Тадж-Махал. Роман о бессмертной любви

Уитни, повертев в руках карандаш, усмехнулся:

– Эту легенду не оспорили даже специалисты, она, знаете ли, никому не мешала. Почему же вызвала сомнения у вас?

– Мы говорим не обо мне. Что за алмаз «Тадж-Махал»? Откуда он появился и как попал к вам?

– «Тадж-Махал» огранил сам Шах-Джехан, знаете ли, и похоронил вместе с супругой в Тадж-Махале.

– С Бабуром не получилось, взялись за его праправнука? В Тадж-Махале не было никаких тайников с алмазами.

Уитни уже заметно спокойней. Решил, что я не знаю об убийстве Сатри? Опасно меня недооценивать.

– Я знал, что вы не поверите. Но мне все равно. Хамид Сатри сказал, что алмаз хранился в тайнике Тадж-Махала. И о том, что его огранил в память о своей жене Шах-Джехан, тоже он сказал.

Решил все валить на убитого? Не выйдет.

– А вы никогда не проверяете историю своих лотов? Вдруг камень краденый?

От моего внимания не укрылось то, что Томас Уитни вздрогнул, хотя ему удалось мгновенно справиться со своими эмоциями.

– Если предмет до предложения нам был известен или владелец утверждает, что он создан известной личностью, например, художником или скульптором, мы проверяем то, как предмет попал к владельцу. Но бывает, когда что-то очень ценное впервые становится достоянием гласности только в процессе подготовки к аукциону, а иногда и во время его, в таком случае приходится полагаться на заявление владельца. Об особо ценных лотах мировое сообщество извещают заранее, чтобы, если есть сомнения в правомочности владельца, нам успели сообщить.

Отрепетированный монолог, даже ни разу не перебил сам себя каким-нибудь словом-паразитом. Уже легче.

– Благодарю за лекцию, что-то в этом роде я и ожидала. То есть вы поверили утверждениям Хамида Сатри, что он случайно нашел алмаз на территории Тадж-Махала, при том, что там ежедневно бывают тысячи людей, камень не заметивших?

Мне кажется, или Томас Уитни чуть побледнел? Теперь я уверена, что с появлением алмаза не все чисто.

– Такой бриллиант нигде не числился, никто не предъявил на него права, в том числе и правительство Индии, знаете ли. А история о Шах-Джехане и хранении в тайнике Тадж-Махала… Считайте ее еще одной легендой.

Я упорно гну свое:

– Неужели Хамид Сатри не объяснил, откуда лично у него этот бриллиант? Купил, подарили, нашел на улице… Исключая, конечно, вариант с Тадж-Махалом.

– Получил в подарок.

– От кого?

– Это конфиденциальная информация, которой мы не интересуемся. Поймите, такие шедевры, как алмаз «Тадж-Махал», немедленно обрастают легендами, и понять, где правда, а где ложь, очень трудно, знаете ли.

Сдержавшись, чтобы не огрызнуться – мол, знаю я, знаю! – интересуюсь:

– Хамид Сатри сам привез алмаз в Лондон?

– Нет, я лично летал в Мумбаи.

Почему мне кажется, что он лжет? Или не лжет, но не говорит всей правды.

– А откуда вы узнали о том, что «Тадж-Махал» существует и Сатри намерен его продать?

Уитни чуть пожимает плечами, словно это обычное дело – предложение продать алмаз ценой двести миллионов фунтов.

– Сатри позвонил мне по рекомендации кого-то из своих друзей.

– Кого именно?

– Не знаю, он не сказал.

Уитни снова нервничает, и я понимаю почему.

– Вам не кажется слишком подозрительным появление алмаза «Тадж-Махал» и поведение его владельца?

– О, вы еще не видели подозрительное поведение, знаете ли! – с жаром заверяет меня Уитни.

Мне хочется сказать, что я видела такое, что ему и не снилось.

– Но вы правы, Сатри вел себя подозрительно. Отдал алмаз и уже давно им не интересовался, – добавил Уитни.

– Вы поставили Сатри в известность о краже алмаза? Или надеялись, что он все узнает из газет?

– С ним невозможно связаться.

А вот это правда.

– А с его родственниками?

– У нас нет полномочий связываться с его родственниками, знаете ли. Сатри всегда звонил сам.

– Вы хотите сказать, что не знаете о его убийстве?

– Что?!

Кажется, не знает… Странно…

– Хамид Сатри убит в Тадж-Махале этой ночью, вернее, у нас был еще вечер. Не просто убит, это похоже на ритуальную казнь. Во всяком случае, так сообщили индийские СМИ.

– К… как?..

– Ему вырезали сердце.

Уитни не просто побелел, он хватает ртом воздух, не в силах выдавить ни звука. Я хорошо помню это состояние – инфаркт близко…

Приходится срочно звать на помощь.

Приехавшие медики констатируют тяжелый сердечный приступ. Черт, он, кажется, и впрямь не знал об убийстве!

Уитни увозят, а я отправляюсь к Ричардсону – каяться.

Выслушав мое покаянное признание, Ричардсон со вздохом вызывает секретаря:

– Кэрол, узнай о состоянии Томаса Уитни, он в…

Я подсказываю:

– В Королевском госпитале. Привезли сегодня с сердечным приступом.

– Я же просил тебя не переусердствовать.

– Эдвард, кто же мог знать, что он до сих пор не читал об убийстве Сатри?

– Ему не звонят в пятом часу утра сотрудники.

– А должны бы! Он даже не знал, что клиент в Агре, а не в Лондоне. Лучше скажи, ты разговаривал с министром?

– Да.

– И?

В кабинет входит секретарь Ричардсона Кэрол. Вот кого я искренне люблю. Не секрет, что умница Кэрол сидит на секретарском месте много-много лет ради Эдварда. Удивительный тандем, ее влюбленность осталась безответной, переросла в любовь и крепкую дружбу, при этом не было ревности со стороны Энни и никаких сплетен окружающих. К Кэрол грязь словно не прилипает, ее уважают все: начальство, подчиненные и сам Ричардсон.

– У Томаса Уитни серьезный сердечный приступ. – При этих словах Кэрол я невольно вжимаюсь в кресло. – Но пока без последствий. Врач сказал, что ему нужна пара дней, чтобы восстановить силы.

Знаю я эти «пару дней». Меня привезли в Университетский госпиталь с инфарктом, правда, очень тяжелым, но врачи обещали, что выкарабкаюсь. А спустя три дня сердце взорвалось. Это называется разрывом. Я ничего не помню, была без сознания. Рядом оказался Викрам Ратхор и идеально подходящий донор сердца, умерший от чего-то другого.

Говорят, один шанс из миллиона, и выпал он именно мне. Мистика… Но я в мистику не верю, по теории вероятности это возможно, а то, что возможно, со мной обязательно произойдет.

Шанс из миллиона подарил мне чужое сердце и несколько лет жизни.

Только никто не спросил, нужно ли мне это сердце и жизнь, в которой бесконечные ограничения и мои страшные воспоминания. Не лучше ли было умереть от инфаркта?

– Эй, о чем задумалась?

– Почему Уитни ничего не знал о Хамиде Сатри? Эдвард, что сказала министр?

– Она все понимает и не против. Но, Джейн, мне очень неспокойно. Может, передумаешь? Никто не осудит. Скажи, что врач не разрешил.

– Угу, а потом сказать, что этот же врач разрешил работать? Я лечу, и перестань меня отговаривать!

– Элизабет Форсайт придумала изящное решение твоего прикрытия. Английский продюсер этого фильма «Тадж-Махал» Чарлз Престон ее давний приятель. Он готов взять тебя с собой в Болливуд под видом помощницы. Будешь помогать продюсеру фильма, это даст возможность общаться со съемочной группой и быть в Агре и Мумбаи.

– Отлично! Помощником продюсера я еще не была. Чем они там занимаются?

– Джейн, я звоню министру?

– Давно пора.

Голос Элизабет Форсайт, которая решила лично поговорить со мной, спокойно-приветлив. Она строго интересуется, не под давлением ли Ричардсона я приняла такое решение.

– Это он под моим. Я справлюсь.

– Не сомневаюсь. Тогда вы отправитесь в качестве помощницы Престона. Он может в Болливуде почти все, постарайтесь понравиться Чарлзу.

Хочется сказать: «Да хоть черту!», но я скромно обещаю понравиться именно Чарлзу Престону.

Элизабет Форсайт смеется.

– Вам придется к нему съездить. Я договорилась на четыре часа после полудня. Остальное объяснит сам Престон. Желаю удачи!

– Благодарю.

– Куда мне ехать, Эдвард? Где там ваш Чарлз Престон?

– На студию в Ивер-Хит.

– В воскресенье на работе?

– Боюсь, у них, как у нас, никаких выходных. И еще вот что. Ты не будешь совсем уж без прикрытия, у меня в Мумбаи есть свой человек.

– Почему Мумбаи, мне же нужно в Агру?

– Тебе нужно сначала в Болливуд, в Агре только какие-то съемки. Разберешься на месте. Твоя задача – найти алмаз.

– Алмаз? Разве главное не убийство Сатри?

– Те, кто похитил алмаз, причастны и к двум убийствам, и к налету на Букингемский дворец. А убийство Сатри в Агре расследует местная полиция, вряд ли они будут довольны твоим вмешательством. Твоя задача – алмаз. Найди алмаз и утри всем нос, Джейн.

– Тогда лучше действовать от имени «Антиса».

Ричардсон морщится:

– Ты забыла этого слизняка?

Вот с этим я согласна: работать вместе с Томасом Уитни хуже, чем действовать самостоятельно.

– Хорошо, на месте разберусь, ты прав.

Своего человека в Мумбаи звали Калеб Арора. Запомнив его телефон (никогда ничего не записываю, это опасно), я интересуюсь:

– А тебе разрешили лететь?

– Да, завтра. Но там мы не встретимся, нельзя, – сказал Эдвард.

– Мог бы и не объяснять. Передай Энни, что я ее люблю и желаю все преодолеть. Пусть берет пример с меня.

А вот последнее – фальшь, я никому не пожелала бы своей судьбы, но говорить об этом Энни нельзя.

Теперь предстояло навестить до сердечной боли знакомый кабинет доктора Викрама Ратхора.

Ратхор – врач-консультант с большим опытом, но пересадку сердца самостоятельно осуществлял впервые. То, что сердце прижилось, радовало его вдвойне – и как человека, и как врача. Он прекрасный наставник, недаром за право быть его врачами-стажерами настоящий конкурс.

Меня в окружении Викрама Ратхора не знали только те, кто появился там сегодня. В каждом взгляде читалось удивление: надо же, с чужим сердцем и жива, сама ходит, говорит… Это любопытство окружающих лично у меня вызывает ярость, я не подопытная морская свинка и не заводная игрушка, нечего заключать пари, как надолго хватит моего завода!

Викрам Ратхор таких пари не заключал, он с первой минуты внушал мне, что сердце приживется и все будет прекрасно, меня ждут долгие годы счастливой жизни:

– Я еще покажу вам красоты своей родины.

Стоит ли говорить ему сейчас, что я эти красоты увижу и сама? Или не увижу? Будем надеяться, что увижу.

Ратхор встретил меня широкой улыбкой:

– Входите, Джейн. У меня есть чем вас порадовать, как вы порадовали всех нас.

Вот человек, никогда не скажет «меня», впрочем, он прав, без своей команды даже гениальный Ратхор не смог бы сделать такую операцию.

– Все в порядке, доктор?

– Да, данные обследования столь хороши, что даже не верится. Джейн, ваш организм принял новое сердце на все 100 процентов. Ну, 99,99 процента – скажем так. Это теперь ваше сердце, не чужое. Что-то не так?

Он все же заметил, что я не испытываю столь бурного восторга, какой должна бы, не лью слезы умиления.

Приходится признаться честно:

– Я не ощущаю его своим, внутри все равно бесчувственный камень. Оно чужое.

Ратхор несколько секунд внимательно изучает мою физиономию, еще раз пробегает один за другим листы со множеством цифр и диаграмм, разворачивает длинные ленты ЭКГ и прочих обследований и в конце пожимает плечами:

– Джейн, данные говорят о том, что ваш организм не противится и отторжения нет. Это бывает редко, но бывает. Вам даже не нужны иммунодепрессанты, не с чем бороться. Мы исключим все подавляющие средства, оставим только витамины. Я даже не знаю, что еще сказать. Вас хоть на выставку с таким сердцем.

– В качестве мумифицированного экспоната? – мрачно шучу я.

Ратхор качает головой:

– Джейн, это психологическая проблема. Ваше «я» не принимает даже часть другого «я» в себе. Помиритесь со своим сердцем или попытайтесь узнать его получше, и все пройдет. У вас был достойный донор…

В этот момент я могла бы спросить, кто именно, и получила бы ответ. Врачи не сообщают, если не попросишь.

Но я не спросила – проще не знать.

Мне отменили почти все препараты, оставив только поддерживающие, не столь обязательные, как иммунодепрессанты. Но Ратхор оговорил, что при малейшем ухудшении самочувствия, даже если это будет просто тяжесть в груди, я позвоню или приду к нему.

Я решаю все же сознаться в планах на ближайшее будущее и сообщаю, что намерена посетить его родину.

Викрам Ратхор изумлен:

– Вы собрались в Индию?

– Да, вдруг захотелось.

Это святая ложь. Мне нужно в Индию, но вовсе не из-за красот, а чтобы раскрыть преступление там совершенное и доказать, что я вполне могу работать. Мое новое сердце проблем доставить не должно? Значит, можно лететь и распутывать убийство Хамида Сатри. Но знать об истинных причинах доктору Ратхору вовсе не обязательно.

Мне показалось, или Викраму Ратхору мое намерение по вкусу? Даже глаза заблестели. Тоскует по родине?

– Джейн, вас тянет в Индию?

– Да, знаете ли, никогда не видела Тадж-Махал. Вдруг захотелось посетить Агру. – Я стараюсь произнести это как можно беззаботней, словно нет ничего необычного в том, что англичанку с пересаженным сердцем вдруг потянуло за тридевять земель полюбоваться красотами архитектуры.

И все равно эта идея не претит доктору Ратхору.

– Вообще-то, сезон дождей уже закончился, скоро наступит прохладный туристический сезон, самое время посетить Индию. Только обещайте быть очень осторожной. Когда вы решили туда лететь?

– Не знаю, как-нибудь… как только соберусь.

– Хорошо, вот визитка врача в Дели, если вдруг понадобится, он немедленно перенаправит вас к специалисту в любом другом городе. Это на всякий случай, если вы соберетесь посетить мою родину.

Я заверяю, что все учту, а перед поездкой в Индию непременно еще раз приду, чтобы получить всеобъемлющие рекомендации.

Зря я боялась – доктор Ратхор не возражает, только просит быть осторожной. Слышали бы это чертовы психологи, которые терзают меня своими въедливыми вопросами! Кстати, не стоит признаваться им в своих проблемах, при следующей встрече постараюсь сделать вид, что я тоже в восторге от прижившегося донорского сердца.

Только те, кто годами вынужден принимать какие-то лекарства, смогут понять удовлетворение, с которым я торжественно выбрасываю в мусор пакет с иммунодепрессантами. И слышу вопрос:

– Больше не нужны, мисс Макгрегори?

Это медсестра Крис за стойкой, уж ей-то не надо объяснять, что меня захлестнуло ощущение свободы.

– Надеюсь, что навсегда!

– Поздравляю. Доктор Ратхор сказал, что вы уникальны.

– Безусловно. – Я с удовольствием машу рукой и спешу прочь из этого спасительного, но столь не любимого многими учреждения.

Времени, чтобы добраться до Пайнвуда, в обрез. Но в лифт следом за мной буквально врывается другая медсестра, Яна, она славянка, перебралась откуда-то из Восточной Европы не так давно, потому говорит пока с сильным акцентом, а когда волнуется, так и вовсе не понятно. Сейчас Яна очень волнуется.

– Мисс Макгрегори… я знаю, вы связаны с полицией… Извините… Это не мое дело…

– Тогда что вы хотите? – Вот только разных глупостей мне не хватает.

– Тут творятся странные дела, мисс Макгрегори. Доктор Ратхор… он прекрасный доктор, но…

– Что но? Или говорите толком, или не говорите ничего.

Эта дуреха заикалась так долго, что лифт приехал вниз и открыл двери. Наружу она за мной не идет, только обещает:

– Я вам напишу, ладно? Я знаю ваш электронный адрес. Меня зовут Яна.

В лифт входят двое пациентов. Прежде чем двери закрываются, я успеваю кивнуть в ответ на ее умоляющий взгляд. Пусть пишет – удалить письмо, а потом пометить ее адрес спамом не так уж сложно.

Конечно, на встречу к Чарлзу Престону я опаздываю. Всего на пять минут, но это так. Попробуйте приехать вовремя, если вам нужно добраться из центра Лондона в Ивер-Хит. Выручил меня экспресс в Хитроу, а там такси до Пайнвуда. Но таксист попался неопытный, он нервно прислушивался к советам навигатора, в результате проскочил поворот на Вуд-Лэйн и вынужден был разворачиваться.

Потом понадобилось время, чтобы найти нужное здание и нужный офис. Далековато забрался Пайнвуд.

Мое опоздание демонстративно подчеркивает секретарь Чарлза Престона – этакая шестифутовая каланча с ногами под три с половиной фута. Я чуть не оборвала ее советом сообщить обо мне шефу, но красавица, облив меня презрением с головы до ног, уже сама делает это:

– Мистер Престон, здесь Джейн Макгрегори, по поводу которой звонила леди Элизабет…

Далее следует жест в сторону двери. Открывать ее передо мной секретарь не собирается.

Мне плевать на длинноногую фифу, важно, чтобы Престон взял меня с собой в Болливуд, а для этого я должна ему понравиться, как посоветовала Элизабет Форсайт.

Чарлз Престон – копия Уинстона Черчилля, причем одновременно молодого и в возрасте. Каким-то непостижимым образом в этом человеке сочетаются черты румяного Черчилля-кавалериста, служившего в начале карьеры в Индии, и умудренного опытом лидера нации. Не хватает только галстука-бабочки да жеста «V».

Он знает, что похож на великого британца, и подчеркивает это. В кабинете запах сигар и шотландского виски. На столе бутылка и два олд фэшна – стакана безо всяких изысков. Престон прав – именно из таких следует пить напитки, подобные отменному виски, ничто не должно отвлекать. На боковом столе коробка с сигарами и емкость с кубиками льда.

– Я Джейн Макгрегори. Вам звонила…

Он спокойно взирает на меня, никак не реагируя на представление. И этому снобу я должна понравиться?

Не будь у меня острейшей необходимости общаться с этим человеком, Престон уже увидел бы мою спину. Но хлопнуть дверью кабинета означает отказаться от поддержки Элизабет Форсайт. Может, он этого и ждет? Обещал помочь, но уйди я, будет повод развести руками, мол, протеже сама сбежала. Придется вытерпеть даже клон Черчилля. Ладно, и не такое переносила.

Я делаю шаг вперед к столу. Не будет же он вечно играть в молчанку?

Теперь Престон оглядывает меня с ног до головы – именно в таком порядке. На лице по-прежнему никакого намека на эмоции, только фиксация увиденного. Протянув руку, берет со стола стакан с янтарной жидкостью и подносит к губам.

Меня не проймешь, в ожидании хоть какой реакции я отвечаю тем же – оценивающе скольжу взглядом по хозяину кабинета, а потом по окружающей обстановке.

Англичане – нация собачников. Все, у кого есть возможность, заводят себе терьера, спаниеля, колли, конечно, корги (чтоб как у королевы!) или любого другого пса. Потому не стоит удивляться, если вы увидите у англичанина на каминной полке фотографию домашнего любимца. Реже такие снимки красуются на столах в офисах.

Но у Чарлза Престона фотография кота. Морда британца столь широка, что занимает все пространство в пределах рамки, серая шерсть лоснится и действительно отдает голубым.

Престон заметил, что я задержала взгляд на фото:

– Мой любимец, его зовут Мартин. У вас есть домашние животные?

– Да, скорпион.

Во взгляде появляется интерес.

– И кто из вас кого подпитывает ядом?

– Я его.

Так и не дождавшись приглашения, я спокойно сажусь в кресло возле стола. Хозяин кабинета делает вид, будто не заметил то ли своей неделикатности, то ли моей бесцеремонности, лишь левая бровь чуть дрогнула.

– А со мной не поделитесь?

– Не проблема, давайте укушу.

– В стакан, пожалуйста. – Престон кивает на пустой стакан на столе. Сам он потягивает «Макаллан». Кстати, без кубиков льда. Знаток…

– «Макаллан 1939» с ядом вкусней? – Я кому угодно могу дать фору в словесной перепалке, но жаль тратить на это время.

Теперь бровь продюсера приподнимается уже заметно:

– Вы так хорошо разбираетесь в виски?

– Я шотландка, если вы услышали мою фамилию.

Я выразительно смотрю на отражение в стекле шкафа, там видна этикетка бутылки с дорогущим виски, которое стоит на столе обратной стороной ко мне. Престон следит за моим взглядом, тихонько хмыкает.

То-то же.

– Далеко не все шотландки что-то смыслят в виски. – Чарлз Престон подвинул пустой олд фэшн, взял бутылку с явным намерением налить. – Выпьете? Это действительно великолепный «Макаллан 1939». Выдержка 50 лет, разлит в 1989 году. Лед?

– Ни то ни другое. Я на работе.

– Я тоже. Но когда и кому глоток отменного виски мешал в работе?

Он демонстративно делает глоток из своего стакана, протягивает руку к коробке с сигарами, не сводя с меня глаз, обрезает кончик ножом, лежащим здесь же, чиркает спичкой (никаких зажигалок). Даже не поинтересовался, переношу ли я сигарный дым.

Сигара Partagas Churchill – любимый сорт Черчилля.

Не удержавшись, я хмыкнула:

– Черчилль предпочитал армянский коньяк.

– А я люблю шотландское виски. Пожалуй, это то, чего мне будет серьезно не хватать в аду. Мисс Макгрегори, леди Элизабет попросила меня… ммм… познакомить вас, кратко конечно, с работой киностудии, обязанностями помощника продюсера и взять с собой на съемки фильма «Тадж-Махал» в Болливуд. Кстати, вот это великолепное виски своего рода взятка за помощь вам.

Меня приводит в ужас мысль, что стоимость «взятки» «Макалланом 1939» в десять тысяч фунтов мне придется вернуть Элизабет Форсайт.

После очередного глотка Престон интересуется:

– Почему туда? Если вас обуяло желание стать продюсером, могу пристроить здесь в «Пайнвуде» на хороший фильм, наберетесь опыта и сможете работать сами.

– Меня интересует тема «Тадж-Махала».

Престон подчеркнуто сокрушенно разводит руками, мол, вольному воля.

– Проблема в том, что я улетаю в Мумбаи сегодня вечером. А потом буду в Индии… даже не знаю, буду ли. Съемки заканчиваются. Если твердо намерены отправиться со мной, то на экскурсию по студии у нас… – он смотрит на часы, – не больше часа. Потом нужно решить еще несколько вопросов, а для вас заказать билет и номер в отеле.

Я с тоской думаю, что если ему вздумается организовать все это для меня согласно собственным представлениям о комфорте и качестве, то я останусь без своих сбережений. Хотя к чему они?

Потом прикидываю, что едва ли Престон станет лично звонить в аэропорт или отель, а секретаршу можно предупредить, что в мои планы не входят пять звезд в отеле и бизнес-класс в самолете, я обойдусь тремя и эконом-классом. Но представив презрительное выражение ее лица после такой просьбы, понимаю, что скорее влезу в долги, чем обращусь к ней за помощью.

Престон словно подслушал мои мысли, вызвав секретаря, диктует ей распоряжение о заказе билетов и номера, а потом кивает вслед:

– Все за счет студии, как и ваше пребывание в Индии. Зарплата помощника продюсера при этом не пострадает.

– Вы уже решили, что берете меня?

И снова взгляд Престона сверкает насмешливым весельем:

– Вы же обещали мне немного яда в «Макаллан»? Не могу отказаться. Пойдемте, у нас мало времени. В действительности я не так часто позволяю себе посидеть со стаканчиком виски и сигарой. Работы много. «Тадж-Махал» не единственная моя забота.

Следующие сорок минут я слушаю лекцию о том, как организованы съемки фильмов. О том, что сами съемки – это только верхушка айсберга, что куда больше времени, сил и денег уходит на подготовительный период: нужно все спланировать, что при работе с творческими натурами очень нелегко, составить расписание работы на площадках, привлечь нужных людей и в нужных объемах, договориться со всеми, кто обслуживает съемки, обеспечить их нужными материалами и даже просто решить вопросы с размещением и так далее…

А до того продюсер должен подобрать достойный сценарий или хотя бы тех, кто сумеет переделать в достойный какую-то идею, не ошибиться в выборе актеров (даже если доверяешь кастинг другим, проконтролируй сам), найти режиссера и оператора, осветителей и костюмеров, гримеров и тех, кто будет делать звук…

Я все это понимала и сама, но одно дело просто понимать и знать, и совсем иное увидеть воочию. К Престону то и дело подходят с какими-то вопросами, которые он норовит решить прямо на ходу.

– Если требовать от всех приходить в кабинет, – коротко объясняет он мне, – то дверь закрывать будет некогда. И откладывать даже до завтра большинство вопросов тоже нельзя.

– Вы когда-нибудь отдыхаете?

Он смотрит на меня с интересом, потом, с удовольствием хмыкнув, отвечает:

– А за каким занятием вы застали меня, явившись с предложением яда в мой коньяк?

Я снова слышу множество цифр, которые Престон между делом называет без малейшего напряжения памяти. Конечно, он может и называть их просто так, все равно проверять, во что обошлись те или иные съемки, не говоря уж о стоимости работы какого-то гримера или обувщика студии, я не стану, но мне почему-то кажется, что это не бравада. Престон в своей среде, он настоящий продюсер. Найти сценарий и исполнителей, все организовать, чтобы потом пожинать плоды своего труда, – для него и есть жизнь. Это когда отдых существует только в работе.