скачать книгу бесплатно
Сулла медленно шел по Аппиевой дороге, туда, где в кирпичной кладке крепостного вала находились Капенские ворота. Рим нравился Сулле. Согласно легенде, Сервиева стена была воздвигнута царем Сервием Туллием еще до установления Республики, но, как большинство патрициев, Сулла знал, что по крайней мере триста лет назад, когда галлы разграбили город, этих фортификаций еще не было. Несметными ордами галлы спустились с западных склонов Альп, наводнили долину реки Пад на далеком севере. Многие так и осели в тех краях, особенно в Умбрии и Пицене. Но те, кто прошел по Кассиевой дороге через Этрурию, направились прямо в Рим. Достигнув Рима, галлы изгнали почти всех исконных жителей. И только после этой катастрофы была возведена городская Сервиева стена. Италийцы же из долины Пада, всей Умбрии и Северного Пицена смешали свою кровь с кровью галлов и стали презренными полукровками. С тех пор Рим всегда следил, чтобы крепостной вал содержался в порядке. Урок они получили суровый, и страх перед вторжением варваров все еще жил в душе каждого римлянина.
Хотя на Целийском холме имелось несколько дорогих высоких домов, местность до самых Капенских ворот в основном оставалась сельской. Здесь располагались скотный двор, скотобойня, курильни, пастбища для скота, который потом отсылали на самый большой рынок во всей Италии.
А вот за Капенскими воротами начинался уже настоящий город. Не перенаселенное скопление домов, как Субура и Эсквилин, но тем не менее город. Сулла миновал Большой цирк, поднялся по Лестнице Кака на Гермал. Оттуда уже недалеко до дома Клитумны.
У входа в дом он глубоко вздохнул – и постучал. И мгновенно очутился среди визжащих женщин. Никополис и Клитумна плакали и верещали от восторга, они висели у него на шее, а когда он стряхнул их, продолжали кружить возле, не желая ни на мгновение оставить его в покое.
– Где теперь я буду спать? – спросил он, отказываясь отдать свои переметные сумы слуге, которому очень хотелось их забрать.
– Со мной, – ответила Никополис, бросив победный взгляд на вдруг поникшую Клитумну.
Дверь в кабинет была плотно закрыта. Следуя за Никополис к колоннаде, Сулла приметил это. Он оставил мачеху в отчаянии ломать себе руки в атрии.
– Я так понимаю, что Липучка Стих теперь хорошо устроился? – спросил он Никополис.
– Сюда, – сказала она, не отвечая на его вопрос: ей не терпелось показать ему его новое жилище.
Она решила отдать ему свою просторную гостиную, оставив себе спальню и вторую комнату – маленькую. Сулла ощутил прилив благодарности. С едва уловимой печалью он посмотрел на нее, испытывая к ней в этот момент более теплые чувства, чем когда-либо.
– Это мне? – спросил он.
– Тебе, – ответила она, улыбаясь.
Сулла швырнул сумки на кровать.
– А Стих? – осведомился он, желая поскорее услышать худшее.
Конечно, она хотела, чтобы он поцеловал ее, занялся с ней любовью, но она слишком хорошо знала его, чтобы понимать: длительная разлука с ней и Клитумной – еще не повод. Любовь должна подождать. Вздохнув, Никополис смирилась с ролью информатора.
– Стих и правда основательно устроился, – признала она и прошла к сумкам, чтобы распаковать их.
Он решительно отстранил ее, затолкал сумки за сундук для одежды и направился к своему любимому креслу – оно было здесь. Никополис присела на кровать.
– Я хочу знать все новости, – сказал он.
– Стих здесь. Спит в спальне хозяина и пользуется кабинетом, конечно. С одной стороны, это даже лучше, чем мы ожидали. Видеть Стиха рядом каждый день – невыносимо даже для Клитумны. Еще несколько месяцев – и, я уверена, она выгонит его. Умно ты поступил, что уехал. – Она рассеянно поглаживала подушки. – Признаюсь, что зимой я так не думала, но ты оказался прав, а я не права. Стих въехал как триумфатор, а тебя нет. Омрачать его славу некому… Что тут началось! Твои книги были отправлены в мусорный ящик… Нет-нет, все в порядке, слуги спасли их! За книгами последовали все твои личные вещи и одежда. Поскольку слуги тебя любят, а его терпеть не могут, твои вещи сохранились. Они здесь, в этой комнате.
Его тусклый взгляд скользнул по стенам, по красивому мозаичному полу.
– Хорошая комната, – одобрил он. – Продолжай.
– Клитумна пришла в отчаяние. Она не предполагала, что Стих выкинет твои вещи. Вообще, я не думаю, что она сама хотела, чтобы он въехал, но, когда он запросился к ней жить, не нашла способа отказать. Родная кровь, последний родственник и все такое… Клитумна умом не блещет, но она очень хорошо знала: единственной причиной его переезда была надежда вышвырнуть тебя на улицу. Ведь Стих ни в чем не нуждается. Но тебя здесь не было, чтобы видеть, как выбрасывают твои вещи. Радость Стиха подкисла. Ни ссор, ни сопротивления, ни твоего присутствия. Лишь угрюмые вялые слуги, плачущая тетя Клити – и я. Но я смотрела на него как на пустое место.
Маленькая служанка Вифи робко вошла в комнату с подносом сдобных булочек, пирожков с мясом, сладких пирожных, поставила закуски на угол стола, застенчиво улыбнулась Сулле. Заметила за сундуком кожаный ремешок, соединяющий две сумки, направилась туда, желая распаковать вещи.
Сулла метнулся к девушке, чтобы перехватить ее, – так быстро, что Никополис поначалу ничего даже не поняла. Только что он сидел, удобно развалившись в кресле, – и в следующее мгновение уже спокойно отстраняет девушку от сундука. Улыбнувшись служаночке, Сулла слегка ущипнул ее за щеку и выпроводил за дверь.
Никополис удивилась:
– В чем дело? Ты беспокоишься о своих сумках? Что в них? Ты как собака, стерегущая кость.
– Налей мне немного вина, – велел он, вновь опускаясь в кресло и беря с блюда пирожок с мясом.
Вина-то она налила – неразбавленного, но тему менять не собиралась.
– Ну же, Луций Корнелий, что там такого, в этих сумках, что ты никому не хочешь показывать?
Уголки губ его опустились. Он раздраженно всплеснул руками:
– Как ты думаешь, что там может быть? Я почти четыре месяца провел вдали от моих девочек! Признаюсь, не все время я думал о вас, но все-таки думал! Особенно когда видел какую-нибудь безделушку, которая могла бы глянуться кому-нибудь из вас.
Черты лица ее смягчились, лицо засветилось. Дарить подарки – это не в духе Суллы. Никополис не могла припомнить случая, чтобы Сулла подарил им что-нибудь, пусть даже самую пустяковую грошовую вещицу. Она хорошо разбиралась в людях и знала, что это не было признаком жадности или бедности. Щедрые люди дают, даже когда им нечего дать.
– О Луций Корнелий! – воскликнула она, вся сияя. – Правда? Когда я могу посмотреть?
– Когда я сделаюсь добреньким и буду готов показать, – ответил он, повернув кресло, чтобы выглянуть в окно. – Который час?
– Не знаю… около восьми, наверное. Во всяком случае, ужина еще не подавали, – сказала она.
Он встал, прошел к сундуку, зацепил пальцем ремешок и вытащил сумки. Перекинул их через плечо.
– Я вернусь к ужину, – сообщил он.
С открытым ртом она смотрела, как он идет к двери:
– Сулла! Ты самый невыносимый человек на всем белом свете! Клянусь! Не успел вернуться домой – и уже уходишь куда-то! Сомневаюсь, что ты идешь навестить Метробия, потому что брал его с собой!
При этих словах Сулла остановился. Усмехнувшись, он пристально посмотрел на женщину:
– О, понимаю! Скилакс приходил жаловаться, да?
– Можно сказать и так. Пришел как трагик, играющий Антигону, а ушел как комик, исполняющий роль евнуха. Клитумна определенно способствовала повышению его голоса! – Она засмеялась.
– Так ему и надо, старому развратнику. Ты знаешь, что он нарочно не разрешал мальчику учиться читать и писать?
Но сумки все-таки не давали Никополис покоя.
– Не доверяешь нам, боишься их оставить здесь? – спросила она.
– Я не дурак, – ответил он кратко – и отбыл.
Женское любопытство. Все-таки он дурак. Не предусмотрел этого. Целый час Сулла транжирил на рынке свой последний серебряный денарий из тысячи. Хотел оставить его на будущее… Женщины! Любопытные, во все сующие свой нос свиньи! Почему он не подумал об этом раньше?
Сумки наполнились шарфами, браслетами, легкомысленными восточными туфлями без задников, всякой ерундовой мишурой для волос. Слуга открыл Сулле, сообщив, что обе госпожи и господин Стих в столовой. Но он решил еще выждать и пока не встречаться с ними.
– Доложи, что я скоро присоединюсь к ним, – распорядился он и направился в комнаты Никополис.
В комнатах никого не было. На всякий случай Сулла закрыл ставни и запер дверь на засов. Наспех купленные подарки вывалил кучей на стол вместе с несколькими новыми книгами. Выложил на кровать одежду. Затем с самого дна сумки извлек две пары носков, в них были завернуты два небольших флакона, пробки которых были густо запечатаны воском. Вслед за флаконами появилась простая деревянная шкатулка – совсем небольшая, она могла уместиться на ладони. Не удержавшись, Сулла приподнял плотно прилегающую крышку. Там не было ничего особенного: только несколько унций белесого порошка. Сулла опустил крышку и решительно прихлопнул ее. Потом хмуро оглядел комнату. Куда?
Рядком выстроились на длинном узком столе старинные деревянные ларцы, выполненные в форме храмов. Реликвии дома Корнелия Суллы. Все, что он унаследовал от отца. Все, что отец не сумел выменять на вино – больше из-за того, что не мог найти покупателя, чем из нежелания продавать. Пять кубов со стороной в два фута, между колоннами – расписные деревянные дверцы. У каждого фронтон украшен резными храмовыми фигурками на коньке и на сливах. На простом антаблементе под фронтоном написано мужское имя. Первое – имя предка, общего для всех семи ветвей патрицианского дома Корнелиев. Второе – Публий Корнелий Руфин, консул и диктатор, который жил и умер около двухсот лет назад. Затем – его сын, дважды консул и один раз диктатор в период Самнитских войн, впоследствии изгнанный из сената за утайку серебряного блюда. Первый Руфин, названный Суллой, – этот всю свою жизнь был фламином Юпитера Всеблагого Всесильного. И последнее имя – сын претора, Публий Корнелий Сулла Руфин, известный как основатель ludi Apollinares – Аполлоновых игр.
Реликвию первого Суллы открыл Сулла теперешний – очень осторожно, ибо дерево за долгие годы совершенно обветшало. Когда-то краска была яркой, миниатюрные рельефные фигурки имели четкие очертания. Теперь же краски потускнели, облупились, фигурки обтерлись.
Конечно, Сулла никогда не отказывался от мысли найти наконец деньги и подновить семейные реликвии. Он бы хотел иметь дом с внушительным атрием, где мог бы с гордостью выставить ларарии. Но сейчас его волновала иная мысль: как спрятать два флакона и шкатулку с порошком? Ему сразу пришло на ум, что для этого отменно подходит обиталище flamen Dialis – фламина Юпитера Всеблагого Всесильного, самого почитаемого человека в Риме тех дней.
Внутри находилась восковая маска в парике, выполненная с большим искусством, почти живое лицо. На Суллу смотрели глаза – голубые, в отличие от его собственных, бледно-серых. Кожа Руфина была светлой, но не такой белой, как у Суллы; волосы, густые и кудрявые, были скорее морковно-красного цвета, чем золотисто-рыжего. Маска была надета на деревянную болванку в форме головы, с которой ее можно было снять.
Последний раз ее извлекали во время похорон отца. Сулла оплатил эти похороны неприятной ценой нескольких свиданий с человеком, которого презирал.
Нежно, осторожно Сулла закрыл дверцу. Потрогал ступени подиума, которые выглядели гладкими и бесшовными. Но, как и у настоящего храма, на самом деле этот подиум был полым. Сулла нажал на нужное место – и из передних ступеней выдвинулся ящик. Он не предназначался для тайного хранения чего-либо. Просто служил надежным местом, где можно держать летопись подвигов предка, а также подробное описание его роста, походки, осанки, физических привычек, особых примет. Когда какой-нибудь очередной Корнелий Сулла умирал, родственники покойного нанимали актера. Он надевал маску и имитировал умершего предка настолько точно, что можно было подумать, будто тот нарочно вернулся, дабы увидеть, как усопшего потомка его патрицианского рода провожают из мира, украшением которого он сам когда-то был.
В ящике находились документы, относящиеся к Публию Корнелию Сулле Руфину-жрецу, но оставалось еще довольно места для флаконов и шкатулки. Сулла положил их туда и задвинул ящик. Руфин сбережет его тайну.
Успокоившись, Сулла открыл ставни, снял с двери засов. Сгреб безделушки, раскиданные по всему столу, и злобно усмехнулся, вынув нужный свиток из стопки других.
Уж конечно, Луций Гавий Стих занимал место хозяина на левом конце среднего ложа. Это была одна из немногих столовых, где женщины скорее возлежали, чем сидели на стульях с высокими спинками, поскольку ни Клитумна, ни Никополис не желали следовать устаревшим правилам.
– Это вам, девочки, – сказал Сулла.
Прямо на ходу он кинул двум обожающим его женщинам горсть подарков. Он хорошо выбрал: такие вещи могли быть куплены где угодно, не только на римском рынке.
Прежде чем опуститься на первое ложе между Клитумной и Никополис, он швырнул перед Стихом свиток.
– И кое-что для тебя, Стих, – добавил он.
Пока Сулла устраивался между женщинами, хихикающими и мурлыкающими от удовольствия, пораженный Стих развязал тесьму и развернул свиток. Два алых пятна вспыхнули на его желтовато-бледных прыщавых щеках, когда он увидел великолепно нарисованные и раскрашенные мужские фигуры. Они выполняли друг с другом атлетические упражнения. И у каждого была эрекция. Трясущимися пальцами Стих свернул папирус и перевязал его тесьмой. После этого он еще должен был собраться с силами и взглянуть на дарителя. Страшные глаза Суллы презрительно смеялись поверх головы Клитумны.
– Спасибо, Луций Корнелий, – пропищал Стих.
– Пожалуйста, Луций Гавий, – ответил Сулла низким голосом.
В этот момент внесли закуски, приготовленные наскоро, как подозревал Сулла, в честь его приезда. Помимо обычных оливок, латука и яиц, сваренных вкрутую, подали также фазаньи сосиски и куски тунца в масле. Сулла ел с удовольствием, бросая злобные взгляды на Стиха, одиноко сидящего на своем ложе, в то время как его тетя старалась придвинуться поближе к Сулле, а Никополис без всякого стыда оглаживала его пах.
– Ну и какие же новости на домашнем фронте? – осведомился он, когда с первым блюдом было покончено.
– Ничего особенного, – сказала Никополис, которую больше интересовало то, что происходило под ее рукой.
Сулла повернулся к Клитумне.
– Я не верю ей, – заявил он, взял Клитумну за руку и стал покусывать ей пальцы. Заметив на лице Стиха выражение отвращения, он начал демонстративно их лизать. – Скажи ты мне, любовь моя… – лизнул, – потому что я отказываюсь верить… – лизнул, – что ничего не случилось. – Лизнул, лизнул, лизнул.
К счастью, в этот момент внесли главное блюдо. Жадная Клитумна вырвала руку, чтобы схватить кусок жареной баранины в тимьяновом соусе.
– Наши соседи, – сказала она между глотками, – вполне компенсировали ту тишину, которая установилась в нашем доме, пока тебя не было. – Она вздохнула. – Жена Тита Помпония родила мальчика в феврале.
– Боги! Еще один будущий скряга-банкир! – прокомментировал событие Сулла. – Цецилия Пилия в порядке, надеюсь?
– В полном! Никаких осложнений вообще.
– А что у Цезаря? – Он думал о восхитительной Юлилле и о венце из трав, который она возложила на его голову.
– Там большие новости! – Клитумна облизала пальцы. – У них была свадьба. Собралось все высшее общество.
Что-то случилось с сердцем Суллы. Казалось, оно упало, словно камень, в самый низ живота, да так и осталось там, болтаясь среди еды. Очень странное ощущение.
– Да? – переспросил он равнодушно.
– Правда! Старшая дочь Цезаря вышла замуж, и не за кого-нибудь, а за Гая Мария! Противный тип, правда?
– Гай Марий…
– Ты должен знать его, – заметила Клитумна.
– Не думаю. Марий… Должно быть, «новый человек».
– Именно. Пять лет назад он был претором, но стать консулом ему так и не удалось. Зато он получил наместничество в Дальней Испании и там сколотил крупное состояние: рудники и тому подобное, – пояснила Клитумна.
Почему-то Сулла вспомнил человека с лицом орла, которого видел на инаугурации новых консулов. На нем тогда была тога с пурпурной полосой.
– Как он выглядит?
– Гротескно, мой дорогой! Особенно брови! Как волосатые гусеницы. – Клитумна протянула руку к тушеной брокколи. – И, кроме того, он лет на тридцать старше Юлии, бедняжки!
– Что в этом такого необычного? – резко спросил Стих, чувствуя, что пора и ему вставить словцо. – По крайней мере половина девиц в Риме выходят замуж за мужчин, которые годятся им в отцы.
Никополис нахмурилась.
– Я бы не сказала, что половина, – возразила она. – Правильнее было бы сказать, четверть.
– Но это же отвратительно! – воскликнул Стих.
– Отвратительно? Вздор! – энергично заявила Никополис, выпрямляясь, чтобы взгляд ее казался более эффектным. – Позволь заметить тебе, что старик многое может дать молодой девушке! Во всяком случае, более пожилые люди умеют быть заботливыми и благоразумными! Моим худшим любовникам было меньше двадцати пяти. Думают, что всё об этом деле знают, а сами-то не знают ничего. Новобранцы! Кончают, не успев начать! Словно бык тебя боднул.
Поскольку Стиху было двадцать три года, он не сдержался.
– А ты? Полагаешь, ты все в этом деле постигла? – насмешливо осведомился он.
Она спокойно посмотрела на него:
– Да уж побольше тебя, недоносок.
– Ну хватит! Сегодня давайте только веселиться! – воскликнула Клитумна. – Ведь наш дорогой Луций Корнелий вернулся!
Их дорогой Луций Корнелий тут же схватил свою мачеху, повалил ее на ложе и стал щекотать, пока она не завизжала, высоко вскинув ноги. Никополис в ответ принялась щекотать Суллу, и на ложе образовалась настоящая свалка.
Это уже было слишком. Схватив подаренную ему книгу, Стих поднялся с ложа и твердой походкой вышел из комнаты. А они даже не заметили, что он уходит! Как же все-таки изгнать этого человека? Тетка просто с ума по нему сходит! Даже когда Суллы не было, Стиху так и не удалось убедить ее выбросить его вещи. Она только плакала, жалуясь, что два ее дорогих мальчика не могут поладить.
Хотя Стих почти ничего не ел за обедом, расстраиваться он не стал. В таблинии у него имелся хороший склад съестных припасов: полный кувшин его любимых фиг в сиропе, небольшой поднос медовых пирожков, который повар должен был все время пополнять, несколько видов ароматного желе, доставленного из Парфии, коробка крупного сочного изюма, медовые пряники, вино на меду. Стих вполне мог обойтись без жареной баранины и тушеной брокколи. Он был сладкоежкой.
