Они жаждут

– О господи! – Кровь отхлынула от ее лица, и она стала похожа на куклу Кьюпи, раскрашенную снаружи и пустую внутри. – Я хотела сказать, что… У меня были свидания со странными типами, но ни один из них не пытался…

Она схватилась за горло, представив себе, как жутко ухмылялся тот тип, когда она залезала в его машину.

– Эми, – тихо проговорил Палатазин, отбросив всякое притворство. – У нас есть художник, который может составить фоторобот того типа, который пытался вас снять. Я пока не говорю, что он и есть Таракан, это только подозрение. Мне бы хотелось, чтобы вы вместе с детективом Рисом сходили к художнику и описали этого человека. Все, что сможете вспомнить, – волосы, глаза, рот. Хорошо?

Он поднялся с кресла, а Рис встал рядом с девушкой.

– Еще мне хотелось бы, чтобы вы подумали про эту машину. Чтобы вы мысленно представили ее и вспомнили о ней как можно больше. В особенности ее номер. Возможно, вы его все-таки видели и неосознанно сохранили в памяти. Спасибо, что пришли поговорить с нами, Эми. Салли, ты отведешь ее к Маку?

– Конечно. Идемте со мной, мисс Халсетт.

Детектив открыл перед девушкой дверь, и в кабинет вломился рабочий шум отдела по расследованию убийств – визг телефонов, безжалостные удары по двум пишущим машинкам, стук открывающихся и закрывающихся ящиков картотеки, монотонный стрекот телекса. Девушка остановилась на пороге и обернулась к Палатазину:

– Я кое-что вспомнила. Его руки. Они были… очень большие, понимаешь? Я видела, как он сжимает руль.

– Он носил какие-нибудь кольца?

– Я… нет, не думаю.

– Ну ладно, все в порядке. Салли, как только получишь фоторобот, принеси его мне, хорошо?

Салли кивнул и повел девушку по просторной, заставленной картотечными шкафами и столами комнате с линолеумом на полу. Палатазин, чувствуя, как забился в висках пульс надежды, пробрался сквозь лабиринт столов туда, где сидел детектив Брашер, ожидавший звонка осведомителя. Молодой человек с песочными волосами и глубоко посаженными зелеными глазами, смотрящими с каждым годом все жестче и жестче, бился над кроссвордом в свежей «Таймс». Увидев, что к нему приближается капитан, Брашер мгновенно отбросил газету в сторону.

– Непохоже, чтобы ты был чем-то сильно занят, Брашер, – сказал Палатазин. – Мне нужно подобрать кое-какие папки. Просмотри всех, кого мы опрашивали в связи с убийствами Таракана, и найди среди них тех, у кого есть «фольксваген» и кто проходит под именем Уолли или Уолтер либо имеет такие клички. Еще я хочу, чтобы ты просмотрел дела по изнасилованиям и уличным нападениям и отобрал то же самое. Приблизительно за три последних месяца.

– Да, сэр. – Он записал задание в блокнот и встал из-за стола. – Я ожидал звонка от сутенера, с которым недавно разговаривал.

– Пусть Хейден ответит за тебя. – Палатазин указал на мужчину за соседним столом. – Мне нужны эти папки, и как можно скорее.

Он отвернулся от Брашера, увидел шагнувшую в комнату Гейл Кларк и почувствовал мгновенный прилив гнева и раздражения. Она опоздала на час с лишним, и сейчас ему совсем не хотелось выслушивать ее глупые вопросы. Пару раз, когда он отказывался с ней разговаривать и отсылал ее в отдел связи с прессой, «Тэттлер» выдавал бьющие по больному передовицы о том, как капитан Эндрю Палатазин еле передвигает ноги, расследуя дело Таракана. В любое другое время он не возражал бы против этой беседы, но сейчас все газеты давили на мэра, тот в свою очередь давил на комиссара полиции, топтавшегося двумя ногами на спине у шефа полиции Гарнетта, который приходил к Палатазину, жуя зубочистку, и требовал ответа, почему дело до сих пор не раскрыто. А Палатазин мог только жевать таблетки от изжоги и бродить по отделу, словно раненый, разъяренный медведь. Он знал, что его сотрудники работают, напрягая все силы, но высокопоставленные политики начинали нервничать. Поэтому комиссар отдал строгую директиву: сотрудничать с прессой.

«Теперь мало быть просто полицейским, – желчно подумал Палатазин, направляясь навстречу Гейл Кларк. – Ты должен быть социальным работником, психологом, политиком и угадывателем мыслей в одной упаковке».

– Вы опоздали, – коротко бросил он. – Что вы хотите?

– Мне очень жаль, – ответила она, но по ее тону этого не было заметно. – Меня немного задержали дела. Мы можем поговорить в вашем кабинете?

– Где же еще? Но прошу вас, давайте побыстрей. У меня много работы.

Палатазин проводил ее в кабинет, закрыл дверь и сел за стол. Имя Уолли шершнем гудело у него в голове.

– Я могу только повторить вам то, что уже говорил сегодня утром для «Таймс» и «Леджер»: у нас пока нет главного подозреваемого, но за некоторыми людьми ведется наблюдение. И нет, я не заметил ничего общего между Тараканом и Джеком-потрошителем. Мы увеличили количество подсадных уток на улицах, но мне бы не хотелось, чтобы вы предавали это огласке. Вы сделаете это?

– А я должна?

Она приподняла бровь и достала из сумочки шариковую ручку «Флэр».

«Спокойно, – сказал себе Палатазин. – Не дай ей поддеть тебя, у нее это хорошо получается».

– Мисс Кларк, – тихо проговорил он, отодвинув трубку в сторону и положив руки на стол. – Последние недели нам с вами, по несчастному стечению обстоятельств, приходилось работать в тесном контакте. Я знаю, что не нравлюсь вам, но мне это безразлично. Я не испытываю особого уважения к вашей газете.

Он повернулся к стопке бумаг на столе, покопался в ней, нашел выпуск «Тэттлер» недельной давности и подтолкнул к ней. Заголовок передовицы кричал кроваво-красными буквами: «ГДЕ СКРЫВАЕТСЯ ТАРАКАН? КТО СТАНЕТ ЕГО СЛЕДУЮЩЕЙ ЖЕРТВОЙ?»

Легкая улыбка Гейл Кларк чуть дрогнула, но не исчезла.

– Вы должны помнить, как две недели назад я рассказал вам, что отправил нескольких женщин-полицейских изображать проституток на улицах города. То же самое я сообщил всем городским газетам и попросил их не публиковать эту информацию. Вы должны помнить, что и вас я попросил о том же. Так почему же, открыв вашу газету, я натыкаюсь на заголовок «Смогут ли женщины-полицейские заманить Таракана в ловушку?». Он не совершил ни одного нападения с тех пор, как эта информация была опубликована. Не думаю, что он настолько болен на голову, чтобы читать вашу газету, но предполагаю, что он узнал от кого-то об этих подсадных утках и решил залечь на дно. Могут пройти месяцы, прежде чем он всплывет опять, но к тому времени его след совсем остынет.

– Я пыталась умолчать об этом в своей статье, – сказала Гейл. – Но главный редактор заявил, что каждая новость должна быть опубликована.

– О, тогда, может быть, вашего главного редактора нужно назначить на мое место, раз уж он так хорошо разбирается в работе полиции?

Он снова порылся в бумагах, нашел другой выпуск «Тэттлер» и подтолкнул его Гейл, словно кусок гнилого мяса. Заголовок трубил: «БЕЗУМНОЕ МАССОВОЕ УБИЙСТВО». Ниже была фотография, во всех ужасных подробностях показывающая, как работники морга забирают Шарлин Маккей. Остальные заголовки пытались перекричать друг друга: «В ОКРЕСТНОСТЯХ ЭЛ-ЭЙ ПРИЗЕМЛИЛОСЬ НЛО?», «НЕ СТАРЕЙТЕ НИКОГДА – ПОРАЗИТЕЛЬНАЯ ДИЕТА НА ОСНОВЕ МОРСКИХ ВОДОРОСЛЕЙ!», «КАК ВЫЙТИ ЗАМУЖ ЗА РОК-ЗВЕЗДУ?».

Палатазин презрительно фыркнул:

– Люди на самом деле подписываются на эту чушь?

– Триста тысяч, по данным за прошлый год, – невозмутимо ответила она. – Я бы могла сказать, что сожалею о попавшей в печать информации о подсадных утках, но не думаю, чтобы из этого что-нибудь вышло.

– Вы правы. У меня такое ощущение, что ничего не изменится, если мы попробуем все это повторить. Неужели вы не понимаете, сколько вреда приносят эти необдуманные статьи о Таракане? Люди пугаются, начинают подозревать друг друга, не решаются даже просто выйти из дома вечером. А еще они не очень помогают расследованию. – Он взял трубку и вставил ее между зубов, едва не прокусив мундштук. – Я думал, что могу положиться на ваш профессионализм. А теперь вижу, что ошибся.

– Какого черта?! – неожиданно взорвалась она, подавшись вперед и гневно сверкая глазами, словно собиралась наброситься на Палатазина через стол. – Я пишу хорошие статьи! Чертовски хорошие! Я не могу ничего поделать с заголовками и не могу указывать главному редактору, что нужно печатать, а что нет! Ну хорошо, я понимаю, что «Тэттлер» старается выдоить из этой коровы все до последней капли, но так же поступают все остальные городские газеты! Все решают деньги, капитан, и любой, кто утверждает, что это не так, либо дурак, либо лжец. Но если вы прочитаете мои статьи, то поймете, что я чертовски хороший журналист и говорю людям правду такой, какой ее вижу!

Палатазин помолчал немного. Прикурил трубку и посмотрел на Гейл сквозь пелену табачного дыма.

– Зачем вы тратите время на «Тэттлер»? – спросил он наконец. – Они недостойны вас. Неужели вы не можете работать где-нибудь в другом месте?

– Я зарабатываю себе имя. – Румянец понемногу сошел с ее лица. – Такова жизнь. Большинство из тех женщин, что закончили два года назад факультет журналистики Юси Эл-Эй, сидят на попе ровно, переписывая или редактируя чужие статьи, или бегают в кафе на углу за кофе и бутербродами с ветчиной для настоящих репортеров. Возможно, «Тэттлер» и не предел моих мечтаний, но, по крайней мере, здесь я набираю себе поклонников, которые покупают газету только для того, чтобы прочитать мою статью.

– Горстку поклонников. Из числа тех, кто любит полюбоваться авариями на дороге.

– Их деньги ничем не хуже. Даже лучше, чем у большинства остальных. И не смотрите на них свысока, капитан. Они и есть великий американский средний класс. Те самые люди, которые оплачивают ваше жалованье, между прочим.

Палатазин задумчиво кивнул. Оттенок гнева еще тлел в темно-карих глазах Гейл, сверкающих, словно поверхность глубокого озера, потревоженная брошенным камнем.

– Что ж, – сказал он, – тогда мне лучше заняться делами, чтобы отработать свое жалованье. Так зачем вы хотели меня видеть?

– Да так, пустяки. Вы уже ответили на мои вопросы. Я только хотела уточнить, почему вы решили, что Таракан спрятался. – Она закрыла свою «Флэр» колпачком и положила обратно в сумочку. – Возможно, вам будет интересно узнать, что на следующей неделе главной новостью станет не он.

– Вы меня успокоили.

Она встала со стула и забросила сумочку через плечо.

– Хорошо. Скажите, не для публикации, вы хоть немного приблизились к его поимке за эту неделю?

– Не для публикации? Нет, не приблизились. Но, возможно, у нас появились кое-какие новые зацепки.

– Какие, например?

– Пока слишком рано говорить об этом. Нужно подождать и посмотреть.

Она слабо улыбнулась:

– Больше не доверяете мне?

– Отчасти поэтому. Но еще и потому, что мы работаем с информацией, которая поступила с улицы только сегодня, и вы лучше других должны понимать, насколько ненадежной она может оказаться.

Он встал и проводил ее к выходу. Она остановилась, едва дотронувшись до ручки двери.

– Я… я не должна была так горячиться. Но сегодня я столкнулась с чем-то отвратительным. Чем-то диким. Вы считаете, что я слишком сильно на вас давлю?

– Да, считаю.

– Это потому, что я не хочу всю жизнь оставаться в «Тэттлер». Я должна быть рядом, когда вы его поймаете, капитан, потому что довести эту историю до конца – это моя единственная возможность подняться выше. Хорошо, я действительно чертовски амбициозна и беспринципна, но и практична при этом. Такая тема выпадает журналисту раз в сто лет. Посмотрим, сумею ли я обернуть это себе на пользу.

– Мы можем так никогда и не поймать его.

– Я могу процитировать это ваше заявление?

Глаза Гейл округлились, и по серьезному выражению ее лица и пронзительному взгляду Палатазин никак не мог понять, шутит она или нет.

– Думаю, не стоит. – Он открыл ей дверь. – Уверен, что мы с вами еще поговорим об этом. Кстати, а что же вышибло Таракана с первой полосы? Какая-нибудь пожилая леди нашла у себя на чердаке завещание Говарда Хьюза?

– Нет.

По ее спине пробежал холодок. Она еще чувствовала запах гниения тех трупов с кладбища, пропитавший всю ее одежду.

– Разграбление могил на Голливудском мемориальном. Поэтому я и опоздала. Мне нужно было продиктовать статью по телефону и побеседовать с голливудскими копами.

– Разграбление могил? – чуть слышно повторил Палатазин.

– Ага. Или, скорее, похищение гробов. Что бы это ни было, но примерно двадцать гробов выдрали из земли и разбросали вокруг… их содержимое.

Палатазин вынул трубку изо рта и уставился на нее, и только где-то под горлом глухо бился пульс.

– Что? – чужим, хриплым голосом, больше похожим на кваканье лягушки, спросил он.

– Да, дикость какая-то.

Гейл шагнула за дверь, но Палатазин неожиданно схватил ее за руку, сжав почти до боли. Она взглянула на него и моргнула. Лицо Палатазина сделалось восковым, губы шевелились, но не издавали ни звука.

– Что вы сказали? – с усилием проговорил он. – Когда это случилось?

– Думаю, где-то посреди ночи. Эй, послушайте… вы… вы делаете мне больно.

Он посмотрел на свою руку и тут же отпустил Гейл.

– Простите. Голливудское мемориальное? Кто первым оказался на месте происшествия?

– Я. И фотограф из «Тэттлер» – Джек Кидд. Что вас так обеспокоило? Вандализм – это ведь не ваш профиль?

– Нет, но…

Он казался опустошенным и растерянным, как будто мог в любую секунду рухнуть на пол безжизненной кучей тряпья. Взгляд его остекленевших глаз напугал Гейл до дрожи в позвоночнике.

– С вами все в порядке? – нерешительно спросила она и не услышала мгновенного ответа.

– Да, – кивнул он наконец. – Да, все хорошо. Все хорошо. Не могли бы вы уйти, мисс Кларк? У меня много работы.

Палатазин придержал дверь для нее, и она прошла в рабочую комнату отдела. Потом обернулась, чтобы попросить Палатазина не забыть о ней, когда – и если – у него появится крепкая версия насчет Таракана. Но дверь захлопнулась прямо у нее перед носом. «Какого черта?! – подумала она. – В чем дело? Может быть, то, что я слышала, – правда? Может быть, он начал трещать под давлением? Если так, из этого должна получиться пикантная и трогательная статья». Она развернулась и вышла.

А за дверью Палатазин сжимал телефонную трубку побелевшими пальцами. Наконец дежурный полицейский ответил ему.

– Это Палатазин, – сказал он. – Дайте мне лейтенанта Киркленда из Голливудского дивизиона.

Голос его был требователен и полон ужаса.

IV

Солнце перевалило через свою высшую точку и начало опускаться, углубляя тени, что цеплялись драгоценной осенней прохладой за восточные фасады массивных зданий из камня и стекла, стоявших в центре Лос-Анджелеса. В медленном угасании света и дня оно окрасило алыми тонами гладкую поверхность прудов в Макартур-парке. Чистые золотые лучи заплывали в витрины магазинов и бутиков на Родео-драйв в Беверли-Хиллз. Пыль лениво колыхалась в воздухе между сбившимися в кучу кубами многоквартирных домов Восточного Эл-Эй, а развешенное на веревках от одного окна к другому белье захватывало крупицы летящего песка. К набережной Венис, по которой живыми волчками носилась и крутилась на роликах детвора, все ближе подкатывал тихоокеанский прибой, постепенно приобретая сначала оранжевую окраску, потом алую и, наконец, сгущаясь в фиолетовую. На бульварах Сансет и Голливуд засверкали огни, словно раскаленные драгоценные камни. Горы Сан-Габриэль казались сваленными вперемешку грудами света и тьмы, скалистые выступы на западных склонах горели багрянцем, а восточные уже сделались почти черными.

А над всем мегаполисом с восемью миллионами разных жизней и судеб расселся на каменном троне замок Кронстина. Это было огромное, раскинувшееся на большой площади сооружение из выветренного черного камня с высокими башенками, готическими арками крыш, поврежденными горгульями, скалящимися с высоты или созерцающими лоскутную человеческую мозаику внизу. Многие окна были разбиты и заколочены досками, но некоторым верхним удалось пережить вандализм, и те, что были изготовлены из цветного стекла, переливались теперь красными, синими и фиолетовыми огнями в яростном, напористом свете закатного солнца. В темнеющем воздухе сгущался и накапливал злобу ночной холод. Ветер, проносясь между бойницами каменных стен, что-то шептал и насвистывал, словно сквозь сломанные зубы.

И в какое-то жуткое, леденящее кровь мгновение многим там, внизу, почудилось, будто их окликают по имени из-под опускающейся завесы ночи.

V

Горячий неон обжигал мозги Рико Эстебана. Вокруг грохотали моторы, мощные звуки электронной музыки разрезали воздух. Он понимал, что должен что-то сказать темноволосой девушке, вжавшейся в пассажирское сиденье автомобиля, но в голове вертелись только два слова, говорить которые точно не следовало: «гребаное дерьмо». Кроме этой грубой оценки собственных ощущений, его гудящие от перегрузки мыслительные цепи ничего выдать не могли.

«Prenado? – мысленно повторил он. – Она сказала, что беременна?» Всего несколько минут назад он притормозил свой огненно-красный лоурайдер[14] – «шеви» возле фасада дома, в котором жила Мерида Сантос, на Дос-Террос-стрит, в мрачном, заставленном многоквартирными домами баррио[15] Восточного Лос-Анджелеса. Из коридора, в котором единственная тусклая лампочка выхватывала из темноты шаткую лестницу и покрытые граффити стены, почти сразу же выскочила Мерида и запрыгнула в машину. Он поцеловал ее и тут же подумал, что с ней что-то не так. Взгляд у нее был какой-то непривычный, немного печальный, а под глазами появились темные круги. Его «шеви» рванул вперед, наполнив Дос-Террос-стрит грохотом, от которого задрожали оконные стекла, а два-три старикана возмущенно завопили, но машина уже с визгом понеслась к бульвару Уиттиер. Мерида отодвинулась от него и уставилась на свои руки, ее длинные черные волосы волнами ниспадали на плечи. На ней было голубое платье с серебряным распятием на цепочке, которое Рико купил ей неделю назад на день рождения.

– Эй! – Он наклонился к ней и указательным пальцем приподнял ее подбородок. – Что случилось? Ты плакала? Эта шизанутая perra[16] тебя опять побила?

– Нет, – ответила Мерида чуть дрожащим мягким голосом.

В свои шестнадцать лет она все еще была скорее девчонкой, чем женщиной. С гладкой смуглой кожей, подтянутым и стройным, как у жеребенка, телом. Обычно ее глаза искрились застенчивой, смешливой невинностью, но сегодня что-то изменилось, и Рико никак не мог понять, что именно. Если эта сумасшедшая старуха, мать Мериды, не отлупила ее снова, тогда в чем же дело?

– Луис опять убежал из дома? – спросил Рико.

Она покачала головой. Рико откинулся в удобную чашу красного сиденья и отбросил со лба прядь черных волос.

– С этого Луиса глаз нельзя спускать, – тихо проговорил он, объезжая парочку пьяных гуляк, отплясывающих прямо посреди улицы, и нажал на клаксон, на что один из танцоров показал ему средний палец. – Парень еще слишком молод, чтобы водиться с «Головорезами». Я ему раз сказал, потом еще сто раз сказал, чтобы он не связывался с этими ladrones[17]. Они его до добра не доведут. Где ты хочешь сегодня поужинать?

– Мне все равно, – ответила Мерида.

Рико пожал плечами и повернул на бульвар, в яркий неоновый карнавал, перемигивающийся над порнокинотеатрами, барами, дискотеками и винными магазинами. Было чуть больше половины седьмого, но лоурайдеры уже вовсю бились за места для стоянки, пыхтя при этом, как локомотивы современной обтекаемой формы. Машины всех цветов радуги, от синего «электрик» до кислотно-оранжевого, с полосатыми, как зебра, или пятнистыми, как шкура леопарда, крышами и антеннами высотой с башню. Они продвигались ползком, подпрыгивая и раскачиваясь, словно брыкливые дикие скакуны, а вдоль бульвара выстроились толпы подростков-чикано, ищущих развлечений в этот субботний вечер. Транзисторы и автомобильные радиоприемники ревели во всю мощь, стараясь перекричать друг друга в бешеном угаре рока и диско. Их заглушали только громовые басы, прорывающиеся сквозь открытые двери баров. В приторно-сладком жарком воздухе с ароматами выхлопных газов, дешевого парфюма и марихуаны трещали жестяные голоса. Рико прибавил громкость своего радио, довольная ухмылка расколола его смуглое лицо. Рев Тигра Эдди с Кей-Эй-Эл-Эй превратился в гипнотическое заклинание: «Разнесем этот город в ПРАХ и сровняем его с землей, разнесем под ОРЕХ, ведь мы круче ВСЕХ, это наша СУБ-БОТ-НЯЯ ночь. Могучее Кей-Эй-Эл-Эй идет к вам с „Волками“ и „Рож-ж-жденными для крутизны“».

Мерида выключила радио. «Волки» продолжали завывать из дюжины других динамиков.

– Рико, – сказала Мерида, на этот раз глядя ему прямо в глаза, и ее нижняя губа задрожала. – Оказывается, я беременна.

«Гребаное дерьмо! – подумал Рико. – Беременна? Она сказала „беременна“?» Он чуть было не спросил: «От кого?» – но сдержался. Рико прекрасно знал, что последние три месяца она спала только с ним, даже после того, как у него появилась эта квартира в нижней, бедной части бульвара Сансет. Она добрая, порядочная и верная женщина. «Женщина? – мысленно повторил он. – Ей только исполнилось шестнадцать. Да, девушка, но во многом и женщина тоже». Рико был так ошарашен, что не мог ничего сказать. Волны лоурайдеров заколыхались перед ним, словно металлический океан. Он почти всегда пользовался резинками и считал, что соблюдает все предосторожности, и вдруг… «Что теперь делать? – спросил он самого себя. – Из-за твоего большого мачо у этой женщины теперь проблемы, и что ты собираешься делать?»

– Это точно? – спросил он наконец. – Откуда ты узнала?

– У меня не началось вовремя, я пошла в клинику, и доктор мне все объяснил.

– А он ничего не напутал? – пытался привести мысли в порядок Рико. – Когда я мог не предохраниться? Когда мы пили вино той ночью или когда торопились…

– Нет, – сказала она, и от ее категоричного тона у него засосало под ложечкой.

– Твоя мать знает? Она меня убьет. Она и так меня терпеть не может. Недавно сказала, что если снова увидит нас вместе, то пристрелит меня и сама вызовет копов…

– Она не знает, – тихо ответила Мерида. – Никто больше не знает.

Она сдавленно всхлипнула, словно полузадушенный кролик.

– Не плачь, – сказал Рико слишком громко и слишком резко, но тут же понял, что она уже плачет, опустив голову, и по щекам ее катятся крупные капли слез.

Он всегда ощущал себя ее защитником, скорее старшим братом, чем любовником. «Люблю ли я Мериду?» – спросил он себя, и этот простой вопрос, заданный в лоб, поставил его в тупик. Рико не мог с уверенностью сказать, знает ли он, что такое любовь. Может быть, она похожа на хороший секс? Или это ощущение, что рядом с тобой есть кто-то, с кем запросто можно поговорить? Или это такое же тихое и благоговейное чувство, какое испытываешь, сидя в церкви?

– Пожалуйста, не плачь, хорошо? – сказал Рико, остановившись на светофоре вместе с другими лоурайдерами.

Водители уже нажимали на педаль газа, бросая ему вызов, но он не обращал на них внимания. Через мгновение Мерида перестала плакать, но так и не взглянула на него, разыскивая в сумочке носовой платок. «Шестнадцать! – думал Рико. – Ей только исполнилось шестнадцать!» А вот он – такой же, как и все остальные в этой самодовольной толпе на бульваре в субботу вечером, одетый в зауженные чинос[18] и бледно-голубую рубашку, и золотая цепочка с крошечной ложечкой для кокса свисает с его шеи. Жеребец-мачо, который собирался отвести свою женщину куда-нибудь поужинать, заглянуть с ней на одну-две дискотеки, а потом затащить к себе в кровать и по-быстрому заняться сексом. Только теперь все круто изменилось – Мерида забеременела от него, он сделал ребенка ребенку и теперь почувствовал себя отягощенным годами и серьезными проблемами, какие не снились ему даже в самых страшных кошмарах. Он представил, что смотрит на себя со стороны – на свое худое лицо с высокими скулами, привлекательное на особый, мрачный и опасный манер из-за дважды сломанного и дважды плохо вправленного носа, и видит тонкие бороздки вокруг глаз и морщины на лбу. В этот миг ему снова захотелось стать маленьким мальчиком, играющим с красной пластмассовой машинкой на холодном полу, пока его мать и отец обсуждают, как мистер Кабрильо сбежал с женой мистера Эрнандеса, а старшая сестра крутит туда-сюда настройку транзисторного приемника. Он хотел бы навсегда остаться ребенком, без груза проблем на шее. Но мать и отец умерли почти шесть лет назад, погибли во время пожара, который начался с одной искры в старой, неисправной электропроводке и пронесся огнедышащим смерчем по всему многоквартирному дому, так что три этажа обрушились еще до того, как приехали пожарные. Рико в это время свел дружбу с уличной бандой «Костоломов» и как раз пил под лестницей красное вино с тремя приятелями, когда услышал вой пожарных машин. Он до сих пор иногда просыпался среди ночи в холодном поту от этого воя. Его сестра Диана стала теперь моделью в Сан-Франциско, или, по крайней мере, так она сообщала ему в нечастых письмах. Она всегда писала, что собирается сниматься для какого-нибудь журнала или встретила мужчину, который возьмет ее в рекламный бизнес. Однажды Диана похвасталась, что станет моделью июня, но, конечно же, на обложке «Плейбоя» в том месяце оказалась голубоглазая блондинка, живущая за тридевять земель от баррио. Рико не видел сестру уже два года, а последнее письмо от нее пришло больше полугода назад.