможность созидать появляется лишь единожды, в голой и холодной пустоте. Рождению всегда предшествует разрушение, так питие становится ритуалом, процессией, где спиртное служит проводником по ту сторону лжи, страха, иллюзий. Уничтожить мир, чтобы выстроить заново.

Если уперся лбом в прозрачную стену, которая возникла на пути и не пропускает дальше, не стоит просто смотреть через нее на жизнь или пытаться пробить головой ограниченное пространство. Огненная отрава на дне кружки позволяет переступить грань без усилий, стена растворяется сама собой под воздействием свечения внутри посуды.

Мы все достойны личного места на празднике существования, чтобы спокойно закинуть ноги на ту высоту, которую позволяет гордость, принять данность обладания жизнью вместе с дарственной на судьбу, куда всегда можно внести необходимые коррективы.

Только на острове никто и слышать не хочет о том, что положение раба – не единственная возможная вариация бытия, все заняты поклонением навязанным идолам. Я отношусь к общению с выпивкой с таким же почтением и фанатизмом, с каким местные святоши относятся к выстроенной для них теории. С той лишь разницей, что кружка стала частью меня, продолжением руки и всякого действия, которое это рука совершает, а не капитуляцией духа, сдавленного плотной оболочкой из мифов.

Состояние местных жителей вполне вписывалось в созданные религиозные каноны. Вся юродивость или мудрость, которой, как мне казалось, должны обладать подобные типажи, выражалась одновременно и во внешнем безумии, и в тенденции переливать из пустого в порожнее так мастерски, что в пустоте образовывался туман, который вполне мог скрывать в себе смысл, хоть его там и в помине не было.

В другой жизни, обладая подобными навыками создавать видимость, я бы смог потратить себя на нечто большее, чем трение зада о бревенчатую скамью. Хотя бы попытался сотворить из себя кумира, вырезать идола как продолжение этой самой скамьи. А после завести круг почитателей, готовых лобызать мою вытянутую кисть, выпрашивая ответы на бесполезные вопросы. Вроде тех, что постоянно задавали Оракулу, когда тот спускался на площадь.

Он и сам не знал ни единого ответа, вечно увиливал, меня же интересовало одно: почему его голос до боли знаком и заставляет вслушиваться в каждую фразу, смысла которой не сыщешь и с огнем.

Мы ждали появления Спасителя, но я не верил ни единому слову Пророчества.

Раз это все было безумным представлением, я стремился к перераспределению ролей и потому выкладывался по полной на репетициях, а если и переигрывал, то мой талант шел только на пользу представлению, ведь роль лидера всегда доставалась кому-то еще.

Жаль, никто так и не похвалил меня за старания.

С людьми на острове меня объединяло расстройство ментального пищеварения, когда любые лишние слова вызывали рвоту. Поэтому мы были немногословны и наделяли жесты и мимику куда более тонкими смыслами, чем их принято наделять в приличном обществе, о котором мы не помнили ничего, кроме странного словосочетания.

Проблема была еще и в том, что остальные жители исполняли свои роли крайне убого, хотя вживались в них окончательно и бесповоротно. Я же мог менять личины на ходу, но, что бы я ни делал, остров всегда чувствовал мое притворство.

Это трудно объяснить, но иногда жизненный путь обрывался. В том месте, где еще вчера расстилалась равнина и не было и намека на сдвиг тектонических плит, – зияла пропасть. Она не только препятствовала дальнейшему продвижению, но и засасывала в себя весь скарб, который скопился в пути из точки А в точку Б. В то самое таинственное место, где, по поверьям, можно было наконец разбить лагерь и выдохнуть.

Конец, начало, середина – эти точки проделанного маршрута сливались в одну, втягивая в себя самое худшее за время пути: детские страхи, подростковые ошибки, юношескую боль и взрослые разочарования. Я чувствовал, что когда-то у меня было все из озвученного списка, но память насильно перемололи в кашицу, чтобы обмазать мою тушку перед тем, как запечь. Им было недостаточно опалить и сожрать. Меня прокручивали на вертеле заживо, чтобы запах собственной плоти вытравил из меня остатки надежды до того, как пламя поглотит дух.

Нет момента страшнее, чем тот, когда сон становится желанной реальностью, а реальность хочется забыть, как сон. Из сна всегда можно выбраться, а из реальности выход один для всех – а там может оказаться наглухо забитый дверной проем, у которого придется томиться целую вечность в ожидании намека на освобождение, но уже с той стороны. Ты не можешь уйти, не хочешь остаться. Все просто и ясно, но насквозь пронизано первобытным страхом, из-за которого эта простота кажется ловушкой, под покрывалом которой спрятана яма, забитая истлевшими скелетами предшественников.

Я давно раскрыл тайны мира, главной из которых оказался тот факт, что мир не содержит никаких тайн. Он до краев заполнен чужой болью, к которой в любом случае приходится причаститься, пока не завоюешь право получить порцию собственной.

Ради этого мы и занимаем очередь для появления на свет. Нами движет необходимость получить то, от чего стоило бы держаться подальше. И эта боль – единственное чудо, на которое можно рассчитывать по праву рождения. Ее всегда бывает в достатке.

Каждое утро я встаю на ноги, чтобы к вечеру вдавить себя в кусочек пространства на краю острова, превратиться в то, что должно занимать выделенное для меня место согласно определению, стать необходимым звеном в цепи условностей.

Прямо около импровизированной стойки я врастаю в интерьер. Обездвиживаю себя и свои мысли, пока они выходят с каплями пота, вызванными духотой в помещении. Посетителей становится все больше, и постепенно они срастаются в организм, основанный на хаосе.

Я думал, что мы отказались от созидания ради сохранения изменчивости мира, где любой прогресс – вода, которой пытаются придать форму. Но решение было принято за нас и без нашего участия, поэтому единственным положительным навыком, дарованным островом, остается умение связывать физиологические особенности человеческого организма с психическим состоянием.

Я научился избавляться от всего лишнего, но это тот случай, когда мой сосуд уже успели осушить новые хозяева. Получается, что я гордился тем, что поддерживал внутри себя пустоту. С другой стороны, перед тем как наполнить – следует опорожнить. Те, кто считают это правило смешным и не заслуживающим внимания, удерживают в себе слишком много и слишком долго, а значит – стремительно идут на дно, запутавшись в тросах собственного мнения. В определенный момент их становится невозможно распутать. Приходится рубить с плеча, чтобы выбраться.

Освободившись от груза одних мыслей, я пытался выдумать другие, то есть мечтать. Не о прошлой жизни, о которой я не имел ни малейшего понятия. И даже не о будущей, для выстраивания которой необходимо было иметь положительные примеры, основанные хоть на чем-то конкретном.

Я поступал иначе. Выуживал из внутреннего мира потертую шкатулку, завернутую в кусок ткани. Разворачивал, открывал и выпускал из нее воображение. Оно неуклюже взмывало над головой, транслируя слайды из несуществующих миров.

Возникающие картинки помогали держаться на плаву, пока основная часть меня волочилась по жизненному дну в качестве якоря, цепляя весь осевший мусор и увеличивая вес якоря как минимум вдвое. Гротескный пейзаж, где маленькая лодочка с трудом удерживается на волнах и не может покинуть гавань, поскольку груз, связывающий ее с глубиной, стал слишком велик, чтобы его можно было поднять наверх, не потопив судно.

Я не тонул потому, что подобная катастрофа была самым вероятным исходом событий. Когда все слишком очевидно, следствие и причина взаимоуничтожают друг друга, оставляя вещи существовать вне поля возможностей.

Я все так же сидел за стойкой и ждал, а прямо над моей головой болталась на крюке керосиновая лампа. Взад-вперед, взад-вперед – раскачивалась на сквозняке. Засаленная, она с трудом освещала помещение, но ее тусклый свет привлекал орды взбесившихся мотыльков, залетающих внутрь вестниками другого мира. Возможно, они несли нам важное послание, природный код, заключенный в трепетании крыльев. Но забывали о цели полета каждый раз, когда манящий огонь оказывался прямо перед ними, в перспективе нескольких взмахов. Они не верили счастью и носились вокруг, пытаясь как можно ближе подлететь к заветной колбе.

До той поры, пока опаленные тела не валились нам под ноги.

С новыми ударами крыльев о колбу свет будто становился чуть тише.

Вместе с ним уходила жизнь и из наших тел.

Я действительно верил в то, что, когда эта лампа наконец погаснет, нас всех не станет. Именно в ней заключен возобновляемый источник энергии, которая держит планету на значительном расстоянии от Солнца, распределяет силы по поверхности. Когда запасы энергии закончатся или перестанут возобновляться, нас выключат из мироздания одним щелчком. Либо Солнце приблизится слишком близко к Земле и спалит нас заживо.

Как эта лампа – мотыльков, которые летят на смерть бесконечным потоком.

Нас уничтожат в назидание за попытки вмешательства в природное совершенство.

Желание умереть от огня не является для насекомых осознанным. Неминуемая кончина, как и все, что вызвано упадком, завязана на человеке. Это он подменил светом лампы естественный ориентир ночных существ – луну. Новые источники энергии провозглашали жизнь, но несут смерть. Рано или поздно этому придется положить конец, если только весь смысл человеческого существования изначально не заключается в повторяющемся самоуничтожении.

Люди привыкли совать нос туда, куда не следует, но это всегда походило на возню ребенка, который может сломать или разобрать, но не в состоянии понять принцип работы, починить, а тем более – усовершенствовать. Все изобретения человечества завязаны на эгоизме и желании присвоить как можно больше того, что нам не принадлежит. Грандиозное допущение о том, что в мире нет интересов выше желания прямоходящих получить все, приведет к тому, что мы неминуемо вымрем.

По собственной воле. Вопрос лишь в том, останется ли после нас хоть что-то живое. Так легко перейти от лозунга «ни себе, ни людям» к «не людям, а значит – никому».

Это просто разный уровень разделения. Думаю, что от безысходности мы будем готовы стереть любые признаки жизни с лица планеты, оставить ее в мертвом покое. Пока она не очистится, чтобы принять новую жизнь, занесенную попутным астероидом.

Я не помнил ничего о прошлой жизни, но знал слишком много для того, чтобы поверить, что эта часть моих скитаний является самой главной. Пусть меня услышит хоть кто-нибудь понимающий, но пока только мухи радовались моему появлению. Они оккупировали потолок, стены, путались в волосах и все чаще подставляли себя под прямые удары ладонями.

Всему виной – лень и обжорство. Это то, что объединяет нас с ними. Мы делимся пищей, производим отходы, необходимые для размножения. Когда-нибудь и наши тела станут домом для вылупившихся личинок, мухи приспосабливаются к изменяющимся условиям куда лучше, чем мы.

Взять, к примеру, того парня в углу. Он постоянно молчал, поэтому чаще всего мы называли его Немым, но эта кличка менялась в зависимости от нашего настроения.

Да и кому какое дело. Своих имен никто и не помнил, а Немой не смог бы произнести его, даже если память вернулась бы к нему.

Поминай, как захочется, от нас ничего не осталось.

Он крепко спал за столом, а мухи использовали его тело как место для важных встреч. Оттуда недалеко и до миски с недоеденным ужином. Всего-то и требуется – спикировать на сгорбленный силуэт. Сбежать по нему вниз, прямо к тарелке с яствами. А там уже устроено что-то вроде мушиного рая, где каждая особь может насладиться дарованными благами, не боясь быть приплюснутой к столешнице.

Мухи ели и спаривались, потом снова ели и снова спаривались, а после этого пытались взмыть вверх, одурманенные вседозволенностью.

Даже если этот парень сейчас проснется и мушиное пиршество предстанет перед его глазами, ничто не помешает ему взять ложку и доесть свой ужин.

Как говорил Оракул, мы тут для того, чтобы учиться доброте у всех и каждого. Разве можно спорить с такими мыслями?

Отвращению нет места в наших сплоченных рядах. Возможность разделить ужин с другим живым существом вполне вписывается в религиозные каноны. Даже в наших условиях можно стать чуточку выше других, хотя бы духовно. В конце концов – этим мухам еще откладывать яйца в наши гниющие трупы. Мы с ними ближе, чем кажется.

Признаюсь честно, будь я на месте любого из этих насекомых – не думал бы ни секунды, сразу использовал дарованный шанс. Резво взлетел над столами, чтобы продемонстрировать публике излюбленные трюки. Я бы вспарывал воздух крыльями, закручивая мертвые петли. Стремительно летел вперед, чтобы в последний момент увернуться от возникающих на пути препятствий.

Тут необходима иллюзия потери контроля над ситуацией, чтобы зрители сконцентрировались на выступлении. Как известно, главное в любом шоу – это кульминация. Не мне нарушать традиционные устои, кульбиты – всего лишь разминка. Тишина, сотни зрителей на стенах и потолке, бесчисленные глаза, сфокусированные на цели. Тихий шорох трущихся друг о друга лапок, скрывающий возбуждение.

Крутое пике – и мое тело берет на таран мутное стекло, превращая подвижную голову в кровавое месиво. Ох, какую же скорость я сумею развить! Конечно, мне не удастся пробить лампу насквозь. Самые преданные поклонники поймут, что именно потому я и решился на этот последний рывок за пределы возможностей. Оставляя последний отпечаток на теле реального мира, я рухну вниз, чтобы под неутихающее жужжание крыльев собратьев отправиться в последний путь. В мушиный рай, куда меня доставит подошва чьих-то сапог.

Жаль, что я всего лишь человек и моему триумфу не суждено состояться. Те, кто обречен ходить по земле, всегда чувствуют фантомные крылья. Подсознание подсовывает иллюзорные воспоминания о полете. Это причина, по которой многие из нас стремились уйти раньше срока, выбирали падение как доступное средство передвижения на тот свет. В их гибели, пусть и добровольной, не было подвига, который открывает дверь к вечной жизни, если та действительно существует.

Воскрешение невозможно без предварительного и презрительного плевка в лицо старухи с косой. Нужно сразу заявить о себе. Определить приоритеты, пометить территорию, закрыть вопросы расположения в духовной иерархии. Только следуя подобной методике, сможешь получить доступ к фонтану вечной жизни, без опоры – нет напора. Истина, дошедшая до нас с начала времен.

Я часто думал о самоубийстве, но для меня крайним вариантом оставался заброшенный маяк на краю острова. Там, где крики чаек и неутихающий ветер. Маяк манил живых, как прорвавшийся из земной пучины магнит. Холодные камни аккумулировали тепло тел, и когда кто-то поднимался по ржавой лестнице на самый верх, строение вновь приобретало былое величие. Оно было заключено отнюдь не в возможности разрезать темноту искусственными лучами.

Я и сам частенько находил себя там, на самом острие выстроенной башни, над стальной решеткой обзорной площадки. Оттуда было видно, как солнце медленно проваливалось в невидимую прорезь на линии горизонта. Казалось, что после этого огромный аппарат мироздания должен начать работу. Наполнить воздух музыкой или устроить какое угодно другое сиюминутное чудо на потеху тем, кто смотрит, пока природа платит.

Но каждый раз горизонт просто забирал свое, и ночи сменяли дни.

Иногда мне казалось, что солнце разбухало слишком сильно. До такой степени, что просто не сможет протиснуться внутрь. Тогда я сидел и ждал, что оно застрянет на половине пути, останавливая ход времени. Застынет оно, застынет природа, застыну и я. Одинокой восковой фигурой, возвышающейся над островом.

Во время заката отчетливо осознавалась абсурдность собственного существования. Глупость становилась очевидной, жалость к себе – постыдной, мольбы о помощи – смехотворными.

Ведь мир, даже с учетом того, что произошло с нами, – безэмоционален. Не хорош и не плох. Это безмозглое и бесполое ничто, заполненное пустыми домыслами. Мы достаем их наугад, разворачиваем и пытаемся объяснить окружающим самыми нелепыми способами, всегда упуская самое главное.

Что касается маяка, Хромой был первым из нас, кто по воле случая попытался использовать его смотровую площадку как трамплин на другой берег, в небытие, которое начиналось там, где заканчивались попытки держать себя в руках и следовать обстоятельствам.

Удивительно, но у него почти получилось. Видимо, его прижало к ограждению сильным порывом ветра, а следующий и вовсе перекинул тело через перила.

Одного ветра оказалось недостаточно, чтобы придать телу ускорение, тут нужен разбег и прыжок. Поэтому Хромой, падая, успел зацепиться за острые края ограждения руками и лямками комбинезона, что и спасло его от смерти, которую он вряд ли планировал.

Он болтался на ветру, как чертов флюгер, оглушая округу дикими воплями.

Неподалеку оказался Седой, который совершал ежедневный променад между хижиной и мастерской. Он услышал крики отчаяния и втащил бедолагу обратно, с трудом разогнув его закостеневшие пальцы.

Хромой отделался легким испугом, но, кажется, успел заглянуть за потаенную грань. Увиденное там настолько потрясло его, что теперь он цеплялся за каждый миг всеми пальцами, будто время стало осязаемым и его можно было запихнуть в нагрудный карман комбинезона, оставив про запас.

Старик стал говорить странные вещи, мы перестали его понимать. Он беспрестанно нес околесицу о том, что виновный всегда был здесь, среди нас, что нам никогда не выбраться с острова и Заповеди врут. Оракул забрал его к себе на попечение и занялся тем, что умел лучше всего, – транслировал привычный уклад бытия, пока Хромой вновь не обрел путь.

Да и черт с ним и его бреднями. Главное, что это был первый случай, когда кто-то оказался от смерти на волосок, а точнее – на ладно сшитые петли рабочего костюма. Остров всегда отказывал в праве покинуть его, даже таким безумным способом.

Трудностей никогда не становилось меньше, чем возможно вынести. Любой призрачный намек на освобождение оборачивался куда большим крахом, чем предыдущие испытания. Приобретенный опыт борьбы позволял вытерпеть и их, чтобы двигаться дальше. К новому испытанию, которое вновь было сложным настолько, чтобы вынести все невзгоды. Мир мертвых, если к нему действительно проложена дорога, откровенно сопротивлялся появлению на своем пороге таких людей, как Хромой. То есть любого из жителей острова. Входные ворота захлопывались перед носом: мы не нужны ни там, ни здесь, болтаемся между состояниями. Кровь еще бежит по венам, но в процессе уже нет никакого смысла.

Остров не позволял сбежать, повеситься или утопиться. Думаю, что мы умрем в ту самую секунду, когда почувствуем, что можем быть счастливы. А самое главное – что у нас на это счастье есть полное право.

Если честно, я хотел бы уйти добровольно.

Иногда мысль превращалась в навязчивую идею, но чья-то воля гасила вспышку безумия. Мне оставалось только рассуждать о том, каким мог быть мой уход, если когда-нибудь контроль ослабнет и я доберусь до финала истории.

Мой полет будет иметь логичное завершение. Едва ли я сдам назад или останусь жив, если смогу полностью управлять собою. Необходимо всего лишь рассчитать усилие для ускорения и верное направление.

Уход продуман до мелочей: перед ужином я покину лачугу, прихватив пакет с нехитрой снедью и выпивкой, чтобы встретить последний закат мира на верхней площадке маяка, где вода и небо делят картину мира на две части. Несколько глотков из бутылки ознаменуют момент прощания.

Я буду пить во имя солнца, во имя неба, во имя воды и всех бедолаг, что прожили со мной на острове до последнего часа. Я пожелаю им дожить до часа правды, когда свершится невозможное и всем станет ясно, зачем нас направили сюда и почему так долго держали на привязи. Быть может, кому-то и вовсе удастся покинуть остров и добраться до дома, где бы он ни находился. Я верю в то, что он существует, и пусть там окажутся те, кто считает, что любая разлука – это лишь прелюдия к воссоединению.

Если есть на свете человек, виновный в нашем положении, и он несет ответственность за то, что мы заблудились не только в географических координатах, но и в мыслях, пусть он будет найден и прилюдно осужден по всей строгости. Если законное наказание покажется недостаточным – повешен в назидание тем, кто почувствовал право вершить чужими судьбами. Если таких людей много, пусть всех их коснется кара.

Мне не нужна справедливость, уравновешенная противоборствующими сторонами. Я желаю мести, выстроенной на мучениях мучителей. Око за око – и никаких нравственных обязательств, пока они не рассчитаются за каждое отнятое мгновенье наших жизней.

К моменту, когда звезды проявятся на привычных местах, я опустошу бутылку и встану на ноги, опираясь на стену. Останется рассмотреть существование на острове сверху вниз, развести в руки в сторону и разбежаться для прыжка. Превратиться в ту самую точку, с которой все началось и которой мой путь закончится.

Жаль, что не было приличной одежды для такого случая. Момент требовал соблюдения формальностей. Вмятое в камни тело, и тело, вмятое в камни, но облеченное в ладно скроенный костюм, – это два совершенно разных тела.

В первом случае кульминация трагична, но подробности не имеют значения. Смерть вызвана импульсом, нежданным порывом, решился – и сделал.

Во втором случае остатки пикника на смотровой площадке, подобранный гардероб, записка, оставленная на видном месте, подчеркивали силу поступка, оформленное предварительное решение. Открывается возможность дискуссии, но нет причин сомневаться в том, что действие произошло не из-за слабости или буйства эмоций. Оно тщательно спланировано, а значит, имело под собой некую подоплеку. Знания, позволившие человеку преступить жизнь с холодной головой, а может, и с ехидной улыбкой на лице.

Да и кому хочется прослыть слабаком? Даже после собственной смерти.

Если есть минимальный шанс существования души, загробного мира, чаши весов, отсчитывающей грехи и добродетели, лучше перестраховаться заранее. Чтобы не мучиться в аду хотя бы от того, что кто-то о тебе злословит. Даже среди таких же неудачников и слабаков люди будут привычно отрицать свою причастность к появлению в таком месте для вечного досуга.

Слишком просто умереть, когда ничего не держит среди живых. Величайший в мире фокус состоит в том, чтобы уйти просто так, без видимой причины. Тех, кто решился на подобный трюк, следует выделить в отдельную когорту, между святыми и самыми страшными грешниками.

Жители острова – узники без приговора. Для нас каждая деталь окружающего пейзажа – повод для того, чтобы обзавестись крепкой веревкой и встретить новый день, болтаясь под потолком. Прямо как эта лампа над головой. Поэтому я был все еще жив, а маяк оставался символом внутренней борьбы без правил.

Вот и вторая кружка застыла в ожидании.

«Сафари». Так мы, кажется, назвали эту партию самого отвратительного пойла на свете. Еще одно слово из прошлой жизни.