Заложница

Пассажиры бизнес-класса заходят на посадку первыми, уже поглядывая на бар и присматривая себе спальные места, пока мы проверяем билеты и вешаем верхнюю одежду в небольшой гардероб рядом с кухней. Сейчас на борту слишком много бортпроводников – в салоне все шестнадцать приветствуют пассажиров. Половина из них скроется в отсеке для отдыха и уляжется на койки. В бизнес-классе останутся Эрик, Кармела и я; Хассан встанет за стойку бара, а четверо отправятся в экономкласс. Пока все внизу, по салону буквально расползается возбуждение вместе с навязчивым страхом. Двадцать часов. Где еще совершенно незнакомые люди проведут столь длительное время в замкнутом пространстве? В тюрьме, думаю я, и от этой мысли мне становится нехорошо.

Пассажирам бизнес-класса предлагают шампанское. Я вижу, как один мужчина резко дергает спиной, словно опрокидывает рюмку крепкого, прежде чем подмигивает Кармеле, чтобы та налила ему второй бокал.

Двадцать часов.

Скандалистов можно определить с самого начала. Есть нечто такое у них во взглядах и в поведении: Я лучше тебя. Со мной тебе жизнь медом не покажется. Однако это не всегда выпивохи (хотя бесплатное шампанское не особенно помогает), и тот мужчина не вызывает у меня дурных предчувствий.

– Дамы и господа, добро пожаловать на рейс № 79 «Лондон – Сидней»! – Как старшая бортпроводница, я обладаю сомнительной привилегией приветствовать пассажиров. В моих словах нет ничего такого, что делало бы сегодняшний полет особенным, однако уже слышатся восторженные возгласы. – Прошу вас убедиться, что все мобильные телефоны и портативные электронные устройства выключены на время взлета и набора высоты.

Я прохожу в салон и замечаю большую сумку около ног женщины с сильной проседью, в зеленом джемпере.

– Позвольте положить сумку на багажную полку?

– Мне нужно держать ее при себе.

– Если она не поместится на полку для ручной клади, боюсь, ее придется сдать в багажное отделение.

Женщина поднимает сумку и прижимает к груди, словно я пригрозила отнять ее силой.

– Там все мои вещи.

– Прошу прощения, здесь ее оставлять нельзя.

На мгновение наши взгляды встречаются, и каждая из нас хочет одержать верх. Затем женщина раздраженно усмехается и начинает опустошать сумку, рассовывая по многочисленным кармашкам вокруг кресла джемперы, книги и косметички. Я мысленно завязываю «узелок на память» – тщательно проверить ее место после посадки на случай, если она что-нибудь забудет. Снова устроившись в кресле, женщина перестает сердиться и смотрит в иллюминатор, потягивая шампанское.

После объявления командира корабля: «Экипаж, приготовить двери к взлету и провести перекрестную проверку» – общее возбуждение в салоне нарастает. Почти все пассажиры бизнес-класса уже распечатали свои подарочные пакеты, а одна дама успела переодеться в сувенирную пижаму с надписью «Рейс № 79», вызвав веселое удивление у соседей. Перед инструктажем о мерах безопасности показывают видеообращение Диндара, на которое не обращают внимания, потому что никто не знает, кому оно вообще нужно. Мы с Кармелой собираем пустые бокалы.

– Подождите-ка, милочка, там еще осталось.

Женщина с озорным огоньком в глазах улыбается мне, забирая с полноса бокал и допивая шампанское. Я помню ее имя из списка пассажиров – одно из нескольких, которые отложились у меня в памяти. К концу рейса я буду знать по именам все пятьдесят пассажиров бизнес-класса.

– У вас есть все, что нужно, леди Барроу?

– Пожалуйста, зовите меня Патрисией. А лучше просто Пэт, старина Пэт. – У нее игривая улыбка, как у бабушки, которая сует внукам шоколадки, пока мама отвернулась. – Это титул – представление моих детей о шутке.

– Так вы не леди?

– О, еще какая. Полноправная владелица квадратного фута земельных угодий в Шотландии, – высокопарно отвечает она и заразительно смеется.

– У вас есть родственники, которые встретят вас в Сиднее?

Что-то меняется в ее взгляде – мимолетная печаль, она прячет ее за вздернутым подбородком и очередной озорной улыбкой.

– Нет, я сбежала. – Женщина смеется, увидев мое удивленное лицо, а потом вздыхает: – На самом деле, родня на меня злится. А я не совсем уверена, что поступаю правильно, я уже ужасно скучаю по своим собачкам. Но это у меня первый год без мужа, и… – Она внезапно умолкает, а потом делает резкий выдох. – Ну, мне понадобилось сменить обстановку. – Женщина кладет мне на руку ладонь с наманикюренными ногтями. – Жизнь коротка, милочка. Не разбрасывайтесь ею.

– Никоим образом, – улыбаюсь я, но ее слова продолжают звучать у меня в ушах, когда я шагаю по проходу. Жизнь коротка. Слишком коротка. Софии уже пять лет, а дни летят один за другим.

Я объясняю всем, что вернулась на работу, потому что нам нужны деньги, а еще из-за того, что занимающийся Софией соцработник считает, будто это поможет в решении ее проблем с привязанностью. И то и другое – правда.

– Ведь всему этому причина – недостаток внимания, верно? – спросил Адам, когда мы обсуждали этот вопрос. – Тот факт, что в первые месяцы жизни девочку фактически бросили? – Соцработник кивнул, но Адам уже продолжил, размышляя вслух: – Так как ей поможет вре́менное отсутствие Майны?

Я помню охвативший меня страх, что у меня отнимут свободу, которую я только-только ощутила.

– София усвоит, что Майна всегда возвращается, – ответил соцработник. – Вот что самое важное.

В общем, я вернулась на работу, и все от этого были счастливы. Адаму не приходилось беспокоиться о деньгах. София постепенно начала понимать, что я всегда к ней возвращаюсь. Удочерение девочки прошло нелегко, очень нелегко, и мне просто требовалось отвлечься. Нужна была передышка, но еще важнее было скучать по Софии: это напоминало мне, как сильно я ее люблю.

Закончив проверки, я жду оповещения по громкой связи из кабины пилотов: «Бортпроводники, займите свои места для взлета». Усаживаюсь на ближайшее к иллюминатору откидное сиденье. Раздается рев двигателей, полоса под нами все быстрее бежит назад. С глухим стуком выпускаются закрылки, давление воздуха растет, пока не становится трудно определить, слышишь ты его или чувствуешь. Легкий толчок, и колеса отрываются от земли. Я представляю то, что происходит снаружи, – резкий подъем носа, когда мы взмываем ввысь над полосой. Невероятно тяжелый и неуклюжий самолет для столь прекрасного и грациозного маневра, но он все же его выполняет, и мы забираемся выше по мере того, как пилоты форсируют тягу. Небо темнеет, над землей нависают низкие слоисто-дождевые облака, и кажется, будто за бортом скорее сумерки, чем полдень. В иллюминаторы хлещет мокрый снег, пока мы не поднимаемся туда, где его нет.

На трех тысячах метров раздается мелодичный звон, и словно по условному рефлексу все сразу оживает. Сидящая на месте 5J миниатюрная блондинка вытягивает шею, чтобы разглядеть землю внизу. Она напряжена, и я принимаю ее за нервную пассажирку, однако чуть позднее блондинка закрывает глаза и откидывается на спинку кресла. Лицо ее медленно расплывается в отстраненной улыбке.

Все идет своим чередом. Привязные ремни отстегнуты, пассажиры уже на ногах, постоянно звенят звоночки требующих выпивки. Теперь уже слишком поздно. Слишком поздно вспоминать о внутреннем голосе, твердившем мне не работать на этом рейсе. Это голос совести, вот и все. Моего чувства вины за то, что я добилась места здесь вместо того, чтобы остаться дома с Софией. За то, что я вообще тут нахожусь, когда жизнь могла бы сложиться совсем иначе.

Поздно или нет, но голос не унимается.

Двадцать часов, говорит он. За двадцать часов многое может произойти.

Глава четвертая

Пассажир 5J

Меня зовут Сандра Дэниелс, и когда я поднялась на борт самолета, летевшего рейсом № 79, то оставила позади прошлую жизнь.

По-моему, я бы даже не подумала куда-то лететь, если бы не мой муж. Говорят, что жертвы домашнего насилия пытаются сбежать шесть раз, прежде чем это им удается. Я сбежала всего лишь однажды. Я думаю о том, как это влияет на среднюю статистическую выборку, о женщинах, предпринявших восемь попыток. Десять. Двадцать.

Я сбежала лишь один раз, поскольку знала, что, если не сделаю все, как надо, он меня найдет. А если найдет, то убьет.

Утверждают, что в среднем жертв избивают тридцать пять раз, прежде чем те обращаются в полицию. Интересно, как себя ощущаешь, когда тебя били всего тридцать пять раз. Я не считала (а с математикой я никогда особо не дружила), однако я знаю, что два-три раза в неделю за четыре года гораздо больше тридцати пяти. Хотя, наверное, статистики подразумевают что-нибудь серьезное: переломанные кости, удары по голове, от которых становится темно, а из глаз сыплются искры. Не пощечины. Не щипки. Их, похоже, не берут в расчет. Вот так всегда: снова я все преувеличиваю.

Генри тут не совсем виноват, не полностью, в том смысле, что я знаю: людей бить нельзя, конечно же, нельзя. Но он потерял работу, а это сильно сказывается на мужчине, верно? Приходится жить за счет жены, когда тебя принято считать кормильцем семьи, мыть туалет и ждать, когда придет мастер ремонтировать посудомоечную машину.

Это казалось несправедливым. По словам Генри, именно он любил свою работу, а я просто «тянула лямку». Трудилась, а не делала карьеру. Генри стремился продвинуться, и это ему удавалось, я же топталась на месте. Его уважали, он был спецом в своем деле. А я… ну, он рассказал мне, что́ случайно услышал у барной стойки, когда зашел на наш рождественский корпоратив.

После этого я перестала участвовать в посиделках с коллегами. Да и как я могла, выяснив, что они в действительности обо мне думают? Туповатая. Страшненькая. Некомпетентная. Это не стало для меня открытием, однако кому нравится, когда это лишний раз подтверждают? Надо признать, коллеги продолжали притворяться: постоянные улыбки, фразочки «Как прошли выходные?» и «Точно не хочешь пойти с нами?» Я отвечала, что занята, пока они не отстали.

Вскоре Генри снова нашел работу, и я была благодарна, что он предложил мне уволиться. Сомневаюсь, чтобы по мне стали скучать. Во многом это явилось началом новой жизни, и хотя мы это не обсуждали, я была уверена, что Генри преодолеет свое подавленное состояние. Теперь, не работая, я смогла бы поддерживать его гораздо лучше, а в перерывах между работой по дому и готовкой, наверное, ходила бы в спортзал или в кружок рисования. Может, я бы даже обзавелась подругами.

Генри случайно увидел объявление об онлайн-занятиях фитнесом. Стоили они гораздо дешевле, чем абонемент в спортзал, и мне не пришлось бы никуда ездить, так что все это вполне имело смысл. К тому же я начала учиться рисовать. Это было ужасно! Да-да, действительно ужасно. Первым заданием было нарисовать карандашом вазу, и, как сказал Генри, рисунок мог изображать что угодно. Рисовать я прекратила. Глупо было вообще начинать. Как говорится, старую собаку не научишь лаять по-новому.

Однако подругами я обзавелась. И где бы вы думали – на «Фейсбуке»! Генри назвал их «как бы подругами», хотя во многом они были более реальны, чем окружавшие меня люди. Например, семейная пара по соседству или женщина, распространявшая каталоги фирмы «Эйвон» и порой заходившая на чашку чая. Понимаете, я с ними разговаривала, с этими «как бы подругами». Прежде всего об уборке – мы все входили в группу на «Фейсбуке» по лайфхакам в домашнем хозяйстве. Но вы ведь знаете, как бывает: начинается более тесное общение. Поздравления с днями рождения и все такое. Я и сама не заметила, как мы стали переписываться в личке.

Знаешь, он не должен так с тобой обращаться, уверяли они.

В глубине души я это знала, но, когда мне об этом заявили другие, мысль эта прочно укоренилась в моем сознании. В следующий раз, когда Генри меня ударил, я сразу ринулась к компьютеру:

– Он снова это сделал.

– Тебе нужно уехать.

– Не могу.

– Можешь.

Утверждают, что каждая четвертая женщина за свою жизнь хотя бы раз в той или иной форме подвергается домашнему насилию. Двадцать пять процентов всех женщин.

Я оглядываю салон, пересчитывая пассажиров. С точки зрения статистики, по крайней мере, пятерых женщин только в бизнес-классе избивали – или будут избивать – их партнеры. Эта мысль и успокаивает, и ужасает.

Вот пожилая дама. Глаза у нее с озорным огоньком, но в них сверкнули слезы, когда она говорила со стюардессой. Она тоже от кого-то бежит?

Или жена футболиста, которого мы узнали. Она так и льнет к нему, вся такая гламурная, с блестящими волосами и пухлыми яркими губами. В конце концов, никто не знает, что творится за закрытыми дверями. Никто не знал, что творилось за дверями у меня.

Бортпроводницы?

А почему бы и нет? Домашнее насилие одинаково для всех. Я гляжу на бейджики с именами и мысленно сравниваю их с собой. Вот Кармела – жертва? А Майна?

У Майны улыбка озаряет все лицо, но как только она скрывается за шторой, улыбка мгновенно исчезает. Есть у нее в глазах нечто такое, что ее тревожит. На жертву она не похожа, но в свое время я тоже не думала, будто выгляжу как жертва, и не считала себя ею, пока подруги не помогли мне увидеть мир таким, каков он есть на самом деле.

Трудно подобрать слова, чтобы описать мое отношение к «как бы подругам», насчет которых Генри столько язвил.

Как отблагодарить кого-то за то, что спасли тебе жизнь?

А ведь именно это они и сделали. Открыли мне глаза на то, что он творил, и вернули мне давно утраченную уверенность в себе.

Когда самолет рейса № 79 поднялся в воздух, впервые за пятнадцать лет я вздохнула с облегчением. Генри не помчится за мной в Сидней. Он никогда меня не найдет.

Наконец-то я свободна.

Глава пятая

15:00. Адам

Разговор с инспектором Батлер на целый день выбил меня из колеи, отчего на взятие показаний уходило вдвое больше времени, чем обычно.

– У вас все нормально? – Моя первая свидетельница поглядела на накорябанные моей дрожащей рукой каракули и с озабоченным видом склонила голову набок.

Я отшутился: «По-моему, у меня всегда так». Однако заметил, как она обеспокоенно посматривала на бумагу, когда я вносил дополнения в ее показания, а когда зачитал их ей, там оказалось так много ошибок, что пришлось начать заново. Мой молчавший телефон высветил двадцать семь пропущенных вызовов, иконка голосовой почты мигала красным. Сколько времени нужно для составления детализированного счета за телефон? Сколько времени уйдет у Батлер, чтобы просмотреть распечатку и заметить вновь и вновь повторяющийся номер? А числа в крайней колонке становятся больше и больше. Сколько надо времени, чтобы разрушить карьеру, которую пришлось строить двадцать лет?

Я выхожу из участка позднее обычного и дважды медленно объезжаю городок в поисках парковочного места, прежде чем бросаю это занятие и отгоняю машину к дому. Потерянное время означает, что за Софией придется бежать, застревая в снегу и от этого еще больше теряя скорость. Я срезаю угол по церковному подворью, не обращая внимания на предупреждающие знаки, и мчусь мимо идущих навстречу женщин с детьми, сжимающими в руках рисунки. Вот черт! Если родитель опаздывает, ребенка отправляют на продленку и за это берут пять фунтов, даже если опоздаешь всего на пять минут. Может, деньги и небольшие, но теперь в карманах у меня гораздо меньше.

Оскальзываясь, я проскакиваю через калитку, опоздав на пять минут.

– Мистер Холбрук, – хмурится мисс Джессоп, вероятно, размышляя, как мне сказать, что я должен раскошелиться, – Боюсь, Софию уже забрали.

– Кто? – Не Майна: рейс у нее около полудня.

– Бекка. Ваша няня, – объясняет она, словно я мог забыть. – Разве миссис Холбрук вам не сообщила? – Я уже вижу, как она готовит сплетню для болтовни в учительской. У родителей Софии наверняка все разладилось, по-моему, теперь они друг с другом даже не разговаривают…

– Да, сообщила. Просто забыл. Спасибо. – Я заставляю себя улыбнуться, хотя жутко злюсь на Майну за то, что выставила меня идиотом.

Я пускаюсь бегом в сторону главной улицы и нагоняю их на углу у самого полицейского участка. Перехожу на шаг. Темные волосы Софии – такие темные и кудрявые, что люди находят в них сходство с Майной, которого нет и быть не может, – выбиваются из-под шерстяной шапочки и рассыпаются по плечам и спине ее ярко-красного шерстяного пальто. Майна всегда заплетает их за завтраком в косички, которые к обеду, конечно же, напрочь распускаются. София смотрит себе под ноги, выискивая в перемешанной ногами слякоти кусочки нетронутого снега, чтобы ступить туда сапожками.

– Эй, София!

Она оборачивается. Сначала улыбается, а потом лицо ее делается настороженным. Я ненавижу себя за то, что так получается.

– Привет, пап.

– Привет, Адам.

– Все нормально, Бекка? Ты откуда здесь взялась? Я же говорил Майне, что сегодня уйду с работы пораньше.

Она пожимает плечами.

– Я только сообщение получила. Обычно я не сижу с детьми два вечера подряд, но под конец года деньги очень нужны, так ведь? Все эти рождественские подарки, а потом еще и Новый год. В «Быке» устраивают праздник, куда входной билет стоит двадцать фунтов, затем еще и выпивка, а если захотим продолжить…

Я перестаю ее слушать, когда мы шагаем в сторону дома. София пританцовывает вокруг Бекки, держась за ее ладонь. Я тянусь к ее другой перчатке, но София сует руку в карман, и я закусываю щеку изнутри, пока не чувствую соленый привкус.

Черт бы побрал эту Майну! Я же говорил ей, что заберу Софию. Господи, даже сообщение отправил, где все написал черным по белому. Теперь не могу отослать Бекку, не дав ей немного денег, она ведь ожидала, что ей заплатят, когда я вернусь с работы.

– Овощной магазин, – произнесла София. – «Сейнсберис».

У Майны всегда так. Она вопит о том, что мне нужно вносить посильный вклад, а потом выкидывает фокусы вроде этого и выставляет меня дураком.

– Теперь мясная лавка. А вот контора риелтора, где…

– Продают дома, да, мы знаем. Господи, София!

Я чувствую на себе взгляд Бекки, когда девочка умолкает.

Легко быть образцовым родителем, если у тебя нет своих детей, тогда странные детские причуды умиляют, а не раздражают. Может, Бекка поняла бы это, если бы ей тысячу раз пришлось выслушивать «путевые наблюдения» Софии или же пять лет подряд слышать, как Майна каждый вечер читает вслух «Баю-баюшки, луна».

Майна не взглянет на экран телефона, пока не сядет самолет, но накопившееся внутри меня раздражение нужно куда-то выпустить, и я достаю свой телефон. Она считает, что именно я уклоняюсь от общения, когда сама не может разобраться в таких простых вещах, как кто забирает дочь…

Я смотрю на дисплей и на ветку сообщений, которую открыл, готовясь высказать все Майне.

«Няня не нужна. На завтра договорился уйти пораньше, так что смогу…»

Мое сообщение остается незаконченным. Внезапно я вспоминаю звонок из следственного изолятора, когда вчера днем сунул телефон в карман, потому что резюме дела моего подозреваемого наконец-то приготовили для защитника.

Я думал, что отправил сообщение.

Был уверен, что отправил его.

Меня бросает в жар, я ощущаю угрызения совести и вместе с тем злость, как это всегда со мной случается. Все произошло лишь потому, что теперь Майна не отвечает на мои звонки и настаивает, чтобы я ей писал сообщения. Или электронные письма. Электронные письма! Кто пишет их женам?

Так удобнее.

Удобнее кому? Не мне, это уж точно. Майна ведь даже голоса моего не выносит, верно? Для нее лучше держать меня по ту сторону почтового сервера, когда она может делать вид, будто я какой-то работник по хозяйству, с кем приходится иметь дело ради Софии.

– Еще немного побудь, – говорю я Бекке, даже сам улавливая горечь у себя в голосе. Сглатываю ее. – Может, сделаешь Софии чаю? Ей это понравится.

Бекка мнется, а потом кивает.

– Классно.

Майна именно так бы поступила? Или же сказала бы мне, что я швыряюсь деньгами, которых у нас нет. Было время, когда Майна считала, что я поступал правильно. Теперь я все делаю плохо.

Врун.

Обманщик.

Никудышный отец.

Самое ужасное то, что она права. Я врун. Обманщик. Майна не может ненавидеть меня больше, чем я ненавижу сам себя. Она не знает, что при виде своего отражения в зеркале меня тошнит от отвращения. Как до этого дошла наша жизнь?

Батлер, наверное, уже получила счет. Она изучала бы его с маркером в руках, читая между строк. И раскрашивая крах моей карьеры.

Что мне делать? Служба в полиции отличается от большинства других профессий. Ты не работаешь какое-то время, а потом движешься дальше, как будто стоял за стойкой бара или пытался заняться розничной торговлей. Это похоже на работу учителя или врача, становящейся частью тебя. И я вот-вот всего этого лишусь.

Бывший муж, бывший отец, бывший полицейский. Хуже уже некуда.

Когда мы выходим к окраине города, София высвобождает ладошку из руки Бекки. Снова падает снег, и резиновые сапожки девочки оставляют на тротуаре крохотные следы. Она забегает за угол в двадцати метрах впереди нас, я зову ее, но София хихикает и не останавливается.

– Догоняй!

Я перехожу на бег трусцой. Вылетаю за угол – улица пуста. По тротуарам расплескана серая снежная жижа с мостовой, и я выискиваю отпечатки ног девочки.

– София!

– Спокойно, это она так в прятки играет, – раздается в нескольких метрах позади меня голос Бекки. – О, нет! – сценически-громко взывает она. – Где же наша София? – Потом улыбается мне, но я не принимаю ее игру.

– София!

Мимо проезжает автомобиль, я заглядываю в салон, вижу водителя, машинально засекаю номера и направление движения. Чтобы украсть ребенка, нужны секунды. И несколько минут, чтобы скрыться.

– София! – Я перехожу на бег. – Выходи сейчас же, это не смешно!

– Она не выйдет, если думает, что ты на нее злишься, – шипит Бекка мне в спину, после чего выводит нараспев: – Ее нигде не видно!

Я останавливаюсь так внезапно, что едва не падаю.

– Пожалуйста, не учи меня воспитывать ребенка!

Делаю полный оборот, внимательно оглядывая улицу. Где же она?

В любом полицейском расследовании, касающемся ребенка, возникает мгновение, когда размышляешь: А если бы это был мой ребенок? Как бы я поступил? Что бы чувствовал? Всего лишь мгновение: если позволишь раздумьям затянуться, никогда не выполнишь задание.

Мгновение уже растянулось на минуту.

– София! – кричу я так громко, что перехватывает горло, и мне приходится откашливаться.

– Ничего не получится, – мелодраматическим тоном произносит Бекка и вздыхает: – Придется идти домой без нее.

– Нет! – София выскакивает из-за мусорного бака на колесах и буквально врезается в Бекку. – Я здесь!

– Ой, Господи, ты пряталась! А я-то подумала, что ты растворилась в воздухе!

Кровь стучит у меня в ушах, когда я наклоняюсь, хватаю Софию за руку и притягиваю к себе.

– Больше никогда так не делай, слышишь? Что угодно могло случиться.

– Она ведь просто играла…

Я обрываю Бекку свирепым взглядом и заставляю дочь смотреть мне в лицо. Нижняя губа у нее дрожит.

– Прости, папа.

Кровь приливает к щекам, глаза начинает щипать. Сердце постепенно успокаивается. Я слегка улыбаюсь Софии. Отпускаю ее руку и поправляю шапочку.

– Ты меня напугала, Соф.

Она смотрит на меня, не отводя взгляда темных глаз так долго, будто знает все мои тайны.

– Папы не пугаются.

– Порой все пугаются, – весело отвечаю я.

Остаток пути домой София позволяет мне держать себя за руку, и я гадаю, знает ли она, как много это для меня значит. Я перехватываю взгляд Бекки, одни только ее вздернутые брови каким-то образом выдают мысль, что я перестарался. Вслух она этого, конечно же, не говорит. А вот Майна высказала бы. Вечно у тебя конец света получается. Ты всегда убежден, что случится худшее.

Каюсь, виноват. Но это лишь потому, что именно так часто и случается.

– Мама летит на самолете, – произносит София, когда я помогаю ей снять сапожки. Обиваю их друг о дружку и ставлю на коврик около двери рядом со своими рабочими ботинками. Наш дом по адресу Фарм-Коттеджес, 2 – средний из трех террасных коттеджей, в свое время принадлежавших расположенной в полутора километрах от нас ферме.

– Правильно.

У всех трех коттеджей есть садики, выходящие в парк с огромными дубами и дорожкой в форме восьмерки. Одна половина восьмерки – детская площадка, а на другой находится небольшое озеро с крохотным островком, на нем стоит домик для уток. В парке есть большая поляна, где летом пышно цветут наперстянка и васильки, с тропинкой, по которой любит бегать София.