Крик из прошлого. Воронье гнездо

Я сидел на старом, скрипучем стуле закутанный в теплый плед и с упоением потягивал сладкий малиновый чай. Какое-то время мы просто молчали, вылупившись друг на друга.

Я не выдержал первым:

– Как, ты говорила, тебя зовут?

– Я не говорила.

– Да уж, – протянул я, понимая, что с компанией деревенских ребят мне придется несладко. – А все же?

– Зоя, – буркнула та.

– Неужели кто-то еще называет так детей?

Не знаю, почему я не мог удержаться от подколов, – наверное, это заложено в характере, но Зоя оказалась не робкого десятка. Мне в плечо прилетел ботинок!

– С ума сошла?!

– Это я еще тебя пожалела, – хмыкнула Зоя, складывая руки крест-накрест на груди, – впредь выбирай выражения. Предупреждаю только один раз.

– Да я же ничего такого не сказал! Зоя… Ну подумаешь, имя древнее, зачем людей-то калечить?

Зоя схватила что-то со стола и зло зыркнула на меня, я подскочил на месте и дернулся в сторону, закрывая лицо руками, – вдруг опять что-то прилетит.

– Да угомонись ты, – хихикнула она, – это всего лишь ложка.

Девушка наклонилась к низкой тумбе возле меня, открыла дверцу и достала оттуда трехлитровую банку меда. Сняла крышку и накапала целую ложку душистого нектара.

– Ешь, – приказала Зоя, – малина поможет предотвратить простуду, но мед – всему голова, точно не подпустит болезнь.

– А я думал, – принимая угощение, ухмыльнулся я, – хлеб – всему голова.

– Да ты, похоже, бессмертный, раз смеешь перечить Зое! – раздался голос Глеба у меня за спиной. – Удивляюсь, – хмыкнул парень, посмотрев ей в глаза, – как ты еще этого шутника не прибила.

– Сама в шоке, – поморщилась Зоя.

– А тебя сюда каким ветром занесло? – поинтересовался я. – Телефоны не ловят, средневековье.

– Катюха-мелкая видела, как вы шли сюда, – ответил Глеб, усаживаясь за стол без приглашения и отнимая у меня ложку с медом. – Она у нас лучше всякого телефона, резвая деваха. Ты должен был запомнить ее, рядом с твоей бабушкой живет.

– Сарафан и суровый взгляд шахтера? Ага, как же, помню… Именно она, как я понял, и сдала меня вам.

– Верно. Говорю ведь, лучше любого телефона.

Глеб огляделся, ища, чем бы запить сладкий мед. Я, не растерявшись, схватил со стола свою кружку с малиновым чаем и звучно отпил из нее.

– Я чего пришел-то. Я самый старший из наших, поэтому именно мне следует предупредить тебя. Гнездо покинуть не выйдет, попытки ни к чему хорошему не приведут.

– Полагаете, я буду бездействовать? Как вы?

– Рассчитываем на благоразумие, и всего-то. Понимаешь, – Глеб облокотился на стол и заглянул мне в глаза, – если с тобой что-то случится, мы всего лишь погорюем какое-то время. Но от каждой твоей попытки покинуть деревню могут пострадать другие.

– Как кто-то может пострадать из-за этого?

– Мы не знаем, с чем это связано и почему так происходит, но, как только крысы вроде тебя бегут с корабля, всегда творится нечто жуткое.

– Крысы? – хмыкнул я. – Значит, теперь я для вас кто-то вроде крысы? Может, запрете меня?

– Не обижайся, Слав, мы все были этими крысами. Теперь мы не пытаемся сбежать, мы стараемся разобраться…

– Выходит? – теряя терпение, спросил я.

– Я бы не сказал.

Глеб сложил руки в замок и тяжело вздохнул. Было в нем что-то такое, что внушало доверие, но я упрямо отталкивал от себя это ощущение, уверенный, что кругом обман.

– Никто больше не станет удерживать тебя против воли. Это было ошибкой, но мы пытались спасти тебя, Слав. Теперь же у тебя нет выбора, поэтому предлагаю присоединиться к нам.

Нет выбора – та самая фраза, которая может вывести меня из себя.

Не будь я благодарен Зое за помощь, послал бы этих ребят в адово пекло, но вместо этого я молча встал, развернулся и ушел. Не готов я пока что сдаться и поверить в ерунду о проклятии. Не готов!

* * *

Бабушка встретила меня, как и предполагалось, вздохами и упреками:

– Да где ж тебя носило, Слав? Чумазый, как черт! Опять ребята допекали?

– Да нет, ба! Все в порядке, просто под ливень попал.

– Где ты ливень-то нашел? Сухо кругом, хоть бы малость смочило. Вон даже зелень на грядках припекло, полить надо…

– Я полью, – быстро ответил я, не желая услышать отказ. Костя меня пристыдил, так что теперь мне хотелось исправиться. – Пойдем, покажешь, где тут что.

– Пошли, – вздохнула бабушка, – заодно баньку истопим. Попаришься, отдохнешь после поливки огорода.

К тому времени, когда я полил весь огород, – а там оказалось неимоверное количество грядок, – время подходило к полуночи. Я устал настолько, что даже двигаться не хотелось, но теплая баня, пропитанная хвойным ароматом распаренных веников, придала новых сил.

Я удобно расположился на деревянном полке и как попало стал хлестать себя веником. Не уверен, что все делал правильно, но мне действительно стало намного легче. Усталости как не бывало, а простуда и подавно не решилась бы теперь ко мне подступиться.

Наступившая ночь была тихой, банное времяпрепровождение подходило к концу, мне оставалось только сполоснуться и вытереться насухо, как вдруг снаружи раздался необычайно громкий звук.

Прислушавшись и невольно бросив взгляд на единственное маленькое окно в бане, не прикрытое никакой занавеской, я с ужасом заметил чей-то силуэт. Первая мысль, которая пришла в голову, – деревенские снова шпионят за мной. Гнев уколол нервные окончания, я разозлился, подумав, что кто-то из ребят застал меня в чем мама родила, но потом успокоился. Зачем им это? Теперь все свои бредни насчет проклятия и ужасов, творившихся в Гнезде, они могут высказать мне напрямую.

Я подумал было, что это чья-то неуместная шутка, но тут звук повторился вновь, только на этот раз намного громче. Он был похож на вой хищного зверя и одновременно на жалобный женский крик. Казалось, стены в парной задергались, затряслись и заскрипели. Меня прошиб холодный пот, страх ударил по внутренностям.

Еще секунду спустя по расшатанному банному окошку забарабанило что-то невидимое… Я смотрел в темноту, но там уже не было ни силуэта, ни чьего-либо лица. Обычное окно, которое дребезжало само по себе, а этот грохот сопровождали поистине лютые завывания и крики.

Почувствовав необъяснимый, первобытный страх и дрожь в ногах, я еле добрался до одежды и попытался как можно быстрее натянуть ее на себя. Из-за воплей снаружи и непрекращающегося грохота – теперь что-то колотило еще и в дверь предбанника – дурнота полностью овладела мной.

От творившихся снаружи ужасов голова пошла кругом, меня замутило, но я пытался сдерживать рвотные позывы. Облокотившись на полок в попытке хоть на секунду унять страх, я вспомнил еще об одной детали – в бане не было замков, а значит, то, что находилось снаружи, могло с легкостью проникнуть внутрь. Бабушка говорила, что отсутствие защелки – мера предосторожности, что в деревнях были нередки случаи, когда люди угорали от банного жара, теряли сознание и валились с сердечными приступами… Я вдруг четко услышал ее слова: «Станет дурно – ползи наружу. Даже крепкие, молодые ребята умирали в парилках». Но как ползти наружу, когда там такое?!

От всплывших в сознании слов стало совсем плохо. Мне было страшно выходить в ночную прохладу улицы из-за происходившей там чертовщины, страшно было оставаться в бане в одежде. Я и так задыхался от жары. Помню, как уперся спиной в противоположный от окна угол и скатился к двери. Остальное как в тумане. Жар и страх выкачали все силы. Я потерял сознание.

Глава 8

Истерика и чертовщина

Вставай, проклятьем заклейменный,Весь мир голодных и рабов!Кипит наш разум возмущенныйИ в смертный бой вести готов.Весь мир насилья мы разрушимДо основанья, а затемМы наш, мы новый мир построим,Кто был ничем, тот станет всем.Припев:Это есть наш последнийИ решительный бой.С ИнтернационаломВоспрянет род людской!Никто не даст нам избавленья:Ни бог, ни царь и ни герой.Добьемся мы освобожденьяСвоею собственной рукой.Чтоб свергнуть гнет рукой умелой,Отвоевать свое добро,Вздувайте горн и куйте смело,Пока железо горячо!Припев.Лишь мы, работники всемирной,Великой армии труда,Владеть землей имеем право,Но паразиты – никогда!И если гром великий грянетНад сворой псов и палачей,Для нас все так же солнце станетСиять огнем своих лучей.Припев[1].

– Ох, скоты! – вопила полная, крепкая дама, размахивая руками. – Что вы творите, свиньи?! Да будьте вы прокляты, черти окаянные!

– Мама, – послышался неуверенный детский шепоток, – теперь мы будем прокляты?

– Тише, Аглая, – надломленным голосом ответила женщина, уводя дочку от стройки, – незачем хорошей девочке говорить такие вещи. Господь, он все видит. Он не допустит, чтобы страдали невинные люди.

– А те, кто виновны, пострадают?

– Аглая! – одернула девочку женщина, но тут же быстрыми, резкими движениями погладила ее по голове. – Все будет хорошо.

– Не хочу, чтобы было хорошо. Пусть виновные будут наказаны.

– Тише, Аглая!

Мать, крепко держа ребенка за руку, стала отдаляться от толпы зевак. Люди галдели и возмущались, часто переходя на крики и нецензурную брань. Деревенский покой был бесповоротно нарушен.

– Разрушим старый мир и на его костях построим новый! – раздался возглас со стороны «виновных».

* * *

– Слав! Слав, ты меня слышишь?

Чья-то грубая и тяжелая ладонь ударила меня по лицу несколько раз.

– Что ж ты его так лупишь, окаянный! А ну, подвинься!

Бабушка аккуратно опустилась на диван возле меня и легонько погладила по лицу. Я чувствовал безумную слабость, все тело будто налилось свинцом, а веки никак не хотели подниматься.

– Славушка, милый, – тихо позвала бабушка, – ты меня слышишь?

Все еще не открывая глаза, но уже понимая, что происходит вокруг, я кивнул. Я все еще чувствовал головокружение и тошноту.

– Ему нужно поспать, – раздался голос Кости. – Не переживайте, Анна Петровна, это просто угар, завтра ему станет лучше.

– Как же так, – вздохнула бабушка, – не уследила.

– Не вините себя. Он же горожанин, сами говорили, что хлюпик…

– Что случилось? – изнемогая от жажды, еле разлепив губы, проговорил я.

– Как у нас говорят, – бодрее, чем следовало, ответил Костя, – жара надышался! Ничего, – парень присел возле меня на корточки и по-приятельски потрепал по плечу, – к завтрашнему дню оклемаешься. Только запомни, в следующий раз не одевайся в парной, для этого предбанник есть.

«В следующий раз» – слова эхом отозвались в мозгу. Воспоминания обрушились на меня смертоносной лавиной, угрожающей лишить рассудка. Какой еще следующий раз?! Ноги моей не будет в этом адовом пристанище – бане!

Я соскочил с дивана и, озираясь по сторонам, опрометчиво завопил о чертях и барабашках – или кто там еще бывает из нечисти? При этом старался жестами показать, что происходило в тот злополучный момент в бане. Бабушка с Костей слушали меня, не перебивая, а я в это время размахивал руками, уже стоя на диване, будто намереваясь отгородиться ото всех. Или убедить бабушку и соседа в своей полной неадекватности.

– Эта тварь долбилась ко мне, а я видеть ее не видел! – не мог успокоиться я. – А послушали бы вы, как она вопила! Я даже в самых кошмарных фильмах не слышал такого воя! – Мой взгляд переметнулся на Костю. – А ты обещал, что я смогу отсюда уехать, а я не смогу! И никто не сможет!

Костя скорчил гримасу, давая понять, что никаких обещаний не было, потом вышел из помещения. Бабушка хваталась то за голову, то за сердце, но я никак не мог угомониться, чтобы поберечь ее. Во мне кричал страх, детский, по-настоящему лютый страх.

– Так, приятель, – вернулся Костя с кружкой в руках, – на-ка выпей. Полегчает.

Я схватил тару с мутной жидкостью и залпом ее осушил, поздно сообразив, что это никакая не вода. Во рту остался неприятный кислый привкус, а горло мигом согрелось от градуса. Морщась, я впихнул кружку обратно в руки Косте.

– Что это? – буркнул я, закашлявшись.

– Брага.

– Какая же дрянь…

– Еще какая дрянь! – ахнула бабушка, шлепнув Костю по плечу. – Ты чего это мне внука спаиваешь? Чтобы в моем доме больше этой пакости не было!

– Да я же хотел как лучше! – опешил Костя. – Вы посмотрите на него, Анна Петровна, он же бредит. Вдруг совсем дураком станет?

– А эта мерзость, – бабушка зло ткнула в кружку, – ему в этом как раз поможет!

Спустя каких-то десять минут я лежал растянувшись на диване. Содержимое нутра так и просилось наружу, чувствовал я себя неважно. Люстра на потолке кружилась в вальсе, а бабушка с Костей бурно о чем-то спорили. Бабушка снова ругала Костю за брагу, потом говорила о распоясавшихся бесах, а сосед – что-то о трещинах в моей психике. Мне не хотелось вникать в детали дискуссии, потому что люстра звала в пляс. Я, может, и рад бы был присоединиться, но не в таком состоянии. Дальнейший разговор этих двоих превратился в гулкий бубнеж, я почувствовал, как сон накатил со всей силой, и в конечном счете провалился в темноту.

* * *

Утро нового дня встретило меня головной болью и сушью похлеще, чем в Сахаре. Проснулся я на том же диване – видимо, бабушка не захотела меня тревожить. Или Костя отказался тащить в спальню… Ночка была не из легких. Меня мутило, даже бил озноб. Пообещал себе, что больше никогда не буду пить и впредь обязательно стану проверять, что мне подсовывают в кружках.

– Я чай с травами заварила, – осторожно, словно человек, боящийся спугнуть трусливого кролика, выглядывая из кухни, проговорила бабушка. – Давай попьем вместе.

– Конечно, – потирая глаза и зевая, согласился я.

Бабушка тут же вернулась на кухню и загромыхала посудой. Я опустил босые ноги на крашеный деревянный пол и, почувствовав прохладу, тяжело вздохнул. Вспомнить, что конкретно произошло в бане, удавалось уже с трудом. По прошествии ночи странность случившегося выцвела, и теперь мой страх казался простым ребячеством. Но в душе меня все же терзали опасение и беспокойство.

– Прости, ба, – держа уже вторую кружку чая, невнятно пробормотал я, – я столько всего наговорил…

– Да что ты, внучек! – Бабушка всплеснула руками и понимающе посмотрела на меня. – Незачем тебе просить прощения. С угара-то оно вон как бывает… Главное, что ты отутовел.

Я хотел было продолжить разговор, но громкий звук барабанной дроби по окну заставил меня прикусить язык и подпрыгнуть на месте. Костя снаружи размахивал каким-то инструментом – скорее всего, для починки фундамента – и звал меня выйти. Я почувствовал облегчение, увидев его лицо за стеклом, но, похоже, этим утром меня одолевало не только похмелье. Страх все же никуда не ушел, а просто спрятался, дожидаясь подходящего момента, чтобы вновь встретиться со мной лицом к лицу.

Работа на солнцепеке выматывала. Не спасали ни завязанные на головах футболки, до этого обильно пропитанные потом, ни колодезная вода. Костя с важным видом показывал мне, как замешивать раствор из песка и цемента, учил правильно вкапывать усиливающие конструкции и демонстративно складывал руки на груди, следя, правильно ли я заливаю щели в фундаменте. От этой показухи с заунывной беседой об умениях в хозяйстве меня спасла Катюха.

– Привет, мелочь! – поздоровался я, подбегая к девчушке.

Та встретила меня сведенными вместе бровями и наморщенным лбом.

– Чего тебе, ушибленный?

– Эй! Ты как со старшими разговариваешь?

– Так, как они заслуживают, – ответила Катюха, сразив меня ехидной улыбочкой. – Только ушибленный мог пойти на своих двоих из Гнезда.

– Ладно, ладно, – отмахнулся я, – это мы уже давно проехали. Ты лучше скажи, что за дела тут с вашими банями?

– А что, уже слышал про Карасева? – удивленно округлив глаза, спросила Катюха, а потом надула губы: – Это что, получается, метишь на мое место слухача?

– Какого еще слухача? Ничего и никуда я не мечу. Вчера в бане, как мне показалось… В общем, чертовщина там какая-то творилась.

Катюха еще больше выпучила глаза, схватила меня за руку и потащила подальше от Кости, который заделывал дыры в фундаменте бабушкиного дома и искоса посматривал в нашу сторону. Девчушка убедилась, что нас никто не слышит, и заговорила:

– Я не знаю, что творилось в твоей бане, но Карасев – тот, что живет на другом конце деревни, после поздней смены пошел вчера мыться и не вернулся! Его жена сказала, что рабочая одежда осталась в предбаннике, а мужа и след простыл… Дело было в полночь.

– Я тоже ходил мыться ближе к полуночи!

– А что ты видел-то? – оживилась Катюха.

– То-то и оно, что ничего… Я слышал. Снаружи завывали так, что кровь стыла в жилах. Что-то барабанило по окну и двери. Думал, кони двину от страха.

– Ух ты!

– Чего «ух ты»? – нахмурился я. – Нашла чем восхищаться!

– Да не восхищаюсь я. – Схватив меня за предплечья, Катюха снова зашипела мне на ухо: – Дело принимает совсем другой оборот! Стало быть, Карасев-то не забухал вовсе.

– Да… А что с ним случилось?

Девчушка провела большим пальцем по горлу и высунула язык, озвучив свои действия шипящим «щик». В животе у меня похолодело.

– Значит, я не сошел с ума? Все это происходило на самом деле?

– Лучше верить в чертовщину, горожанин, и молиться, чтобы это оказалось неправдой, чем поверить разыгравшейся фантазии и опрометчиво потерять бдительность.

– Да сколько тебе лет? Излагаешь, как пенсионер!

– А поживи тут с мое, и не так говорить начнешь, – ответила Катюха.

– Мелочь! – окликнул я ее, когда она уже повернулась, чтобы уйти. – Почему они, – я кивнул в сторону крепости, где стояли Костя и бабушка, – думают, что я спятил? Они не верят в… не верят в чертовщину.

– Им давно за восемнадцать, – пожав плечами, ответила та. – Когда ребята становятся совершеннолетними, то напрочь забывают о творящихся здесь ужасах.

– Что значит забывают?

– То и значит. Они больше не ищут способа покинуть это место.

Глава 9

Драка на похоронах

Долго оставаться дома я не мог, мне хотелось быстрее убраться оттуда, чтобы не видеть боязливых взглядов бабушки, – вдруг меня опять накроет нервный срыв. К тому же я предпочел бы больше времени проводить в кругу тех, кто мне хотя бы верил. И неважно, что я сам до сих пор не принял их правду целиком.

Как ни странно, возле магазина из красного кирпича никого не оказалось, я бродил по главной улице взад-вперед, но так и не нашел, с кем бы поговорить. А если быть до конца откровенным, то излить душу. Ситуация с повторяющимися погодными аномалиями и случай в бане выбили меня из колеи, и хотя я старался делать вид, что все в порядке, в порядке я не был. Я отчаянно нуждался в друге.

– Куда же все запропастились, – буркнул я себе под нос, не обращая внимания на вопросы продавца.

Я вот уже полчаса стоял в единственном на всю деревню магазине и бездумно пялился на товар.

– Новенький! – донесся вдруг оклик хрупкой, а точнее, будто иссохшей женщины за прилавком. – Эй, новенький!

– Чего?

– Чего… – фыркнула та. – Кого ищешь-то, спрашиваю? Все в Заречье, Карасева провожают.

– В армию, что ли?

– Если бы, – вздохнула женщина, заправляя сожженные от краски волосы за ободок. – Прощаются с ним, помер мужик. Вчера прямо с бани пропал, а сегодня нашли на окраине околевшего.

– Как помер? Как околевшего? – выпучив глаза, запричитал я.

– Говорят, Кондрат хватил.

– А вы можете простым языком сказать, – взмолился я, пытливо уставившись на даму, интенсивно жующую жевательную резинку с банановым вкусом, – я не знаю, кто такой Кондрат.

– Ох уж мне эти горожане… Сердце не выдюжило. Скончался Карасев. От страха вроде как. Народ говорит, так и помер, скрючившись в три погибели, закрывая лицо граблями.

«Граблями» – это, стало быть, руками? Как же нужно было перепугаться, чтобы вот так умереть, окоченев от ужаса? Хотя чего я спрашиваю? Сам ведь точно так же чуть Богу душу не отдал.

– Да, поди, бутыль с собой в баню прихватил и залил за воротник, – продолжила продавщица, и я подумал, что она, скорее всего, была любительницей мыть другим кости. Неважно, живому или мертвому. – Додумался тоже! – Женщина выглянула в окно, осматривая окрестности, – а то вдруг что пропустит, – и снова обратила взгляд на меня. – Белочка-то и помогла мужику ласты склеить. Вот и провожаем в последний путь теперь.

– А Заречье-то где?

– Да вон прямо за рекой. – Она махнула вперед. – По мосту перейдешь, там и Заречье.

– Спасибо, – кивнул я.

– Так брать-то что-нибудь будешь?

– Нет, спасибо, мне ничего не надо.

– Не надо, – протянула она, – зато стоял столько времени и отвлекал. Будто мне заняться больше нечем!

Женщина уперла руки в боки и, нахмурившись, смерила меня суровым взглядом. Я, вопреки обыкновению, почувствовал себя действительно виноватым, быстро извинился и покинул магазин. Если в будущем не найду Катюху, буду забегать сюда, здешний продавец может на равных потягаться с девчушкой за место слухача.

* * *

Я думал, что придется побродить по Заречью, чтобы найти хибару Карасева, но все оказалось намного проще. Пройдя по мосту и упершись взглядом в единственный двухэтажный дом – интересно, сколько всего еще тут было единственного? – остановился, огляделся по сторонам. По правую руку шла улица, параллельная главной; посмотрев вперед, можно было увидеть, как перед полем обрывается насыпная дорога, а слева, чуть поодаль, стоял ничем не приметный дом, который сейчас был окружен толпой людей и несколькими легковыми автомобилями.

«Жилище Карасева», – догадался я.

Я не спеша направился к скоплению людей, внутренности подрагивали от нервозности, волнение отдавалось шумом в голове. Боялся ли я увидеть скрюченный труп или услышать, что именно стало причиной гибели деревенского мужика, – не знаю, но страх, сидящий во мне, переместился на шею, игриво свесив мерзкие ножки.

Я думал пристроиться где-нибудь в тени, чтобы взглядом выцепить знакомое лицо и расспросить как следует, но мужики, все как один, стали подпихивать меня к входу в дом, приговаривая: «Давай, давай, проходи», «Попрощайся с Митяем» и «Иди глянь, как Карася завернуло». Я бы подумал, что эти люди высмеивают мертвеца, но они говорили с неподдельной скорбью. И вот когда я уже стоял в проходе с намерением посмотреть страху, а точнее, трупу в лицо, ноги в коленях ослабели и меня подкосило.

– Осторожно, – появившись из ниоткуда и подхватывая меня под руку, пробасил на ухо Глеб. – Твоего обморока тут еще не хватало.

Бабушки, сидевшие вокруг гроба покойного, читавшие молитвы себе под нос и время от времени крестившиеся, неодобрительно зыркнули на нас.

– Да я не собирался, оно само как-то…

– Само, само. Здесь люди по погибшему горюют, нечего тут ошиваться. Пошли-ка на улицу поговорим.

Что-то в тоне парня меня насторожило, к тому же он настолько крепко сжимал мою руку, что, не будь я среди скорбящих, запищал бы от боли.

Выходя из помещения, я все же успел заметить искаженное ужасом выражение лица покойного, и холод тут же проник в самое брюхо, расползаясь там неприятным чувством. За прикрытыми глазами так и читался страх, об этом можно было догадаться, всего раз взглянув на перекошенную челюсть Карасева. Тошнота подкатила к горлу, перевязанные на груди руки мужчины были уложены странным образом, локти выпирали вверх, а кисти были выкручены наружу, от чего тот походил на тираннозавра. Именно так я изобразил бы плотоядного зверя времен мезозойской эры.

Глеб довольно жестко вытолкнул меня из дома (мы оказались на заднем дворе) и резко развернул к себе лицом. Похоже, он не собирался утешать меня. Все было с точностью до наоборот.

– Слушай сюда, утырок. – Амбал ткнул пальцем мне в грудь и продолжал повторять свои действия, акцентируя так каждое слово. – Будь моя воля, отделал бы тебя, чтобы бабушка родная не узнала, но я, как действующий лидер, воздержусь от подобного поведения. Предупреждаю в последний раз: не зли меня! Либо ты с нами, либо против нас! Выбирай!

– Да о чем ты? – отталкивая Глеба и потирая грудь, так безжалостно истыканную, недовольно воскликнул я. – Вообще-то я искал вашу шайку. Хотел присоединиться… Иначе с ума сойду!

– Ты с ума сойдешь? А как насчет жены покойного? Вот она чуть с ума не сошла, когда нашла его обезображенный ужасом труп!

– А я тут при чем? – не понимая, пролепетал я. – Ты будто меня обвиняешь в смерти этого бедолаги.

– Вообще-то именно это я и делаю! Это ты поспособствовал его смерти!

– Да что ты несешь?!

Вокруг нас начали собираться ребята. Инга с Зоей косились на меня, размазывая по щекам слезы, Рыжий и Кики недовольно скрестили руки на груди, остальная мелочь, с которой я еще не был знаком, и непредставленный толстяк стояли в стороне, с любопытством наблюдая за происходящим. Только Катюха, которую я не сразу заметил, встала на мою сторону и сердито уставилась на Глеба.