Хранители смерти

– Я составлю такой список, – вызвался майор Ганчук.

– Хорошо. А что нужно будет в эти два дня делать вашей группе? Я вижу две очевидные задачи. Во-первых, необходимо провести повторный осмотр квартир погибших. Кто проводил осмотр в первый раз?

– Квартиры Бушуева и Востокова осматривали другие сотрудники, – ответил Ганчук. – Тогда никто из нас еще не был подключен к этому расследованию. А потом… Жилище Овчинникова осматривал капитан Волобуев, квартиры Зверевой и Любарской – мы с лейтенантом Полудиным.

– Понятно. Теперь поменяйтесь: пусть квартиру ученого осмотрит майор, а капитан отправится к актрисе и владелице гостиниц. И распределите, кто осмотрит дома Бушуева и Востокова. Я хочу, чтобы вы внимательно осмотрели дома тех троих, у которых, по-видимому, ничего не пропало. Неужели прямо-таки ничего? Нет ли каких-нибудь странных моментов? Вот. Это одно дело. А второе – надо проследить судьбу сокровищ, похищенных у Востокова и Зверевой. Здесь мотивы преступлений налицо: бандиты убили владельцев коллекций, чтобы завладеть ими и продать. Не на полочку же они их себе поставили? Следите, не появились ли этот фарфор и иконы на рынке. Вот вам задачи на ближайшие два дня. Пожалуй, и на больший срок хватит. Теперь я хочу спросить, нет ли у кого-нибудь из вас собственной версии случившегося? Пусть даже сумасшедшей, такой, которую вы не решаетесь высказать? Если что-то такое есть, скажите, смеяться не буду и другим не дам.

После последних слов сыщика участники группы переглянулись. Несколько минут царило молчание, и Гуров уже решил, что безумных версий ни у кого нет, но капитан Волобуев внезапно произнес:

– Я хочу сказать, товарищ полковник. Если вы не возражаете, конечно.

– Я же сказал, я готов выслушать любую версию, – настойчиво повторил Гуров. – Сейчас, на начальном этапе, когда у нас нет ни одной зацепки, можно себе позволить такую роскошь, как безумные идеи. Говори, капитан.

– Наверное, прозвучит странно то, что я сейчас скажу, – начал капитан, запинаясь и волнуясь, – но у меня из головы не выходит одно обстоятельство: все жертвы так или иначе связаны со сферой культуры. Бушуев – художник, Любарская – актриса, Овчинников – ученый, гуманитарий, Востоков и Зверева собирали произведения искусства. Что, если в нашем городе орудует маньяк, свихнувшийся на всем, что имеет отношение к культуре? Даже не маньяк, а маньячка, ведь свидетель Рубцов видел выходившую из подъезда женщину. Допустим, у этой тетки возникла мания величия, а жертвы ее не оценили. И все, готово…

– А как в эту гипотезу укладываются коллекции, похищенные у Востокова и Зверевой? – спросил Гуров.

– Да, тут у меня нестыковка, – согласился капитан. – Но можно предположить, что у этой женщины есть сообщники. И в одних случаях – с Бушуевым, Овчинниковым, Любарской – она действовала в одиночку и ничего у них не взяла, а в других – с Востоковым и Зверевой – только намечала жертвы, а исполнителями были другие.

– Фигня полная, – высказался о версии подчиненного майор Ганчук. – Известно, что среди маньяков нет женщин, там одни мужики. И потом, что это за мания величия такая? В какой области мания? В живописи? В театре? Или в изучении Древнего Китая?

– Да, тут у меня тоже нестыковка, – признал поражение капитан и скис.

Однако Гуров ободряюще взглянул на него.

– Да, как рабочая версия эта гипотеза не годится. Но мне кажется, что какое-то зерно истины в ней есть. Действительно, все жертвы имеют отношение к культуре. Это не может быть случайностью. Вполне возможно, что убийца тоже имеет отношение к этой сфере. Скажем, он неудавшийся художник. Или актер. Тут есть над чем подумать. Но чтобы думать предметно, нужно познакомиться и с художниками, и с актерами, и с учеными-гуманитариями. Так что мне нужен список, о котором я говорил… Что ж, если других безумных идей нет, я с вашего, Илья Григорьевич, позволения объявляю совещание нашей группы закрытым. Давай, майор, поднимемся в твой кабинет, и ты мне нарисуешь нужные телефоны и адреса.

Глава 4

Спустя несколько минут в руках у Гурова был список, в котором значилось два с лишним десятка имен. Проглядев его целиком, сыщик решил начать свои поиски с самого начала, то есть с друзей художника Игната Бушуева.

На первом месте стоял друг художника, Петр Брательщиков. Кроме того, в списке были указаны две подруги Бушуева – Катя Антошкина и Люда Сайко, две бывших жены, четверо взрослых детей и еще трое друзей.

– Что ж, пусть первым будет Брательщиков, – решил сыщик и набрал его номер.

Дозвониться ему удалось не с первой попытки. В трубке он услышал звучный баритон, спрашивающий, кто его беспокоит. Гуров представился и объяснил, с чем связан его звонок.

– Но ваши, то есть наши местные пинкертоны меня уже спрашивали, – возразил собеседник. – Все, что я знаю, я им уже рассказал. А нового с тех пор ничего не появилось.

– Мне необходимо самому выяснить все обстоятельства дела, – принялся терпеливо объяснять Гуров. – К тому же «местные пинкертоны», о которых вы говорите, пока что топчутся на месте. Может, наша с вами беседа и не даст мне многого, но встретиться нам необходимо.

– Хорошо, хорошо, я не против, – живо отозвался художник. – Я просто предупредить хотел, чтобы вам времени не терять. А если времени не жалко и дело Игната вас и правда интересует, приходите ко мне в мастерскую. Знаете, где это? Улица Красных Комиссаров, дом двадцать три.

– Я найду, – пообещал Гуров.

Он спросил у майора Ганчука, как добраться до мастерской Брательщикова, и тот охотно объяснил дорогу. Заодно Гуров попросил выделить ему служебную машину.

– А то разъезжать мне придется много, – пояснил он. – Неудобно каждый раз вызывать такси.

Он получил в свое распоряжение сравнительно новую «Гранту», сел за руль и, следуя указаниям Ганчука, быстро отыскал мастерскую.

Мастерская художника располагалась на втором этаже старинного и довольно обшарпанного дома. Дверь была наполовину открыта, звонить и стучать не требовалось. Гуров вошел в мастерскую и попал, так сказать, на «дно жизни». Вокруг на стенах висели картины, изображающие неприглядные стороны действительности. Здесь можно было увидеть семейные ссоры, пьяные драки, бомжей, сбившихся в кучку у входа в магазин в поисках тепла и подаяния. Выписано все это было, надо сказать, талантливо, с большой силой, так что Гуров невольно задержался возле одной из картин с изображением мальчика, сидящего в квартире у окна и с тоской глядящего на улицу.

– Что, нравится? – услышал он за спиной уже знакомый баритон, который только недавно слышал в телефоне.

Обернувшись, сыщик увидел высокого, выше его самого, мужчину с характерной внешностью, выдающей человека творческой профессии, – густая борода, волосы почти до плеч. Кроме того, характерными чертами внешности художника были пронзительные синие глаза и крупные сильные руки с большими ладонями. Брательщиков был в рабочей куртке, заляпанной краской, – видно, он только что оторвался от работы.

– Да, сильная картина, – отозвался Гуров. – Могу сказать, что да, она мне нравится. Но почему все такое мрачное? Совсем не видно пейзажей. А люди у вас на полотнах сплошь несчастные и одинокие. Почему так?

– Да, березок и речушек вы здесь не увидите, – кивнул Брательщиков. – И красавиц, которые катаются на лодочках, здесь тоже нет. Красивенькие картинки пусть всякие мазилы пишут, которые выставляют свои поделки возле рынков. Я себя считаю художником, я создаю искусство, а оно составляет одно целое с жизнью. Такое направление называется соцарт – может, слыхали?

– Да, слышал, – ответил Гуров. – Не буду с вами спорить, я в искусстве совсем не разбираюсь, да и задачи у меня другие. Как я вам уже сказал по телефону, мне необходимо найти убийц вашего товарища Игната Бушуева и еще нескольких людей. И я надеюсь, что вы мне с этим поможете.

– Что ж, задача хорошая. Я бы эту сволочь своими руками задушил! Пойдемте присядем, я вам чайку налью, под чаек и поговорим. Вы не против?

– От чая никогда не откажусь, – ответил сыщик.

Вслед за художником он прошел в основную часть мастерской. Центральное место, как и ожидалось, занимал большой мольберт с полотном, над которым в настоящее время работал художник. И хотя Гуров только что сказал, что не разбирается в искусстве и что вообще пришел сюда не ради картин, увиденное так его поразило, что он невольно подошел к мольберту.

На полотне был изображен какой-то запущенный сад или парк. Там, в этом унылом саду, собралось несколько десятков человек – те же персонажи, которых Гуров только что видел на других картинах, висящих у входа в мастерскую. Там и бомжи с испитыми лицами, и люди внешне благополучные, но несчастные, одинокие, впавшие в отчаяние. И все они окружили коренастого бородатого человека лет сорока пяти с кистью в руке и в такой же рабочей куртке, какая была сейчас на Брательщикове. Этот человек внимательно вглядывался в окружающих людей, словно хотел как можно лучше их понять и запомнить их черты.

Гуров разглядывал полотно несколько минут, потом спросил:

– Это ведь покойный Игнат Бушуев в центре?

– Угадали, – ответил Брательщиков. – Это моя дань памяти друга – Игнат среди своих героев. Только я пока не решил, нужно ли поместить здесь и нашего общего друга Костю. С одной стороны, это было бы правильно, а с другой – может стать излишним усложнением.

– Ну, это только вы можете решить. А кто такой этот ваш общий друг Костя? И почему его нужно поместить на картину, посвященную памяти Бушуева?

– Я говорю о Косте Закатовском, – объяснил художник. – Вы ведь слышали эту фамилию?

– Кажется, слышал, – ответил сыщик. – Но больше ничего, кроме фамилии. Я же говорю, я не разбираюсь в искусстве.

– А мне кажется, вы на себя из скромности наговариваете, – подмигнул художник. – Все-то вы в искусстве понимаете, просто времени у вас нет ходить на выставки. Так вот что я вам скажу: Константин Закатовский – это фигура в современной живописи, стоявшая некогда очень высоко. Чрезвычайно высоко! Костя был старше нас с Игнатом примерно на двенадцать лет. Он начинал писать еще в прежние времена, когда, знаете, за абстрактную или просто мрачную живопись можно было срок схлопотать. Но Костя ничего не боялся, смелый был человек, земля ему пухом. И ведь к концу жизни добился признания! Теперь его картины знатоки на аукционах с руками готовы отхватить, дают за них большие деньги. Ну а поскольку Игнат – один из любимых учеников Кости, я и подумал, что было бы правильно поместить учителя рядом с учеником. Надо сказать, я ведь тоже был в числе учеников Кости… Да что же я о нем только рассказываю? О художнике лучше всего говорят его картины! У меня есть его работа. Он всем своим друзьям картины дарил. Сейчас покажу.

С этими словами Брательщиков встал, прошел в угол комнаты и достал со стеллажа небольшое полотно. Он поставил его на запасной мольберт, повернул к свету и сделал приглашающий жест. Гуров подошел и стал разглядывать картину.

Это был вид города, написанный откуда-то с высоты. Вид этот нельзя было назвать прекрасным: дымящие трубы какой-то котельной, обшарпанная стена старого дома на переднем плане, покосившийся забор внизу. Но все изображение целиком было проникнуто зловещей, угрюмой силой, мощью, мрачным очарованием, так что на картину хотелось смотреть еще и еще.

Брательщиков заметил, какое впечатление произвела на гостя картина его друга и учителя, удовлетворенно улыбнулся и убрал картину на место.

– Вот такой он был, Костя Закатовский… Впрочем, чего это я все о Косте? Вам это должно быть неинтересно. Вам нужна информация о тех людях, которые ходили к Игнату, которые могли на него зуб иметь…

– Нет, почему же? – возразил Гуров. – Рассказ о вашем общем друге и учителе как раз кстати. Я ведь хочу получить как можно более полное представление о людях, которые окружали Бушуева. Но, конечно, меня больше интересуют не умершие, а живые. Скажите, у вашего друга было много знакомых, многие к нему приходили?

– Что вы имеете в виду под «к нему» – домой или в мастерскую?

– И туда, и туда. Но больше меня интересуют те, кто приходил к нему домой, потому что убит он был именно там. А есть такие, кто приходил и домой, и в мастерскую?

– Ну, в мастерскую приходили в основном наши собратья, художники – Леша Прянчиков, Слава Могильный, Володя Соломин, Катя Антошкина…

– Простите, мне говорили, что Антошкина была девушкой Бушуева.

– Ну да. Сначала она пришла к Игнату как к старшему коллеге, а потом заняла место Люды. Люда, конечно, по этому поводу жутко переживала. Это была настоящая драма.

– Переживала, говорите? То есть имела место ревность?

– Можно и так сказать.

– А не могла брошенная Люда на почве ревности возненавидеть своего бывшего возлюбленного и убить его?

На этот вопрос Петр Брательщиков ответил не сразу. Он молча разлил по чашкам свежезаваренный чай, добавил кипятка и пододвинул к гостю вазочку с вареньем.

– Вот, угощайтесь, земляничное. Моя жена делала. Мы с ней любим выбраться за город, набрать ведерко земляники, сварить вареньице… Ну как, вкусно?

– Да, замечательное варенье, – похвалил Гуров. – Но вы не ответили на мой вопрос.

– Да, на вопрос… Что ж, я скажу так. Людмила чувствовала себя жутко обиженной. И в последнее время добрых чувств к Игнату не питала. Насколько она его прежде любила, с той же страстью она его теперь возненавидела. Что же касается убийства… – Художник снова замолчал, задумчиво отпил чаю, потом снова заговорил: – Задумать убийство Люда, я думаю, не могла. Не такой она человек. Но если она в тот день пришла к Игнату домой, если увидела, что он стоит возле окна, и если в тот момент он сказал ей что-нибудь обидное, тогда да. Тогда она могла толкнуть его, ударить так, что он перевалился через подоконник и полетел вниз.

– Понимаю… То, что вы рассказали, очень важно. А были еще какие-нибудь люди, которые могли желать его смерти? Его бывшая жена, например?

– Нет, Лиза такое сделать не могла, – уверенно ответил Брательщиков. – Даже со злости, даже от отчаяния. Никак не могла.

– А кому достались квартира Бушуева и все его имущество?

– Этого я не знаю, я в юридических вопросах не разбираюсь, – признался художник. – Хотя думаю, что Лизе и досталось. И двум детям, конечно, Стасу и Жанне. Но это вы лучше у кого-нибудь другого спросите.

– Может, у Бушуева были враги?

Этот вопрос явно поставил Брательщикова в тупик. Он развел руками и пожал плечами.

– Игнат был, конечно, человек эмоциональный, мог о ком-то резко высказаться. Но его все любили! Вокруг него много всякого народа крутилось – десятки разных людей. Если вы захотите поговорить с каждым, кто хоть раз видел Игната, бывал у него дома или в мастерской, вам придется месяц только этим и заниматься. Но я не могу себе представить человека, который мог бы желать Игнату смерти. Не могу, хоть вы меня режьте.

Последние слова художник произнес торжественно, словно выступал на собрании. Но вдруг выражение его лица резко изменилось – он смутился. Брательщиков нахмурился, подумал немного и произнес:

– Хотя я, возможно, не прав. Слишком хорошо хочу говорить о своих друзьях-художниках. В результате создаю у вас неправильное суждение.

– Вы вспомнили кого-то, кто находился с Бушуевым в неприязненных отношениях? – догадался Гуров. – Кто мог желать ему смерти?

– Нет, не смерти, не так… – промямлил художник. – Но… Дело в том, что один из наших общих друзей… В общем, у Славы Могильного были с Игнатом сложные отношения. Слава считает себя истинным продолжателем традиций Кости. Считает, что он, Слава, а вовсе не Игнат является духовным наследником Закатовского. А Игнат, понятное дело, над его претензиями смеялся. У них иногда до ссор доходило, и после каждой ссоры они по неделе не разговаривали. Потом снова мирились, и все шло по-прежнему. Но отношения у Славы и Игната были неровные, это точно… Но я все равно никогда не соглашусь с версией, что Слава убил Игната! Никогда не соглашусь!

Глава 5

Следующим человеком, к которому Гуров хотел обратиться, была бывшая жена Бушуева Лиза. Сыщик набрал ее номер и услышал негромкий, безжизненный женский голос. Он представился, объяснил, зачем беспокоит ее, и попросил о встрече.

– Да, я понимаю, расследование, – ответила Лиза Бушуева. – Что ж, давайте встретимся. Приезжайте в его квартиру. Я сейчас здесь вожусь, пытаюсь навести порядок. Вы знаете, где это?

Гуров ответил, что адрес у него есть, и поехал на проспект Энтузиастов.

Дверь ему открыла высокая черноволосая женщина. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что когда-то она была настоящей красавицей, поскольку до сих пор в ее лице проглядывались черты этой былой красоты. Однако это красивое лицо портило выражение тоски и неуверенности в себе.

Лиза пригласила гостя в комнату. Никакого особенного беспорядка Гуров здесь не заметил. Он ожидал увидеть множество пустых бутылок из-под вина, разбросанные вещи, но нет – в жилище Игната Бушуева все стояло на своих местах, а пустой винной тары сыщик не заметил.

Что сразу говорило о том, что в этой квартире жил художник, – это стены, увешанные картинами. Ясно, что это картины самого Бушуева. Манера у него походила на стиль его друга Петра Брательщикова, но рисунок Бушуева отличался большей четкостью, а краски – яркостью. «Занимаясь этим делом, я, глядишь, стану знатоком живописи такого рода», – подумал сыщик.

– Тут, в общем-то, все в порядке, – произнес он. – Ваш бывший супруг был, по-видимому, человеком аккуратным. И следов алкоголя я не вижу. Вы уже вынесли бутылки?

– Нет, ничего я не выносила, – ответила Лиза. – Игнат пил очень мало, в этом он старался подражать своему учителю Закатовскому – как и в живописи и во всем остальном. Вот только в супружеской верности он учителю не подражал. Константин Евгеньевич, насколько я знаю, до конца жизни хранил верность своей подруге юности Зое. А Игнат нет, он был не такой… Что касается наведения порядка – это я вам действительно ерунду сказала. Особо тут прибирать нечего. Просто я хотела понять, где что стоит, что мне надо сделать, чтобы… Понимаете, мы с Жанной еще не решили, как поделим квартиры, кто где будет жить…

– Значит, вы с дочерью уже стали наследниками покойного? – спросил Гуров.

– Нет, официально еще не стали. Но я была у юриста, и он мне объяснил, что, поскольку завещания нет, наследниками становимся мы с Жанной и Стас. Но Стас уже совсем самостоятельный мужчина, ему двадцать два года, он переехал в Москву, там работает, собирается создать семью. А мы с Жанной (ей недавно исполнилось восемнадцать) живем в небольшой квартире, в которой мы с Игнатом жили до развода. Эту квартиру Игнат уже потом купил. Так мы, наверное, переедем сюда, здесь просторнее. Картины я продам – говорят, за них можно выручить неплохие деньги.

– Скажите, а вы в последнее время часто виделись с бывшим мужем?

– Часто? – удивилась Лиза. – Да мы с ним, можно сказать, совсем не виделись. Очень редко. Не хотела я его видеть.

– А в день его смерти вы его, случайно, не видели?

Женщина понимающе усмехнулась.

– Вы намекаете, не я ли его убила? Нет, не я. И сразу скажу – я не знаю, кто бы мог это сделать. Три года назад, когда он меня бросил ради этой шлюшки, Людмилы, я и правда готова была его убить. Тогда я его люто ненавидела. А теперь перегорело. Теперь мне все равно, где он и что с ним. Я и смерть его восприняла совершенно спокойно – умер и умер… Если вас интересует, где я была четырнадцатого марта, я постараюсь вспомнить. Сейчас не помню, извините.

– Нет, пока ничего вспоминать не нужно, – успокоил ее Гуров. – Пока я просто знакомлюсь со всеми участниками события, собираю информацию… Значит, вы говорите, за эти картины можно выручить неплохие деньги? – Гуров кивнул на стены, увешанные полотнами.

– Да, мне назвали примерную стоимость, деньги очень приличные. Правда, одной картины, самой ценной, я здесь не вижу.

Гуров насторожился:

– Вот как? А мне говорили люди, которые осматривали квартиру, что ничего не пропало.

– Ну да, они и меня спрашивали, – подтвердила Лиза. – Ваш полицейский начальник все требовал, чтобы я определила, пропало что-то или нет. А я тогда несколько взволнована была, не на все обратила внимание, вот и сказала, что все на месте. А теперь вижу – не все на месте. Картины Закатовского нет.

– У Бушуева была картина Закатовского? – удивился Гуров. – А, ну да, он же тоже его ученик, как и Брательщиков.

– Игнат был первым учеником Константина Евгеньевича, – уточнила женщина. – А Петя Брательщиков – вторым. Хотя, конечно, есть еще Слава Могильный, он себя считает первым учеником.

– А что, Закатовский всем своим ученикам дарил картины?

– Этого я не знаю, я в их художественный круг не так плотно входила, не со всеми была знакома. Но теперь за его полотна можно выручить очень неплохие деньги. За полотно Закатовского можно получить аж несколько тысяч долларов. Нам с Жанной деньги бы очень пригодились – она хочет поступать на театральный факультет, а там обучение только платное.

– А где висела эта картина?

– Вот здесь, напротив окна, на самом видном месте, – показала женщина. – А теперь здесь висит картина Игната «Пьяный вечер». Хорошее полотно, ничего не скажешь, но это все же не Закатовский. Я в прошлый раз, когда меня ваши коллеги сюда привезли после смерти Игната, не обратила внимания, что картина висит другая. Может, Игнат ее сам перевесил? Может, он ту картину продал, а вырученными деньгами расплатился за эту квартиру? Такое могло быть.

Женщина продолжала оглядывать стены, словно надеясь обнаружить пропавшее полотно. Гуров поднялся.

– Спасибо за разъяснения, – поблагодарил он женщину. – Возможно, мне надо будет с вами встретиться еще раз.

Выйдя из дома, где жил погибший Игнат Бушуев, сыщик достал телефон. У него оставалось еще несколько человек, знавших покойного, и всех этих людей он хотел опросить.

После разговоров с Петром Брательщиковым и Лизой Бушуевой у него на очереди стояла последняя подруга художника Екатерина Антошкина. Но сейчас, в свете полученных сведений, сыщик охотнее поговорил бы со Славой Могильным. Ведь если этот человек ненавидел погибшего коллегу, он становился главным подозреваемым. Однако было одно затруднение: у Гурова не было ни его адреса, ни телефона. Можно было, конечно, позвонить в управление, связаться с Ганчуком или Волобуевым, но Гуров решил пойти по другому пути. «Ладно, пусть сначала будет Антошкина, – решил он. – А у нее узнаю телефон Славы. Они все друг друга знают, наверняка у нее есть его номер». И он позвонил Антошкиной.

Он услышал в трубке приятный, слегка хриплый женский голос. Сыщик представился и объяснил причину, по которой побеспокоил юную художницу.

– Да, конечно, я готова с вами встретиться, – услышал он ответ. – Вы можете приехать ко мне?

– Домой или в мастерскую? – уточнил сыщик, уже успевший ознакомиться с обычаями художников.

В ответ женщина рассмеялась:

– У меня это одно и то же. Не заработала я себе на мастерскую, работаю дома. А живу я на Кавалерийской улице. Знаете, где это?

– Найду, – пообещал Гуров.

Район, в котором проживала Антошкина, оказался на окраине Татуева, так что сыщику понадобился почти час, чтобы туда добраться. Гуров позвонил в дверь квартиры на восьмом этаже стандартного двенадцатиэтажного дома. Дверь ему открыла девушка среднего роста с таким милым, привлекательным личиком, что сыщик сразу понял, почему Бушуев увлекся ею. Голубые глаза, красивые губы, которые непрестанно несли на себе улыбку, длинные волосы соломенного цвета – все в облике Кати привлекало внимание. Проследовав за юной хозяйкой в глубь квартиры, Гуров вспомнил, что уже видел это лицо на полотнах в мастерской Брательщикова и в квартире Бушуева. «Да, такую девушку невольно хочется рисовать, – подумал он. – И не в какой-то мрачной обстановке, а в самой веселой, жизнерадостной».

Тут он очутился в комнате, которая служила мастерской. Здесь тоже было много картин. Гуров сразу заметил разницу между дарованиями хозяйки этой квартиры и двух художников, чьи работы он видел до этого. Катя была мила, но как художник не представляла собой значительной величины. К тому же ее тянуло изображать такие же красивые объекты, как она сама – Гуров заметил несколько натюрмортов с цветами и вазами и пару пейзажей.

– Садитесь, господин полковник, – пригласила хозяйка гостя, указывая на изящное кресло. Сама она села в такое же кресло напротив – не слишком близко, но и не далеко, так, чтобы гость хорошо ее видел и всегда мог ею полюбоваться. – Да, вы сделали совершенно правильно, что первым делом пришли ко мне. Я была для Игната самым близким человеком, ближе у него никого не было.

Гуров не стал огорчать хозяйку и уточнять, что до нее он уже успел посетить двоих. Вместо этого он спросил: