О смерти и о любви

Песня о рождественской сказке:дзынь-дзынь-дзынь;цок-цок-цок.

01.12.2019.

Обед.

Тишину за столом разрушила молодая дама, что очень вальяжно уселась на стул, немного поерзала, окинула живыми и горящими глазами обеденный зал и резко перевела внимание на соседей по столу. Напротив, дамы сидел парниша с бледно-зелёными глазами, яйцевидной головой, слегка покрытой каштановыми волосами и крючковатым носом, который очень стремительно был направлен в тарелку с супом. Слева от парня сидел очень светлый старичок, будто прозрачный: белые пушистые волосы висели на черепушке комочком пушистого и рассыпчатого снежка, лицо было осыпано морщинами, а пустые, напряжённые и глубокие серые глаза будто застыли в яблоках и лишь изредка наполнялись солоноватой жидкостью. Напротив, старика сидела соседка по комнате той дамы, что только что вошла в обеденный зал. Соседка имела Иссиня -чёрные волосы, едва касающиеся плеч, цепкие карие глаза и сияющую кожу, которая будто отражала лучи утреннего солнца.

–Сегодня впервые за это долгое и северное лето вышло солнце, вы очень удачно прибыли, произнесла соседка молодой дамы.

–Да, весьма. Моя поездка сюда состоялась неожиданно, буквально несколько дней назад мой муж подарил мне путёвку …, и дама начала длинный и очень открытый рассказ, который перетекал в истории и множественные лирические отступления, и был не свойственен для здешних обитателей. Когда приём пищи был завершён, дама улыбнулась. Ярко- красная помада все ещё ровным и гладким слоем лежала на ее губах, два острых каблучка ударили о кафельный пол, дама встала, пожелала прекрасного дня своим новым знакомым и скрылась за горизонтом.

Так проходили все приёмы пищи, нарядная дама никогда не меняла цвет помады, рассказывала истории, делилась событиями и впечатлениями от увиденного в природных рельефах и очень звонко покидала залу: цок-цок-цок. А соседи по столу всегда молчали, как и все остальные в обеденном зале. Дама явила собой выражение энергии, от которой обитатели будто оцепенели.

Все эти дни в санатории на берегу Балтийского моря светило яркое и пламенное солнце: оно обжигало плечи тех, кто проводил много времени у воды, придавало румянец тем, кто принимал солнечные ванны по расписанию и у всех обитателей возбуждало жажду к жизни.

Спустя три дня в конце ужина дама заявила о своём скором отъезде, а спустя час, когда она уже собирала вещи в своём номере, у неё состоялась такой диалог с соседкой:

–Эти мужчины такие не разговорчивые здесь, погружённые в себя, – произнесла дама, с лица которой все так же не сползала ослепляющая улыбка.

–Они вас так ждали, думаю это стеснение, им это свойственно больше, – ответила соседка.

–Ждали? Что это значит? удивлённо произнесла дама и впервые за все время выражение ее лица изменилось.

–Мы все приехали сюда в первый день лета, почти два месяца здесь, и лишь одно место в обеденном зале пустовало. За неделю до вашего приезда сказали, что скоро прибудет дама. Мужчины спрашивали о вас каждый день, будто ждали в вас спасения.

–Какие забавные, -произнесла дама и закрыла крышку чемодана.

Солнце не покидало санаторный городок до самого конца лета и отъезда отдыхающих. И каждый день в обеденном зале вели бурные и насыщенные разговоры о даме.

24.07.2019.

Игра в прятки.

Первое, что я услышала, ещё сквозь сонное сознание было хихиканье бабушки на кухне и тихий шёпот дедушки. И тут же приятным шлейфом зазвучал аромат и мягкое дыхание булочек с корицей, что лился сквозь щель из-под двери. Я повернулась на спину и открыла глаза, на потолок падала тень от тюли в цветочек, создавая игривый танец с солнечными лучами. Дверь отворилась и заскрипела, это была очень тяжёлая дубовая дверь, неаккуратно выкрашенная, настолько неаккуратно, что капли от краски повисли на ней, как большие бородавки. Бабушка вошла в комнату и тихо села на кровать, правой рукой коснулась моей левой ноги и погладила.

–Зайчик, пора просыпаться, сегодня родительское, мы едем на кладбище, -сказала бабушка.

А на улице потрясающая весна, воздух такой чистый и влажный, продолжила бабушка, вставая с кровати и распахнула портьеры.

Солнце залило комнату. Я встала и побежала на кухню.

–Привет, деда,-промямлила я, села на табуретку и сунула пальцы в середину булочки, вытащила самую сладкую часть и съела, хитро бросая взгляд на дедушку. Он не мог себе такого позволить, ему нужно было есть и жесткую корочку, и всю булочку. А я могла. И сделала тоже самое со второй и третьей булочкой.

Через тридцать минут мы сидели в машине. Это было желтое жигули с темно-зелёным бархатным салоном (салон сшила бабушка). Мы ехали по узким улицам нашего провинциального города к выезду из города и далее по трассе. По пути мы проезжали ТЭЦ, близ которой были выстроены ряд арок. Бетонные огромные арки – самое любимое место в нашем городе (кроме ещё одного). Когда мы подъезжали к аркам я ерзала по сиденью, а мои глаза горели, душа наполнялась предвкушением. Подъехав совсем близко я опрокидывала голову на спинку заднего сиденья и через заднее лобовое стекло начинала смотреть. И считать. Иногда я насчитывала 106, иногда 116, иногда 124. Это было тайной для меня, но число всегда было разное. Истину я так никогда и не узнала.

Дальше мы выезжали за город и пейзажи менялись: лесополоса сменяла безграничные поля ржи, подсолнухов и кукурузы.

–Когда я вырасту и выйду замуж мы с моим мужем построим дом в одном из этих лесов, -говорила я, пока мы ехали. Но, мы обязательно будем венчаться, продолжала я мечтать. У меня будет белое и пышное платье. А вы будете моими самым званными гостями.

Дедушка говорил: а мужа то ты уже нашла? И смеялся.

Через час мы припарковались у входа на кладбище, вышли из машины, выгрузили сумки и пошли к могиле. Я несла пакет с печеньем и конфетами, параллельно обгладывая сухое печенье, я бы даже сказала, что я его сосала, какое-то это очень странное было действо. Кладбище было многолюдно в тот день, деревья и кустарники, что были высажены у могил уже цвели, и будто закрывали могилы. В целом кладбище можно было сравнить с парком. Я себя там так и ощущала. Очень спокойно и свободно. На тот момент я уже много раз была на кладбище, поминках и похоронах у знакомых моих бабушки и дедушки. Это было такой нормой, среднестатистическим времяпрепровождением выходного дня. Как только мы подошли к могиле, бабушка начала выдёргивать сорняки, а дедушка сажать цветы. А я села на металлическую скамью за стол, который был выкрашен в белый. Но от краски почти ничего уже не осталось: а то, что осталось, вздыбилось пузырями, которые отлетали, как только ты присаживался. На стол я положила пакет с яйцами и начала их чистить: тук-тук-тук, стучала я по столу. У этого стука было особенное эхо, будто я стучала в пустой шар. Закончив с яйцами я отправилась гулять по соседним могилам. Я рассматривала фотографии, цветы и оградки. Я ходила между могилами как по лабиринту и загадывала в голове, а вот сейчас будет женщина, а вот тут мальчик, а вот тут старик. Особенно мне нравились не белые памятники, а памятники фигуры или, например, памятник в виде ангела.

Я не понимала, что это когда-то были живые люди. То есть понимала, но не могла ощутить скорби и грусти от того, что их больше не было. Я ощущала свободу и покой. Будто мы приехали в гости, где мы так любимы и любим. Только нам почему-то никто никогда не отвечал.

Когда бабушка и дедушка заканчивали работу у могилы, мы выпили чай из термоса, оставили немного конфет и пряников на могиле и поехали домой.

К следующему «родительскому» умер дедушке по папиной линии, ещё через два года умер мой отец, далее бабушка, прабабушка и дядя. Каждая смерть была овеяна тревогой, страхом и горечью. Первые разы я не понимала, что я теряю этого человека навсегда. Казалось, что это какая-то ошибка. А потом я прочувствовала – это чувство потери можно сравнить с пулей, что вылетает из дула пистолета, где пуля – это человек, а пространство куда стреляют это бесконечность. Конечность.

Больше я не ощущала на кладбище покоя, бродить между могил как по лабиринту перестало быть актуальным и интересным, игра перестала быть игрой. Я шла по кладбищу так, как шёл теперь каждый взрослый: напряжённо и целеустремлённо. К кому-то конкретному. К кому-то с кем очень хотелось поговорить.

01.03.2019.

Поцелуй в сердце.

Одиннадцать лет, раз в месяц, четвёртого числа я посещаю библиотеку Маяковского, с намерением продлить или взять новые книги для домашнего чтения. Ни один раз я задавилась внутренним вопросом, от чего я не покупаю книги, а выбираю этот путь, и у меня был ответ: библиотечные книги несут в себе помимо информации создателя сокровенность и историю тех, кто их читает – предыдущие чтецы всегда оставляют после себя пометки и разнообразные закладки в виде обёрток от конфет, газетных обрывков или выписок со счётов. Я так же оставляю послания своим незнакомым, но уже очень близким друзьям.

Выходя из библиотеки с полным рюкзаком книг я направляюсь вверх по набережной реки Фонтанки и пройдя несколько кварталов и вдохнув свежий речной воздух, сворачиваю на узкую и тихую улицу. Улица носит название Шпалерная. На втором этаже третьего дома по чётной стороне, некоторое время спустя после моего первого посещения библиотеки, в жаркий июльский полдень я увидела бабушку, что смотрела в открытое окно, облокотившись на подоконник. Я помахала бабушке, и она ответила мне тем же жестом и улыбкой. Спустя месяц бабушка снова была в окне, увидев ее я остановилась. Мы смотрели друг на друга и улыбались.

Проследив тенденцию моих визитов в библиотеку в течении года, бабушка начала встречать в окне меня все чаще и чаще. Пока это не превратилось в безмолвное ежемесячное свидание. В зимний период времени бабушке приходилось готовиться ко встрече со мной – растирать ледяное стекло своими сухими, но тёплыми руками.

С тех пор моё посещение в библиотеку стало сокровенным таинством. Четвёртое число отмечено на невидимом календаре встречей с близким другом – сияющими зелёными глазами и увесистым предзнаменованием в виде взмаха ее руки. В этом взмахе таиться живительная сила – сила проживания истинного момента нашего существа и духовной близости.

Этот жест стал для меня самым тёплым воздушным поцелуем. Поцелуем в сердце.

13.05.2019.

Гладь.

Каждую весну уже как 30 лет я встречаю в лесу. Первого марта я собираю рюкзак с чаем, орешками, бутербродами, беру трубку, табак и отправляюсь в Комарово. Этот год не стал исключением, я прибыл в лес, долго бродил один, слушал первое пение птиц. Каждое дерево мне казалось одновременно и очень знакомым и очень новым. Вот это подросло, вот это срубили.

На этом пути я всегда обращал своё внимание на один дом, в котором всегда горел свет, даже днём, но с каждым годом он становился все более шатким, было видно, что никто не занимается его поддержанием и ремонтом. Я бросал на него взгляд, ловил себя на этой мысли и всегда проходил дальше. Я не решался зайти. Но не сегодня. Я отворил калитку к дому, как ни странно она не была заперта, подошёл к двери и постучал.

Мне открыла дверь очень маленькая и улыбчивая старушка. Она посмотрела мне в глаза, немного наклонила голову, как бы выражая недоумение и немного отодвинулись от прохода, распахнув широко дверь, давая понять, что я могу войти.

Первое, что я увидел, когда вошёл были ярко-розовые розы, огромный букет, около 300 штук, что стояли на столе.

–Какие прекрасные у вас цветы, – сказал мужчина.

–Утренние, – ответила женщина, закрывая входную дверь, и добавила – проходите в гостиную, я недавно растопила камин.

Мы сели у камина, и я спросил:

–Вы живете здесь одна?

–Да, уже давно. Хозяйки дома 19 лет как ни стало, – ответила старушка и глубоко вздохнула.

–Сегодня день ее смерти. Она у нас утопленница, в тот день, девятнадцать лет назад так же, как и сегодня, весна оказалась очень ранней, лёд сошёл ещё в феврале. Пойдёмте я покажу вам его.

Мы прошли по коридору и вышли в столовую, где из окон открывалась идеальная гладь. Складывалось такое ощущение, что его вообще не существовало, бездна.

–Ого! – Воскликнул я. Никогда не видел такой глади.

Старушка улыбнулась и предложила чай.

Я сел у камина,

Старушка принесла чай:

–Меня зовут Дороти, а вас?

Я представился и задал вопрос:

–А как звали даму?

–Эрна, в переводе с немецкого борющаяся со смертью. Она и боролась, была писателем, все время хотела увековечить слова, будто они живые. У нас целая библиотека, я покажу вам позже. Мы переселенные немцы, во времена Екатерины род Эрны прибыл в Россию, а я приехала с мамой, она служила, а когда я подросла стала служить тоже. Я почти и не покидала этого имения с детства.

–А в каком возрасте утонула Эрна? Спросил я.

–Ох, она была так молода, так юна и наивна. Но в ней была какая-то зрелость, я думаю ее поступок был очень зрелым. Но, это, наверное, я сужу по ее творческой душе, такой легкой и светлой, как весеннее небо, которое здесь так редко. И Доротея разлила чай по кружкам, приговаривая: кажется, заварился.

–Расскажите?

–В тот день она проснулась рано, около 5 утра, вышла в столовую и долго смотрела на гладь озера, отказалась от завтрака, а позже заперлась в библиотеке и не выходила до вечера.

Вечером она спустилась к ужину, нарядная. Я обратила внимание на ее глаза в тот вечер, они были припухшие, было видно, что она очень долго плакала. Но глаза были красивые, в обычные дни веки у неё были опущены, такое строение, а как только она поплачет, они набухали и превращались в миндалины, и так горели, так горели, но горели от горечи, превращаясь постепенно в стекло.

После ужина, она сказала мне, чтобы я не запирала никакие двери на ночь. И что она ляжет раньше.

Утром следующего дня она не спустилась, я пошла ее проверить и не обнаружила в комнате и постель не была расстелена со вчерашнего дня. Я отправилась в библиотеку и там обнаружила письмо и ещё кое-что, пойдёмте я вам покажу.

Мы вошли в библиотеку, это была круглая комната, с очень высокими потолками, наверное, метров 5 или 6, и на каждой книжке была приклеена какая-то записка. Стол стоял посередине.

–Зачем каждая книжка подписана? -удивлённо спросил я.

–А вы подойдите поближе, посмотрите, сказала старушка.

Я подошёл к стеллажу и наклонился, чтобы прочитать, там было написано: «я люблю тебя», на каждой записке которую я мог рассмотреть было написано: «Я люблю тебя».

–И на верхних полках тоже самое? Почему вы до сих пор их не сняли?

–Да. Ещё она оставила письмо, лучше я вам его зачитаю, так будет более ясно.

–Да, конечно. И я ощутил у себя в груди легкое недомогание.

Доротея начала читать:

Я проснулась сегодня и поняла, что ты уже не придёшь. В своей груди я почувствовала жжение, как будто маленький еж поселился там, будто он бегал по кругу и царапал своими иголками мою грудь. Я прошла в столовую к завтраку, но съесть ничего не смогла, долго смотрела на гладь озера и не могла ни о чем думать, тремор охватил мое тело, ёж размножался. Я ушла в библиотеку и написала для тебя эти записки с «я люблю тебя». Я никогда не говорила тебе этих слов прежде, потому что не чувствовала этого, не чувствовала любви. Я чувствовала тепло, нежность иногда злость, но не любовь. Я так думала. А оказалось это и была любовь, я писала через любовь к тебе. Я теперь поняла, что не смогу писать.

Каждое утро я просыпалась от прикосновения твоей руки к моей спине, ты гладил меня каждое утро, день изо дня, но не сегодня. И я поняла, что я не смогу жить без твоей руки, без этого прикосновения. Мне кажется, что я и писать то не смогу, как будто я не из своей энергии это дарила миру, как будто твои прикосновения были этой энергией. Прости меня, но я не смогу пережить даже дня без тебя, я не смогу жить надеждой, что ты вернёшься, что ты будешь гладить меня, как и прежде. Эти животные съедят меня изнутри. Эта боль не сопоставима с физической болью. Мне нужно чтобы меня гладили, как оказалось, что это важнее еды, воды и воздуха. Мне нужно чтобы меня гладил ты. Я не могу себе представить, что это будет кто-то иной. Когда я представляю себе это, эти ежи пожирают меня, в этот момент я испытываю самую сильную боль. Ты.Ты.Ты. Только ты. Я люблю тебя. Я была так резка с тобой последнее время, говорила тебе о ненависти, но ты продолжал гладить меня, каждый день, каждый день, но не сегодня. Прости меня, прости за это. Если бы я знала, что я тебя люблю, я бы сделала иначе. Ибо я чувствую иначе. Но эту боль мне не пережить. Я утону сегодня чуть раньше полуночи, если ты не придёшь. А ты не придёшь. Я знаю. Твоя Эрна.

Старушка сделала паузу, после посмотрела на меня, и повернула корпус тела к окну, встав ко мне профилем.

На самом деле она рассталась с Павлом намного раньше, его никто никогда не видел, она встречалась с ним в Петербурге. Подробностей их истории я не знаю. Эрна умерла спустя несколько лет. Она оставила записку и для меня, где она рассказала, что определила для себя так: с того дня как они расстались, она писала каждый день записку и приклеивала ее на книгу, когда была приклеена записка на последнюю книгу, в тот день она и утонула. Ещё она наказала мне держать все двери открытыми, потому что у Павла клаустрофобия и никогда не выключать свет. Собирать каждый день из нашего ботанического сада сорок розовых роз и ставить в гостиной, каждый день разжигать камин к пяти вечера и готовить ужин. Я делаю это уже девятнадцать лет, каждый день.

Дама замолчала. Мы допили чай, отужинали и распрощались.

Я вышел из дома и закурил. Подошёл к озеру и долго долго на него смотрел, вспоминая ее голос: «Павел», из ее уст мое имя всегда звучало по-особенному.

–Я знала, что когда-нибудь вы решитесь зайти. Жаль так поздно, – этими словами Доротея нарушила тишину. -Это вам, и протянула Павлу маленького ангела, связанного из белых ниток. – Она хотела отдать Вам его в тот вечер, когда вы не пришли на знакомство с родителями. Она связала двух ангелов. Второго ангела похоронили с ней.

Мои руки дрожали, я стоял и смотрел на ангела, что лежал в них, ангел буквально танцевал от моего дрожания.

В этот момент Доротея погасила свет в доме, и я услышал щелчок затвора.

Раз-два-три.

08.03.2020.

Восприятие.

Край ситцевого платья виноградного цвета едва колыхался на ветру, привнося цветочкам цвета ржи, что гурьбой раскинулись по всему подолу, первую прохладу. Нежное мятное дыхание таилось в этом ветре, будто сегодня на рассвете Бог разлил мятный чай и его бриз накрыл горожан. Виноградная ткань едва касалась голеней юной барышни, а вот россыпь цветов была прижата серым драповым пальто и приятно грело колени, которые немного напряглись от звука рельс и дрожащего асфальта – будто от шторма.

Трамвай № 24 прибыл на остановку и распахнул двери. Раз-два-три – барышня ступала острожно, легко и звонко – удары каблучков о ступени создали на улице Марата эхо в еще сонном Петербурге.

Всего три места были заняты в трамвае: у самого входа в трамвай сидела пожилая и миниатюрная дама с короткими и седыми волосами, которые блестели ярче хромовой ручки, за которую она держалась одной рукой. На руке очень гармонично разместился перстень с аметистом, который хорошо выделял зеленые глаза. Когда дама в платье спелого винограда вошла в трамвай зелёные глаза мягко взглянули на юную пассажирку и мгновенно вернулись на страницу книги Набокова «Приглашение на казнь».

Второе место в трамвае занимал мальчик лет восьми, с огромным синим рюкзаком. Карие глаза блестели и вносили контраст с титаново белыми яблоками – если бы это были глаза не ещё чистого и невинного ребёнка, любой заглянувший в них ужаснулся бы – страшно увидеть Бога в начале седьмого утра.

На другом конце трамвая, в самом хвосте стоял мужчина неясного возраста облокотившись на поручень и держа двумя пальцами дубовую трость. Чёрная кожаная куртка имела потертости, пуговицы были небрежно пришиты нитками разных цветов уже много лет назад и висели, от чего жесткие ткани рубашки в синюю с когда-то белой клеточкой проступали на обозрение. Лицо мужчины было очень серьёзным, но расслабленным, а уголки губ взмывали вверх, казалось, что если дотронуться до них и совершить полукруг они завьются в петлю.

Ия села на одиночное сидение недалеко от мужчины с вечной улыбкой, положила на колени сумку, поерзала ногами и почти тут же закрыла глаза. Двери трамвая закрылись, холодный ветер жадно залетел в салон, но через шесть с половиной секунд остыл в проигрыше с печкой, которую затопили ещё при выходе трамвая из депо.

Трамвай необычно качался из стороны в сторону, это ощущение можно сравнить с томным качанием младенца в колыбели.

Зрачки юной барышни совершили ряд забегов в правый и левый угол глазных яблок и успокоились, Ия заснула.

«Ия стояла у парадного входа огромного дома из красного кирпича с окнами, на которых остекление было разделено на отсеки. В каждом окне маленьких окошечек можно было насчитать около пятидесяти. Фонари тускло освещали улицу. Ия уверенным шагом прошла в здание и принялась подниматься по ступеням. Подступенки были низкими, а проступи широкими, за счёт этого казалось, что ступени не закончатся никогда. Спустя пятнадцать прилётов юная дама поднялась на последний этаж и сразу же оказалась в большой зале без окон. Эта зала больше напоминала арену в цирке – большая круглая площадка, а по периметру кресла. Ия встала в самом центре арены и в этот момент яркий свет прожекторов ослепил ее на несколько секунд. Когда глаза привыкли, юная особа увидела вокруг себя людей – рядом с ней стояли четыре человека: ее мама, жених и две подруги. На креслах поодаль сидели все друзья, приятели и знакомые Ии – по градации близости, на ближних рядах были близкие друзья, выше приятели и на последних рядах сидели едва знакомые ей люди и бывшие любовники.

Мама подошла к Ие первой и слегка коснулась плеча нежной ладонью, нежность прикосновения можно сравнить с лепестком отцветшего тюльпана, который падает тебе руку, когда ты едва касаешься бутона. Юная особа посмотрела в мамины тяжелые глаза и взяла ее за другую руку.

В руке лежала записка, которую мама передала Ие, сказав при этом:

–Милая, мы все собрались здесь сегодня для того, чтобы рассказать тебе о своём восприятии тебя, каждый приготовил для тебя записку.

Ия развернула листок и принялась читать записку от мамы:

«Иногда я думаю, что родила дьявола, от твоей ярости, иногда, что ангела, от нежности тебя переполняющей. Ты злая и добрая одновременно, сильная и волевая, резкая, серьезная …», на этом Ия сложила записку и подняла глаза, перед ней уже стоял парень с ослепляюще белой кожей, покрытой веснушками и бледно-зелёными глазами и протянул записку:

«Когда мы познакомились, в институте, ты была очень дерзкая, неугомонная и резкая, но когда мы оставались наедине: уязвимая, томная и нежная…».

– «Дальше», оборвала Ия, перебив юношу.

К молодой барышне подошла подруга. Они долго смотрели в глаза с напряженными, но спокойными лицами. Подруга передала записку:

«Ты злая! Как коршун. Но какая-то чистота будто таиться за этим всем, будто маленький и беззащитный зверь прячется за этой злостью…». Подруга отошла и на ее место встала вторая:

«В тебе очень много боли и разума. Ты состоишь из любви и цветов, которые много раз ранили. Не дай им пересадить их на обочину, я знаю тебя так хорошо, что мне больно думать об этом…».

Ия подняла глаза и посмотрела на людей сидевших в креслах, они кидали свои записки в воздух и через несколько секунд эти записки были у нее в руках – это было бесконечное количество записок: «злая», «добрая», «надёжная», «искренняя», «заботливая», «токсичная» …

Ия закричала: «НО ЭТО НЕ Я». «НЕ Я» – прозвенело эхом пять раз и все исчезли. Над ареной повисла пронзающая тишина. Молодая барышня побежала по лестнице вниз, считая пролеты: раз- два-три. На третьем пролёте она споткнулась и полетела кубарём вниз.

В этот момент трамвай остановился на остановке и его шатнуло вперёд, Ия резко открыла глаза и увидела, что трамвай все так же пуст. Юная особа наклонилась за книгой Набокова, что упала на пол и в этот момент двери трамвая распахнулись. Молодой юноша поднялся по ступеням.

–А мне больше нравится у Набокова «Защита Лужина», и улыбнулся, прищурив глаза.

Ия подняла свои блестящие карие глаза и мягким взглядом посмотрела на юношу, произнеся:

–Не читала, – одновременно укладывая книгу на колени.

Юноша заглянул в глаза молодой барышне и перевёл взгляд на цветные нитки, которыми были неаккуратно пришиты пуговицы и затем на кольцо с аметистом.

–В музее Набокова отмечают 90 лет роману «Защита Лужина», составите мне компанию? – спросил юноша, но интонацией задал тон утверждения.