скачать книгу бесплатно
– На оба вопроса ответ: нет.
– Где вы жили до того, как вас арестовали?
– То тут, то там. В основном там.
– А работали где?
– На большой дороге, мистер Корбетт. Мы с моим товарищем неплохо зарабатывали: проворачивали разные делишки, освобождали проезжих от денежек. Упокой, Господи, душу Уильяма Раттисона.
– Его сообщника застрелили, когда они в последний раз пытались кого-то ограбить, – сказал Хальцен. – Видимо, даже терпению квакеров есть предел: они посадили вооруженных констеблей в один из экипажей, курсирующих между Филадельфией и Нью-Йорком.
– Скажите, – снова обратился Мэтью к Моргу, – вы с Раттисоном убивали кого-нибудь, когда… проворачивали свои делишки?
– Нет. Ну, нам с Ратси приходилось иногда дать кому-нибудь по башке, если человек начинал болтать. Убийство не входило в наши намерения, нам нужны были деньги.
Мэтью потер подбородок. Что-то во всем этом не давало ему покоя.
– Значит, вы предпочли провести оставшуюся жизнь в сумасшедшем доме, вместо того чтобы предстать перед судьей и получить срок… то есть… клеймо на руку и, скажем, три года? Наверное, решили, что из психбольницы легче будет убежать? И почему сейчас вы с такой охотой покидаете это место, что даже не пытаетесь оспаривать обвинения? Ведь врач квакеров мог и ошибаться.
На лице Морга снова появилась улыбка, а потом медленно сошла с него. Холодное выражение его глаз нисколько не изменилось.
– Дело в том, – ответил он, – что я никогда не лгу людям, если они не дураки.
– Вы хотите сказать, что не лжете людям, которых невозможно одурачить, – сказал Грейтхаус.
– Я хотел сказать то, что сказал. Меня в любом случае отсюда заберут. Посадят на корабль и отправят в Англию. Приведут в суд, меня опознают свидетели, потом у меня выклянчат, чтобы я показал, где захоронены три очень красивые и очень глупые леди, запихнут в Ньюгейтскую тюрьму, и, наконец, под хохот слюнявой черни я взойду на виселицу. Это произойдет в любом случае. Зачем же мне что-то скрывать и пятнать мою честь перед такими профессионалами, как вы?
– А может быть, вы просто не сомневаетесь в том, что сможете сбежать от нас по дороге? – предположил Мэтью. – Даже от таких профессионалов, как мы?
– Такая мысль… у меня мелькала. Но, милостивый государь, не стоит винить ветер за то, что он хочет дуть.
Грейтхаус положил распоряжение о передаче и их экземпляр документа о переводе обратно в конверт.
– Мы его забираем, – отрезал он. – Ну а теперь деньги.
– О, это всегда важно, – лаконично заметил Морг.
Рамсенделл подошел к одному из письменных столов, выдвинул ящик и достал матерчатый мешочек.
– Здесь должно быть два фунта. Пересчитайте, если хотите.
Мэтью видел, что Грейтхаусу очень хочется проверить, сколько денег лежит в оказавшемся на его ладони мешочке, но желание как можно скорее уйти из дома умалишенных взяло верх.
– В этом нет необходимости. На выход! – скомандовал он арестанту и показал рукой на дверь.
Когда они, выйдя, направились к повозке – Морг первым, за ним Грейтхаус, потом Мэтью с врачами, – из окон центрального здания, в решетки которых вжались землистые лица, раздалась какофония улюлюкающих криков и свиста. Грейтхаус не сводил глаз со спины Морга. Вдруг, откуда ни возьмись, рядом с Грейтхаусом оказался Джейкоб, и бедняга с надеждой спросил:
– Вы приехали забрать меня домой?
Морг, резко втянув в себя воздух, повернулся.
Руки его так и были сцеплены кожаными наручниками. Он шагнул вперед и оказался лицом к лицу с Джейкобом.
Грейтхаус замер, за ним застыл на полушаге Мэтью.
– Милый Джейкоб, – мягким, ласковым голосом сказал Морг, и глаза его вспыхнули красным огнем. – Никто тебя отсюда домой не заберет. Ни сегодня, ни завтра, ни потом. Ты останешься здесь на всю жизнь, здесь и помрешь. Потому что, милый Джейкоб, про тебя забыли, и никто никогда за тобой не приедет.
Джейкоб смотрел на него с полуулыбкой.
– Я понял… – сказал он.
Тут что-то, видимо, щелкнуло у него в голове, и это была не музыка, поскольку улыбка его надломилась так же бесповоротно, как, должно быть, треснул его череп в тот роковой день, когда с ним произошел несчастный случай. Глаза его расширились в ужасе, будто он вспомнил, как на него надвигается пила, но ясно, что ничего уже не сделать, слишком поздно, жизнь прошла. Рот у него раскрылся, лицо обмякло и стало таким же землисто-бледным, как у людей, кричавших из-за решеток. Доктор Хальцен в мгновение ока оказался рядом с ним, коснулся его руки, приобнял и сказал ему на ухо:
– Пойдем, Джейкоб. Пошли, чаю попьем. Хорошо?
Джейкоб позволил себя увести. Лицо его ничего не выражало.
Морг смотрел, как они уходят, и Мэтью увидел, что он вздернул подбородок, гордясь своим доблестным поступком.
– Сними обувь, – хрипло сказал Грейтхаус.
– Простите, сэр?
– Башмаки. Снять. Быстро.
Моргу мешали наручники, но он стащил с себя башмаки. Его грязные ноги с корявыми желтыми ногтями глаз не радовали, как, впрочем, и нос.
– Бросай в поилку, – велел ему Грейтхаус.
Морг метнул взгляд на Рамсенделла, который даже не попытался вмешаться. Бумаги были подписаны, деньги переданы – он был со злодеем в расчете.
Морг подошел к лошадиной поилке и один за другим бросил башмаки в воду.
– Да я, в общем, не против, – сказал он. – Лошадей только вот бедных жалко.
И он одарил Грейтхауса улыбкой измученного святого.
Грейтхаус толкнул Морга к повозке. Затем достал из-под сиденья пистолет, взвел курок и, стоя за спиной арестанта, уткнул ствол в левое плечо Морга.
– Доктор Рамсенделл, надеюсь, его как следует обыскали на предмет спрятанного оружия?
– Как видите, одежду ему выдали без карманов, и, да, его хорошенько ощупали.
– Я такое удовольствие получил, – сказал Морг. – Конечно, честь заглянуть мне в задницу они уступили вам.
– Снимите с него наручники, – сказал Грейтхаус.
Врач всунул ключ в замок, запиравший кожаные наручники. После того как они были сняты, Грейтхаус приказал:
– Сюда, – и потащил Морга к задней части повозки. – Забирайся, – последовала еще одна команда. – Медленно.
Арестант, склонив голову, молча повиновался.
Грейтхаус сказал Мэтью:
– Держи его под прицелом.
– Да будет вам! – возмутился Морг. – Я что, по-вашему, хочу, чтобы меня застрелили? И между прочим, квакерам это вряд ли понравилось бы.
– Целься ему в колено, – посоветовал Грейтхаус, отдав Мэтью пистолет и взбираясь на повозку сзади. – Мы обещали только, что не убьем тебя. Садись.
Морг сел, озадаченно уставившись на Мэтью.
Грейтхаус извлек из мешка кандалы. Они состояли из ручных оков, цепями соединенных с парой наножников. Цепи были короткие, так что Морг если бы и смог стоять, то только в очень неудобной согбенной позе, полуприсев. К концу еще одной цепи, соединенной с правым наножником, был прикован чугунный шар весом в двадцать фунтов – из-за грохота, с которым такое ядро волочилось по каменному полу тюрьмы, его иногда называли «громовым шаром». Заперев кандалы на второй ноге, Грейтхаус положил ключ в карман рубашки.
– О боже, – сказал Морг. – Мне, кажется, надо сходить по-большому.
– Для этого у тебя есть штаны, – ответил ему Грейтхаус. Взяв у Мэтью пистолет, он снял курок с боевого взвода. – Ты садись на козлы, а я покараулю.
Мэтью отвязал лошадей, забрался на свое сиденье, поставил повозку на тормоз и взял вожжи. Грейтхаус тоже залез, сел рядом с ним и повернулся лицом к арестанту. Пистолет он положил на колени.
– Удачи вам, джентльмены, – сказал Рамсенделл. Голос его теперь звучал веселее – врач явно чувствовал облегчение. – Желаю вам побыстрее доехать, и да бережет вас Бог.
Мэтью развернул лошадей и направил их обратно, к Филадельфийскому тракту. Хотелось бы ему тряхнуть вожжами по их задам, чтобы они побежали рысью, но предпринятая им попытка «побыстрее доехать» ни к чему не привела: старые клячи лишь с трудом переставляли копыта. К тому же теперь им приходилось тащить повозку, потяжелевшую на двести фунтов.
Они отъехали; слышно было, как позади вопят и лопочут за решетками окон сумасшедшие.
– Прощайте, друзья! – крикнул им Морг. – Прощайте, добрые души! Мы еще встретимся – на пути в Рай! Ах, послушайте, как кричат мои поклонники, – сказал он уже тише. – Они так меня любят.
Глава 8
– Пахнет дождем.
Это были первые слова, сказанные Моргом с тех пор, как они покинули дом призрения душевнобольных, оставшийся уже милях в четырех позади. Мэтью успел заметить большую стену темнопузых облаков, надвигавшуюся с запада, и тоже ощутил в воздухе слабый, но характерный металлический запах, предвещавший грозу. Как только, подумал он, Морг сумел…
– Вы, наверное, удивляетесь, – продолжил арестант, – как это я могу еще чувствовать какие-то запахи, когда от меня сейчас такое амбре. Но не всегда же от меня так воняло. На самом деле банный день я очень любил – тогда и побриться можно было. Бритву мне, конечно, в руки не давали. Но меня лишили этих радостей, когда врачи стали бояться даже моей тени. – Он подождал, не ответят ли что-нибудь Грейтхаус или Мэтью, но они молчали. – Хорошо побриться – это так важно, – возобновил он свою речь, словно был членом палаты лордов и беседовал с коллегами. – Гладкая кожа кресла, на спинку которого вы… откидываетесь. Пар, идущий от горячего полотенца, которым вам протирают лицо. Теплая пена, пахнущая сандаловым деревом, которую наносят на ваши щеки податливым помазком из барсучьего волоса. Не очень много, конечно, – нельзя транжирить такой дорогой материал! И наконец – бритва. Ах, джентльмены, создавал ли когда-нибудь человеческий ум инструмент прекраснее? Рукоять – костяная, или из орехового дерева, или слонового бивня, или из красавца-перламутра. А само лезвие – тонкое, изящное и ну такое женственное. Красота, симфония, сверкающее произведение искусства.
Он немного позвенел цепями, но Мэтью не сводил глаз с дороги, а Грейтхаус – с Морга.
– Рыжие бороды, каштановые, черные, – сказал Морг. – Я любые чикал. О, как бы мне хотелось и вас почикать. Вам нужно побриться, сэр.
У Мэтью был с собой мешочек с бритвой и мылом для бритья, лежавший под сиденьем, там же, где фляжка с водой. Утром, поднявшись с постели, он сбрил с лица всю растительность. Грейтхаус же мог по нескольку дней, пользуясь словечком Морга, не чикать ее.
Некоторое время Морг молчал. Навстречу им проехал всадник в штанах из оленьей кожи, приветственно кивнул и продолжил свой путь на юг. Мэтью снова взглянул на медленно приближавшиеся тучи. Они с Грейтхаусом взяли в дорогу легкие плащи и сейчас сидели, подложив их под себя на занозистые доски сиденья, но Мэтью жалел, что не захватил плотное пальто из толстого сукна: он ведь по опыту знал, что холодный дождь может превратить поездку в жестокое испытание. Но в октябре никогда не знаешь, чего ждать от погоды.
Морг откашлялся.
– Надеюсь, джентльмены, вы не затаили на меня недобрых чувств из-за того, что я сказал бедняге Джейкобу правду, – снова заговорил он. – Знаете, мне по душе этот молодой человек. Жалко мне его, зря эти докторишки не скажут ему все как есть. Я лелею надежду, что благодаря правде, которую я ему открыл, у него в голове прояснится, он пойдет в сарай, возьмет веревку и повесится.
Мэтью знал, что после такого высказывания Грейтхаус не сможет смолчать. Так и вышло, тут же раздался его хриплый голос:
– Мм, надежду такую, значит, лелеешь?
– Именно. Вы сами подумайте! Когда-то это был здоровый молодой человек, у него, насколько я понимаю, была жена, двое детей. А потом произошел ужасный несчастный случай на лесопилке, на реке, в котором он, по всей видимости, не виноват. Сейчас ему пока, наверное, хорошо и спокойно, если верить, что можно сделать человека счастливым, обманывая его, но как насчет его будущего? Лучше ему уже никогда не станет. Он не поправится ни на вот столечко. И что же с ним будет? Что, если Рамсенделл и Хальцен покинут больницу, а им на смену придет заведующий, так сказать… построже? Какие издевательства тогда ждут нашего Джейкоба? А сейчас доктора лишь впустую тратят на него время и деньги, поскольку, смею заметить, там есть пациенты, в состоянии которых возможно улучшение. Так что Джейкоб, можно сказать, лишь мешает им работать, ведь ни на какое выздоровление ему надеяться не приходится. И, сэр, вот вы бы разрешили его семье приехать к нему, чтобы детишки увидели, во что он превратился, и ужаснулись? Вы разрешили бы ему вернуться домой, к ним, где он, скорее всего, стал бы только обузой и мешал бы жить всем, кого когда-то любил? – Морг поцокал языком. – Да, сэр, рано или поздно, если Джейкоб не покончит с собой, до одного из этих врачей, может быть, наконец дойдет, что будет лишь на благо больнице, если какой-нибудь несчастный случай с киркой или лопатой избавит этого горемыку от страданий. Вы же, сэр, верите, что на Небесах куда лучше, чем здесь, верно?
– Говори-говори, может, сам это выяснишь. Правда, я сомневаюсь, что твоей последней гаванью будут Небеса.
– Сэр, я верю, что мое заключительное плавание приведет меня именно на Небеса, ибо Ада я на своем земном пути насмотрелся. Скажите, как вас зовут? Ваше лицо кажется мне знакомым.
– Мы никогда не встречались.
– Да? Почему вы так в этом уверены?
– Потому что ты до сих пор жив, – ответил Грейтхаус.
Морг снова засмеялся, как будто медленно зазвонил погребальный колокол, к которому, впрочем, примешивалось лягушачье кваканье.
– Хочу спросить, – заговорил Мэтью, пусть лишь для того, чтобы прекратился этот жуткий смех. – Почему вы не попытались бежать из дома призрения, не воспользовались возможностью?
– Возможностью? Какой возможностью?
– Доктор Рамсенделл рассказал, что, когда вам позволили работать, вы чуть не удавили женщину в амбаре. За вами, наверное, был какой-то присмотр, но вы же тогда были за пределами больницы. Почему вы просто не удрали?
Морг немного подумал над вопросом под скрип повозки и сказал:
– С моим стремлением к свободе вступила в противоречие моя природная доброта. Мне жаль, что страдает Джейкоб, и точно так же мне больно было смотреть на бедную Мэрайю. Насколько я понимаю, над этой молодой женщиной и ее дочерью надругались два скота. Рассудок ее помутился, дух был сломлен. Дочь убили у нее на глазах. Бывали дни, когда она не способна была ничего делать – только забиться в угол да плакать. Ну а в тот день я собирался, как вы изящно выразились, удрать, но христианское милосердие не позволило мне бежать, не освободив Мэрайю из темницы боли, в которой она жила. Но я не успел избавить ее от страданий: один из дурней, сунувшихся в амбар, треснул меня по затылку топорищем.
– В том-то и беда с этими психами, – сказал Грейтхаус, с особым вниманием разглядывая курок пистолета. – Они не понимают, каким концом топора нужно вломить.
– Не буду отрицать, я многих отправил на тот свет, – последовало очередное откровение Морга – так кто-нибудь мог бы сказать, что съел много кукурузных лепешек. – Но я всегда действовал избирательно, сэр. Одних избавлял от несчастья быть тупицами, других выпускал из клетки собственного высокомерия. – Он пожал плечами, отчего цепи зазвенели. – Я мог перерезать горло господину, чересчур обуреваемому жадностью, или проломить голову какой-нибудь малосимпатичной даме, в своем безумии возомнившей себя звездой, вокруг которой вращается мир. И что с того? Разве крысолова вешают за то, что он убивает крыс? А коновала казнят за то, что он вышибает мозги больной кляче?
– А ребенок? – Грейтхаус взвел курок пистолета, снял его со взвода, потом снова взвел, пристально разглядывая свой палец на спусковом крючке. – Его-то за что?
– Бедный мальчик, да спасет Христос его душу, – он был слабоумный, по ночам пи?сался в постель. И еще у него было что-то с шеей, боли страшные. Ни отца, ни матери, родни никакой, уличный мальчишка. Что мне, с собой было его брать, что ли? Или бросить на милость Лондона? Нет, для этого я слишком джентльмен.
Грейтхаус не ответил. Мэтью взглянул на него – тот не отрываясь смотрел на пистолет, палец его лежал на спусковом крючке, курок был полностью взведен. В таком положении Грейтхаус просидел несколько секунд, затем глубоко втянул воздух, снял курок с боевого взвода и сказал:
– Когда окажешься в Лондоне, тебе, может, медаль за заслуги дадут – на веревку себе нацепишь.
– Сэр, я надену ее с гордостью.
Грейтхаус посмотрел на Мэтью темными впадинами глаз:
– Давай-ка поменяемся местами. Прямо сейчас.
Мэтью передал Грейтхаусу вожжи, а тот ему – пистолет. Мэтью развернулся на сиденье и приступил к наблюдению за арестантом. Морг сидел, прислонившись спиной к борту повозки и подставив серое лицо с лоскутной бородой лучам солнца, тут и там пробивавшимся сквозь густеющие облака. Глаза его были закрыты, как будто он погрузился в раздумье.
На его левую щеку села муха и поползла по лицу. Он никак на это не отреагировал. Муха взобралась на аристократический нос, но Морг по-прежнему не размыкал век. Когда муха пробралась между широких ноздрей к лесу усов, Морг, не открывая глаз, сказал:
