Порочная страсть

скачать книгу бесплатно

Наверное, поэтому, когда Нил Паркинсон выбрался из тяжелой депрессии и проявил к ней интерес, Онор Лангтри увидела в нем хорошего человека и привлекательного мужчину. Тогда и начала расшатываться ее приверженность правилу медсестры оставаться отстраненной. Нил нравился ей все больше, но лишь теперь это чувство начало перерастать в любовь. Он не был самовлюбленным нарциссом, смотрел на нее с восхищением и бесконечно ей доверял, любил ее. Острую радость доставляли ей мечты о жизни с Нилом после войны, и чем стремительнее приближалась эта жизнь, тем нетерпеливее она ждала ее.

Приученная к железной самодисциплине, Онор Лангтри запрещала себе думать о Ниле как о мужчине, задерживать взгляд на его губах или руках, воображать, как он целует ее, как они предаются любви. Стоило лишь допустить подобные мысли, и это непременно случилось бы и обернулось катастрофой. Онор хорошо понимала: пятнадцатая база не то место, где можно завязать близкие отношения в надежде сохранить их до конца жизни, – и знала, что Нил чувствует то же самое, иначе они уже стали бы любовниками. Было даже забавно ходить по туго натянутой проволоке страстей над жестко подавленными желаниями, влечениями и порывами, притворяться, будто ничего не видишь и не чувствуешь…

Онор заметила, что ее часики показывают без четверти девять, и невольно вздрогнула. Если не отправиться сейчас же в палату, все решат, что она уже не придет.

Глава 8

Сестра Лангтри вышла из кабинета и направилась по короткому коридору в палату, не подозревая, что шаткое равновесие барака «Икс» уже нарушено.

Из-за ширм напротив кровати Майкла доносились приглушенные голоса. Она проскользнула между ширмами и оказалась возле стола. Нил сидел на самом конце скамьи, ближе всего к торцу, где стоял ее стул. Мэт выбрал себе соседнее место. Бенедикт с Наггетом расположились по другую сторону стола, но оставили свободный угол скамьи рядом с ее стулом. Сестра Лангтри тихо заняла свое обычное место во главе стола, обвела глазами четверых мужчин и спросила:

– А где Майкл?

В груди у нее вдруг шевельнулся страх: неужели чутье ее подвело? Может, она ошиблась, когда решила, будто рассудок сержанта Уилсона не затронула болезнь? Война еще не закончилась, а психиатрическое отделение пока не закрыли. Раньше она никогда не оставила бы новичка надолго без присмотра в его первый день в бараке. Так Майкл из тех, от кого можно ждать беды? Не к добру он появился здесь. Сначала она оставила его медкарту на столе, пока показывала ему палату, а теперь не смогла уследить за ним.

Должно быть, она побледнела, да и голос, похоже, ее выдал: трое мужчин с любопытством уставились на нее, даже слепой Мэт повернул к ней голову.

– Майкл в подсобке заваривает чай, – поспешил успокоить ее Нил, затем вытащил из кармана портсигар, раскрыл и протянул солдатам.

Сестра Лангтри знала: он не стал бы предлагать ей закурить за стенами ее кабинета.

– Кажется, нашему новенькому нравится творить добрые дела, – продолжал между тем Паркинсон, поднося зажигалку всем по очереди. – Собрал грязную посуду после ужина, помог санитару их вымыть, а теперь вот чай готовит.

У Онор пересохло во рту, но она не решилась облизнуть губы, чтобы не дать лишний повод для подозрений, и спросила:

– А Люс где?

Мэт беззвучно рассмеялся.

– Вышел на охоту, словно кот.

– Надеюсь, до утра не вернется, – презрительно скривил губы Бенедикт.

– А я очень надеюсь, что вернется, иначе наживет неприятности, – возразила сестра Лангтри и осмелилась наконец сглотнуть.

Майкл принес чай в большом старом чайнике, знававшем когда-то лучшие времена: эмаль на нем облупилась, бока покрывали многочисленные вмятины и щербины со следами ржавчины. Поставив чайник перед сестрой Лангтри, он отправился в подсобку и принес на дощечке, заменявшей поднос, шесть щербатых эмалированных кружек, одну-единственную погнутую чайную ложку, сахар в старой банке из-под сухого молока и помятый жестяной кувшин с разведенной сгущенкой. Диссонансом этому убожеству была прелестная чайная пара костяного фарфора Эйнсли, расписанная вручную, с тонкой позолотой, на краю блюдца которой лежала изящная ложечка чеканного серебра.

Онор показалось забавным, что Майкл уселся напротив Нила на ее конце стола. Похоже, ему не пришло в голову, что место на скамье могли оставить для Люса. Вот и хорошо! Люсу это пойдет на пользу: пусть не думает, будто новичок станет для него легкой добычей. Впрочем, с чего бы Майклу бояться Люса? Едва ли тот сможет его запугать. У Майкла здоровая психика, он не подвержен ни навязчивым страхам, ни острым приступам тревоги, которыми страдают обычно пациенты отделения «Икс» при поступлении. Наверняка Люс покажется ему не жутким, а смешным. Но если считать Майкла образцом психического здоровья, то и она, наверное, тоже немного со странностями, потому что Люс пугает ее, пугает с тех пор, как очнулась от грез и поняла, что он своего рода нравственный имбецил, психопат. Ему удалось ее одурачить, потому она его и боится. А ведь почти влюбилась в него: уж очень понравилась его кажущаяся «нормальность». И вот теперь Майкл… Что, если и на этот раз ошиблась? Может, с самого начала неверно судила о нем?

– Насколько я понимаю, кружки наши, а чашка с блюдцем для вас, сестра, – обратился к ней Майкл.

Онор улыбнулась:

– Да, вы правы. Мне подарили эту пару на день рождения.

– А когда у вас день рождения? – тут же уточнил Уилсон.

– В ноябре.

– Значит, следующий вы будете праздновать дома. И сколько же лет вам исполнится?

Нил угрожающе замер, насторожился и Мэт. На лице Наггета отразился благоговейный испуг, Бенедикт остался равнодушным. Сестра Лангтри не столько обиделась, сколько растерялась: вопрос Майкла застал ее врасплох, – но прежде, чем она успела ответить, вмешался Нил:

– Это вас не касается!

Майкл удивленно поморгал.

– Ну, это ей решать, приятель, верно? Она не выглядит такой уж старой, чтобы держать свой возраст в секрете.

– Что значит «она»? – вскинулся Мэт и голос его дрожал от гнева. – Это вам не кошкина мать, а сестра Лангтри.

– Так сколько лет вам исполнится в ноябре, сестра Лангтри? – повторил вопрос Майкл без тени вызова.

Похоже, обитатели барака показались ему слишком обидчивыми и вспыльчивыми, вот он и решил показать свою независимость.

– Мне будет тридцать один год, – ответила сестра небрежным тоном.

– Вы не замужем? И не вдова?

– Нет. Я старая дева.

Майкл рассмеялся и, решительно покачав головой, возразил:

– Нет, на старую деву вы не похожи.

Атмосфера накалялась: старожилов возмущала наглость новичка и снисходительность сестры.

– У меня в кабинете стоит коробка с галетами, – неторопливо проговорила сестра Лангтри. – Может, кто-то за ней сходит?

Майкл тотчас вскочил.

– Если вы уточните, где именно, я с удовольствием принесу.

– Посмотрите на полке под книгами. Это жестянка из-под глюкозы, но на крышке вы увидите наклейку с надписью «Галеты». Вам добавить молока в чай?

– Спасибо, я пью черный, с двумя кусками сахара.

Пока Уилсон ходил за галетами, за столом стояла мертвая тишина. Сестра Лангтри безмятежно разливала чай, а мужчины дымили сигаретами, словно стремились дать выход накопившейся ярости.

Майкл вернулся с жестянкой, но вместо того чтобы сесть к столу, обошел всех по кругу, предлагая галеты. Заметив, что каждый из мужчин взял по четыре штуки, он достал четыре галеты и мягко подложил под неподвижную ладонь Мэта, покоившуюся на столе, придвинул к его руке кружку с чаем так близко, чтобы слепой почувствовал тепло, и только после этого опустился на скамью рядом с сестрой Лангтри. Его искренняя улыбка глубоко тронула ее – Майкл ничем не напоминал Люса.

Остальные мужчины по-прежнему настороженно молчали, но сестра Лангтри впервые на это не обратила внимания. Все ее мысли занимал Майкл: она улыбалась ему и думала, как приятно в кои-то веки встретить человека, лишенного привычного набора надуманных страхов, тревожных метаний и переживаний. Она была уверена, что он не стал бы искать у нее утешения и защиты, как другие пациенты.

Внезапно Наггет громко застонал, капризно оттолкнул кружку с чаем и схватился за живот.

– О господи, меня опять скрутило! Ай-ай-ай, сестра, похоже, у меня кишечная непроходимость или дивертикулит!

– Тем лучше для нас, – без всякого сочувствия пробурчал Нил, схватил кружку Наггета и перелил ее содержимое в свою опустевшую, потом сгреб его галеты и ловко, словно игральные карты, раздал остальным.

– Но мне правда плохо, сестра! – жалобно проблеял Наггет.

– Если бы ты не лежал в кровати весь день и не читал медицинский справочник, то чувствовал бы себя нормально, – неодобрительно заметил Бенедикт, недовольно поморщившись, и сурово обвел глазами сидевших за столом, словно кто-то из них жестоко его обидел. – Это здоровья не прибавляет, да и воздух здесь нездоровый.

Он поднялся и, важно ступая, вышел на веранду.

Наггет опять застонал, на этот раз куда громче, и сестра Лангтри мягко проговорила:

– Бедняжка Наггет! Если хотите, пойдите в мой кабинет и подождите меня там. Я сейчас подойду. А вы можете пока измерить частоту своего пульса и дыхания, хорошо?

Джоунс с готовностью поднялся, держась за живот так, будто собирался вот-вот извергнуть его содержимое, и с победной ухмылкой оглядел остальных.

– Слышали? Сестричка знает, что ничего я не выдумываю! Уверен: у меня опять разыгрался язвенный колит.

Он унесся в конец барака, а Майкл с тревогой заметил:

– Надеюсь, у него нет ничего серьезного, сестра: вид у него и вправду нездоровый.

Нил фыркнул, а Онор невозмутимо возразила:

– С ним все в порядке.

– Болезнь грызет его душу, – неожиданно заговорил Мэт. – Несчастный простофиля скучает по матери. Он здесь, потому что это единственное место, где его терпят, а мы миримся с ним из-за сестрицы. Будь у начальства побольше мозгов, отправили бы беднягу домой, к матери, еще два года назад. А вместо этого его держат здесь, вот он и жалуется на ломоту в спине, головные боли, кишечные колики и сердечные приступы. Гниет здесь заживо, как и все мы.

– Верно сказано: все мы тут гнием, – угрюмо буркнул Нил.

Буря не утихала. У них меняется настроение, словно погода в этих широтах, подумала Онор, обводя взглядом лица мужчин. Кажется, ничто не предвещает ненастья, а в следующий миг поднимается вихрь и небо заволакивает тьма. Что стало причиной на этот раз? Неужели слова Мэта?

– Что ж, по крайней мере, у нас есть сестра Лангтри, а значит, все не так уж плохо, – весело заметил Майкл.

На этот раз смех Нила прозвучал почти естественно, так что, возможно, буря все же уляжется.

– Браво! – воскликнул он. – Наконец-то среди нас появился галантный рыцарь! Теперь слово вам, сестра. Оспорьте этот комплимент, если сможете.

– Зачем же мне его оспаривать? Не так уж часто мне делают комплименты.

Слова Онор задели Нила, но он демонстративно запрокинул голову, словно сбросил наконец напряжение, и мягко возразил:

– Вопиющая ложь! Вам ли не знать, что мы постоянно осыпаем вас комплиментами. Но раз уж мы заговорили об этом, скажите: почему вы застряли в «Икс»? Должно быть, тоже в чем-то провинились?

– По правде сказать, да. Я совершила ужасный грех: полюбила этот барак со всем его содержимым, – иначе ничто не заставило бы меня остаться здесь, сами знаете.

Внезапно Мэт поднялся, точно ему стало вдруг невыносимо оставаться за столом, уверенно, словно вовсе не страдал слепотой, подошел к сестре Лангтри и легонько коснулся рукой ее плеча.

– Я устал, сестра, поэтому прощаюсь с вами. Доброй ночи. Забавно: в такие вечера, как сегодня, я почти верю, что, проснувшись утром, снова смогу видеть.

Майкл привстал, чтобы помочь Мэту пройти между ширмами, но Нил жестом остановил его.

– Он знает дорогу, приятель.

– Хотите еще чаю, Майкл? – спросила Онор.

Он кивнул и собирался что-то сказать, но ширмы вдруг покачнулись, в палату проскользнул Люс и опустился на скамейку рядом с Нилом, заняв место, где прежде сидел Мэт.

– Красота! Я как раз вовремя: успею выпить чаю.

– Помяни дьявола, он и появится, – вздохнул Нил.

– Собственной персоной, – согласился Люс и, заложив руки за голову, оглядел присутствующих сквозь прищуренные веки. – Какая славная компания тут собралась! Вижу, вы избавились от жалкого сброда: остались только важные особы. Десяти еще нет, сестрица, так что нет надобности смотреть на часы. Вы жалеете, что я не задержался дольше?

– Вовсе нет, – спокойно возразила сестра Лангтри. – Я знала, что вы вернетесь вовремя. Не припомню, чтобы вы хоть раз явились в отделение после десяти без разрешения или самовольно нарушили режим.

– Как-то невесело вы об этом говорите. Я начинаю думать, что вы с великой радостью пожаловались бы на меня полковнику Чинстрепу, был бы только повод.

– Поверьте, Люс, это не доставило бы мне ни малейшего удовольствия. Вся беда в вас, друг мой. Вы так стараетесь восстановить людей против себя, что буквально силой вынуждаете их поверить в худшее, вот им и приходится уступать, чтобы хоть немного пожить в тишине и покое.

Шумно вздохнув, Люс наклонился вперед, облокотился на стол и подпер кулаками подбородок. Густые волнистые волосы цвета меди, слишком длинные, чтобы называться короткой стрижкой, предписанной армейским уставом, упали ему на лоб. «Какая совершенная красота», – подумала Онор и брезгливо содрогнулась. Она подозревала, что Люс подкрашивает брови и ресницы, вдобавок тщательно за ними ухаживает, но вовсе не потому, что пытается походить на женщину, а из одного лишь самодовольного тщеславия. Его огромные, широко расставленные глаза искрились золотом под дугами неестественно темных бровей. На его худом лице с высокими точеными скулами выделялся тонкий, прямой как клинок, нос с гордо вырезанными ноздрями. Рот его, четко очерченный, поражал изяществом линий, какое встретишь разве что у статуй.

Неудивительно, что он буквально ошеломил Онор, когда она впервые его увидела, однако теперь ее больше не привлекало ни это лицо, ни высокий рост, ни великолепное тело. Совсем иначе с Нилом… или Майклом, если подумать. Есть в Люсе какая-то червоточина: не слабость и не просто изъян, но внутренняя гниль, что пронизывает все его существо, а потому избавиться от нее невозможно.

Она слегка повернула голову и взглянула на Нила. Этот мужчина в любом кругу считался бы привлекательным, не будь рядом Люса. Те же тонкие изящные черты, но без его яркости, без поразительной игры красок. Годы изрезали глубокими морщинами его лицо, но это лишь придавало ему импозантности, как большинству красивых мужчин, но когда такие же морщины набегали на лицо Люса, из красавца он превращался в чудовище. Возможно, его морщины были иными, не благородными, и выдавали не опыт, а распутство; не пережитые страдания, а капризную вздорность. Вдобавок Люс уже начинал оплывать жирком, а сухощавому Нилу это не грозило. Онор особенно нравились глаза Нила: ярко-голубые, опушенные золотистыми ресницами, – а еще брови: было бы так приятно гладить такие кончиком пальца, снова и снова…

Майкл совершенно другой. Он мог бы сойти, пожалуй, за древнего римлянина, достойнейшего из достойных. Его лицо привлекало если не красотой, то внутренней силой, и отражало твердость духа. Было в Майкле что-то от Цезаря, какая-то скрытая отделенность, непохожесть на остальных. Казалось, всем своим видом он говорил: «Да, я побывал и в раю, и в преисподней, но остался самим собой». Именно этим Майкл невероятно привлекал Онор.

От мыслей ее отвлекло ощущение, что за ней наблюдают. Онор обвела взглядом присутствующих и, придав лицу холодное, отстраненное выражение, повернулась к Люсу. Он так и не смог понять, почему его чары оказались бессильны, а Онор Лангтри не собиралась ему объяснять, отчего внезапно потеряла к нему всякий интерес.

– Сегодня вечером я встретил девушку из родных краев, – вдруг объявил Люс, не меняя позы. – Это же надо: прибыла из нашего захолустья прямиком на базу номер пятнадцать! – и вдобавок меня помнит. И слава богу, а то я бы нипочем ее не узнал: очень сильно изменилась.

Люс уронил руки на стол и, заговорив высоким девичьим голосом, так искусно разыграл сцену встречи, что сестра Лангтри будто увидела все собственными глазами.

– Она сказала, что моя мать стирала белье ее матери, а мне приходилось таскать корзину. Ее отец служил управляющим в банке. – Он понизил голос и тотчас превратился в прежнего Люса, надменного и пресыщенного. – «Наверное, во время Великой депрессии ваш папаша приобрел кучу друзей, пока отбирал за долги последние крохи у всех и каждого, – отвечаю я. – Хорошо, что у моей матери нечего было отнять». А она мне: «Какой вы жестокий», – и вид у нее такой, будто вот-вот расплачется. «Вовсе нет, – говорю, – просто это правда». А она: «Не держите на меня зла», – а в черных глазищах слезы стоят. Тут я и говорю: «Да разве я могу злиться на такую хорошенькую девушку, как вы?» – Люс ухмыльнулся тонко и зло, словно бритвой полоснул. – Хотя это как раз неправда. У меня на нее зуб, я рад буду поквитаться с ней!

Пока он говорил, Онор наблюдала за его мимикой и жестами, потом мягко произнесла:

– Сколько горечи, Люс! Как, должно быть, обидно, когда приходится носить корзину с бельем управляющего банком.

Люс пожал плечами и попытался напустить на себя беззаботность, принять свой обычный залихватский вид:

– Вот еще! В жизни полным-полно огорчений, верно? Хотя, сказать по правде, таскать корзину с бельем управляющего банком, а заодно и доктора, и директора школы, и англиканского священника, и дантиста, вполовину не так обидно, как знать, что у тебя нет сменных башмаков. Эта девчонка училась в нашей школе, я вспомнил ее, когда она назвала свое имя. Я даже помню, какие туфли она носила: черные лаковые, как у Ширли Темпл, с ремешками и большими шелковыми бантами. Мои сестры были куда красивее всех прочих девчонок и уж точно красивее ее, но у них вообще не было туфель, никаких.

– А вам не приходило в голову, что те, у кого были туфли и ботинки, возможно, завидовали вашей свободе? – мягко спросила сестра Лангтри, пытаясь найти нужные слова, чтобы помочь ему увидеть свое детство в менее мрачном свете. – Помню, так было со мной, когда я ходила в местную школу, прежде чем подросла и меня отправили в интернат. Я носила примерно такие же туфли, как дочь управляющего банком, и безумно завидовала босоногому маленькому оборванцу, который часто попадался мне по пути, когда шел по выгону, поросшему колючками, и даже не морщился. О как мне хотелось сбросить туфли!

– Австралийские колючки! – с улыбкой вскликнул Люс. – Забавно, но я совершенно о них забыл! В нашей дыре они вырастали в полдюйма длиной. Я вытаскивал их из ступней и ничегошеньки не чувствовал. Зато зимой, дорогая высокообразованная, сытая и хорошо одетая сестрица Лангтри, мои пятки и подошвы покрывались трещинами и кровоточили от холода. От холода, сестра! Вам когда-нибудь случалось страдать от холода?

Он окинул ее презрительным взглядом, и Онор рассердилась, оттого что получила такую резкую отповедь.

– В пустыне меня мучили голод и жажда, в джунглях я страдала от жары и от лихорадки, когда не могла ни есть, ни пить из-за приступов рвоты. Но я не пустышка, у которой одни наряды на уме! Я исполняла свой долг. И мне искренне жаль, что в детстве вам пришлось пережить такое. Если мои слова вас обидели, то я прошу прощения, но, поверьте, они были сказаны из самых лучших побуждений!