Я – сотрудник Внешторга

Мы разговорились. Как зовут окликнувшую меня девушку, я не помнил, да и потом не вспомнил. Выяснилось, что они обе работают в одном объединении. От Внешторга на этот митинг послали достаточно большое количество тех, кого по производственным нуждам можно было оторвать от основного дела.

«Ну, как ты, где ты, – задавались обычные вопросы и, наконец: – Не женился?» – «Да нет еще, не нашел на ком». «А вот», – сказала она, указывая мне на свою спутницу. И тут процессия двинулась. Мы пошли все вместе, рядом. Я рассмеялся, склонил немного голову и представился понравившейся мне девушке: «Олег». «А я Таня», – ответила она. От Центрального телеграфа идти было недалеко, и я стал выпытывать у Тани ее телефон. Она отвечала не точно, с какой-то непонятной мне тогда загадочностью. Благодаря моей настойчивости, телефон она все-таки дала. Хотя вначале однообразно говорила: «Позвоните в „Станкоимпорт“». Потом только выяснилось, что Таня была одним из двух секретарей в секретариате председателя объединения. Следуя мальчишеской тактике, и старался не показывать свою крайнюю заинтересованность в продолжении знакомства, тем самым пытаясь подчеркнуть, что она не единственная для меня из женского пола. Я сделал паузу и не звонил ей несколько дней, что, кстати сказать, не сыграло никакой роли на мое превосходство в наших дальнейших взаимоотношениях.

Я долго думал, как продолжать дальше свое повествование, стоит ли писать в своих воспоминаниях о личных переживаниях, о своей семейной жизни? И, наконец, решил, что об отдельных эпизодах просто необходимо рассказать, поскольку они тесно связаны с моей работой, и от большинства из них зависела вся моя дальнейшая судьба.

Так вот, позвонил я ей через неделю, мы встретились, и через три с половиной месяца регулярных свиданий поженились. Это произошло 15 декабря 1964 года. Поначалу (как я уже писал) своего жилья у нас не было, и мы жили у Таниной мамы – Евгении Сергеевны (у тещи была часть дома в поселке Салтыковка). Дом-развалюха, газ подведен тогда еще не был, углем топили печку, расположенную на пяти квадратных метрах кухни, готовили на керосинках. Воду приходилось носить из колонок, находившихся на улице, либо удавалось брать у соседей. На первом этаже была комната (метров десять), в которой жила теща, и большая комната, метров тридцать, в которой жили две Таниных сестры. Дочерей было вместе с Таней четыре, и только старшая имела квартиру в г. Реутово в двух остановках электрички от Салтыковки. Вторая по старшинству была замужем за военным – старшим лейтенантом, раньше несколько лет служившим в наших воинских частях в ГДР, где он был вместе с семьей. А в то время он служил на Кавказе, куда семью с собой не взял, надеясь быстро вернуться в Москву. Квартиру приобрести они еще не успели. Третья сестра только что развелась с мужем и, естественно, жила с мамой. Сестер звали Неля – от первого брака тещи, и остальные Ирина, Светлана и Таня. Богатств у семьи не было никаких, кроме этого давно неремонтируемого дома. При доме был прекрасный сад с растущими вперемежку яблонями и грушами. Жили каждый сам по себе. Теща получала мизерную пенсию, которая была, по моему мнению, позором правительства страны того времени – 30 рублей в месяц. Дочери, как могли, помогали матери. В общем, я женился по любви и никаких материальных благ из женитьбы не извлек, впрочем, никогда и не стремился к этому и даже не думал ни о какой выгоде.

В течение четырех лет мы с Таней ютились в Салтыковке на втором этаже (спали в очень маленькой комнатке, где можно было поместиться вдвоем только лежа, а во весь рост стать было невозможно). Мы залезали туда (другого глагола не найду), как в палатку. На работу ездили на электричке, а потом уж на метро. У меня жить тоже было нельзя. У родителей была двадцатиметровая комната в коммунальной квартире (зато у Белорусского вокзала в районе известной Лесной улицы). Иногда нам удавалось снимать комнату или однокомнатную квартиру в Москве (как повезет). Досуг мы проводили, как получалось: иногда ходили в ресторан Пекин (это случалось, когда мы жили на 3-ем Лесном переулке), часто ходили в кино. Особенно любили смотреть фильмы на открытом воздухе: у Западной трибуны стадиона Динамо или в открытом театре Парка культуры – там и подышать можно было, и покурить. Как болельщик, я таскал Таню на матчи ЦСКА. Как-то раз мы смотрели обычный рядовой матч ЦСКА – СКА (Ростов). Игра была достаточно напряженная – ростовчане вели 1:0, москвичи играли слабо и никак не могли сравнять счет, но я болел отчаянно, а Таня мне в этом здорово помогала. Наконец, москвичи на последних секундах счет сравняли. Мы ликовали – кричали, обнимались, целовались… А в перерыве несколько болельщиков кавказской внешности, сидящие впереди нас (видимо, от души радуясь за меня), показали большим пальцем вверх, указывая на Таню (так, чтобы моей спутнице было незаметно). Я впервые встретил такое взаимопонимание между болельщиками, тем более, что их компания (человек пять) в этом матче отдавала предпочтение ростовчанам. Больше такого дружеского отношения со стороны болеющих за другую команду я не встречал.

Однажды нам повезло: Тане на работе удалось договориться снять квартиру уехавшей в длительную командировку сотрудницы Внешторга. Та сдавала ее остро нуждающимся через местком, а потому не так дорого – за пятьдесят рублей в месяц. Мои родители частично оплачивали снимаемое жилье. Они платили 30 рублей, остальное – мы. Нас это устраивало. В этой квартире мы прожили около полутора лет. Вопрос жилплощади был решен в 1968 году, когда я, в отчаянии от отсутствия собственного жилья, чтобы расшевелить родителей (до этого не предпринимавших конкретных усилий в получении или покупке отдельной квартиры), занял у родственников по маминой линии деньги и объявил, что вступаю во внешторговский кооператив в Давыдково и покупаю малогабаритную (24 кв. м) двухкомнатную квартиру. Первый взнос за нее первоначально был тысяча шестьсот рублей. Потом эта сумма была неожиданно для нас увеличена до двух тысяч четырехсот, а занимать нам больше было не у кого. Но родителей это подтолкнуло к более активным действиям, и они купили квартиру в районе Преображенской площади. Автоматически мы с Таней переехали в родительскую комнату (сейчас на месте нашего бывшего дома выход из метро ст. Белорусская к улице Бутырский вал).

Я продолжал работать в Палате и постигал азы организации выставок. В конце года мне удалось сдать немецкий на процентную надбавку. Я получил трояк описанным выше способом, но меня это вполне устраивало, и мы находились на седьмом небе от радости. Сослуживцы были поражены, потому что сделать это считалось практически невозможным, да еще человеку, не имеющему специального языкового образования. О Володе я не говорю, для него это было само собой. Помню даже, с каким восхищением после небольшого совещания между тремя преподавателями, принимавшими экзамен, ведущая среди них объявляла ему отличную оценку.

Работа у меня была несложная. На примере уже проведенных выставок мне было поручено изучать ставки за аренду площади, монтажа оборудования, ставки за пользование электроэнергией и т. д. Я уже участвовал в переговорах, наиболее простые вел сам. Все сотрудники отдела относились ко мне тепло, часто помогали в случае возникновения сложностей или при разрешении каких-либо проблем. Выручали мы друг друга и в бытовых вопросах. Здесь можно рассказать, например, о Клавдии Ивановне, той самой, о которой наш Николаев с присущим ему своеобразным юмором говорил, как о «прислуге за все», и которую (если сам не хотел что-то делать) положительно характеризовал и рекомендовал вместо себя: «Есть у нас такой работник – Клавдия Ивановна Лапшина…» – говорил обычно он по телефону. Ей было тогда около 40 лет (скорее, до сорока). Однажды она спросила меня, где современная молодежь проводит встречи, имеющие интимный характер. Обсуждение таких скользких вопросов обычно проходило с юмором и шутками, хотя и не теряя необходимость получения серьезного ответа. В данном случае она решила обратиться ко мне, учитывая мою молодость и опыт в таких делах, к тому же и то обстоятельство, что я тогда еще не был женат, и то, что я был человеком ее круга. Я рассказал ей, что мы иногда пользуемся услугами речных прогулочных пароходов, где тебе говорят «добро пожаловать», а женщина, следящая за порядком во время прогулки, при входе на пароход дает ключи от каюты. Места хватает всем пассажирам, работает буфет, но лучше иметь уже все с собой, чтобы не терять время. Пароход возит четыре часа от Водного стадиона (что неподалеку от Химок) до Зеленой гавани. На электричке с Савеловского вокзала это около 20 минут… Через пару недель она меня очень благодарила.

Однажды, при подготовке какой-то выставки, меня послали в Моссовет для участия в переговорах о стоимости аренды, где я, не имея инструкций и никакого опыта в таких делах, провалился (но потом все поняли, что эту ошибку совершил не я, а мое руководство). Дело в том, что я назвал работникам Моссовета ставку арендной платы за квадратный метр выставочной площади, которую мы в подобных случаях брали с иностранной фирмы, проводящей выставку. Я даже представить себе не мог, что моссоветовским чиновникам мы сообщали сумму примерно в десять раз меньше той, которую получали практически, т.е. фактически мы имели 5 рублей за кв. метр, а Моссовету платили 50 копеек. Это недоразумение в дальнейшем было исправлено – Моссовету мы стали платить 5 рублей, а c инофирм стали брать 10. В результате (если смотреть на этот случай в государственном масштабе) получилось, что я, подстегнув работников Палаты, обнаружил, что в этом вопросе есть резерв, и что раньше инофирмы нам платили слишком мало. Но поскольку увеличить эту ставку и получать ее с инофирм оказалось не так просто, в тот момент я схлопотал, как у нас говорили, втык. Лиля, наш старший экономист (и на тот момент моя наставница), защищала меня перед начальством, как могла. И благодаря ее достаточно высокому авторитету и приведенным аргументам, ей удалось убедить начальство, что я не мог знать этой хитрости, применяемой в расчетах с Моссоветом.

Смешных случаев и недоразумений было много. Например, не все любили ходить на так называемые формальные приемы. Особенно, если прием не «а ля фуршет» (участники приема выпивают и закусывают стоя, что удобно для общения, ведь каждый может подойти к кому захочет), а сидячий и, главное, общий. Там присутствует руководство, вплоть до замминистра, а ты лишь протокольно представляешь организацию и никого здесь не знаешь. Как правило, на таких приемах, сидишь где-то с краю и только за счет своего умения и эрудиции максимум, что можешь сделать, это поговорить с соседом (о чем, должен выдумать сам). Таких случаев у меня во время всей моей работы во Внешторге было несколько (но, слава богу, не так уж много).

В Палате подобное случилось только один раз, когда проводилась какая-то выставка ГДР, и надо было, чтоб от нашего учреждения кто-то непременно присутствовал. Помню, что это был обед. Проводился он в ресторане «Прага». Идти туда наши видавшие виды сотрудники не хотели, а я только потом понял, что это была чистая формальность – скучная и неинтересная. Застолье было шикарным, но я просидел весь обед в самом конце стола практически молча, аккуратно соблюдая произносимые тосты. Но предварительно, что и требовалось, я отметился (значит – от Палаты были), подтверждением чего послужило мое удостоверение старшего экономиста Управления иностранных выставок в СССР.

Вспоминаю также, как летом 1964 года к нам в Управление была принята на работу (видимо, по большому блату) новая сотрудница. Имя и фамилию ее не помню, столь незначительным она была работником. Но она была приятной наружности, одевалась достаточно модно, даже вызывающе, а порой сверхэкстравагантно. Про себя она любила говорить, что она девушка без комплексов (ну прямо вылитая «Лолита без комплексов» из известной современной телепередачи с одноименным названием). Правда, на саму ведущую она была внешне мало чем похожа, разве что почти не уступала этой Лолите по комплекции, а в остальном была моложе, блондинка, и даже симпатичнее современного оригинала. И вот однажды она пришла на работу в белом плиссированном нейлоновом платье и (представьте, хотя это и трудно) совершенно без нижнего белья. «Ба, да у нас теперь на работу голыми ходят!» – воскликнул Савицкий Леня, один из ведущих сотрудников престижного протокольного отдела (обладавший хорошим чувством юмора и даже про себя неоднократно рассказывавший всякие смешные истории). Как-то раз он приехал, кажется, в Лондон, с Председателем президиума Торговой палаты Нестеровым (по тем временам приравниваемого к уровню замминистра), который был достаточно суровым и жестким руководителем – снобом-педантом. И вот на приеме (как раз «а ля фуршет») Леня непрерывно переводил, но во время паузы отлучился на минуту к одному из официантов, разносившему спиртное или закуски, не это важно. А в этот момент к Нестерову подошел англичанин и что-то начал ему говорить, а Леонида нет. Случился небольшой конфуз, хотя Леня почти мгновенно появился, и ничего страшного не произошло. Вернувшись в Торгпредство, Нестеров вызвал Торгпреда и сказал тому буквально следующее: «Прием прошел нормально, ну, а этого, того, который со мной приехал, чтобы завтра здесь я не видел». На другой день об этом, правда, уже никто не вспоминал, но нервишки у Савицкого за ночь были потрепаны. Такое пренебрежительно-надменное отношение к подчиненным в те времена нередко можно было встретить не только в МВТ, но и в других министерствах и ведомствах.

Так как от Палаты на постоянную работу за границу практически не посылали, и поскольку я теперь был женат, значит, мне были «и карты в руки». Нам с Таней хотелось ускорить решение главного для нас тогда жизненного вопроса – поездки в длительную зарубежную командировку. Для этого надо было прежде всего перебраться в центральное здание МВТ, т. е. на Смоленскую площадь. К весне 1965 года мне это сделать удалось – я попал в Валютное управление, в отдел западных стран (или в отдел расчетов с западными странами – все равно). Здесь можно было либо встретить того, кто мог бы помочь, либо познакомиться с таким человеком, или просто быть на виду.

Глава 2. Валютное управление

Начальником Валютного управления тогда был В. В. Алхимов – Герой Советского Союза (во время войны он был командиром батареи в артиллерийских войсках), знающий и умный руководитель. Позднее его сменил первый замначальника Управления – Иванов Виктор Михайлович, человек с тонким пронзительным голосом. Дело свое он, конечно, знал, дураков на такие посты во Внешторге не назначали (потом его направили торгпредом в Англию).

Валютное управление стало для меня настоящей школой внешторговской работы. Здесь я узнал условия платежей, которые предусматривались в типовых контрактах, что такое валютная привязка или оговорка к цене, как составляются формулы цен на долгосрочный период, как фиксируются цены на биржевые товары, какие обязательные условия должен включать в себя аккредитив и многое-многое другое.

Начальник отдела Юрий Александрович Гуськов (в возрасте около 40 лет) в момент моего прихода в Управление был не то в отпуске, не то в загранкомандировке. Этого человека можно охарактеризовать как умного, знающего и уравновешенного руководителя. Ознакомительно-вводную беседу со мной в первый мой рабочий день провел зам. начальника отдела западных стран – Владимир Григорьевич Комаров, приятный, эрудированный молодой человек (ему тогда было около 35 лет), а главное – знающий сотрудник и спокойный руководитель. Я ни разу за все три года, проработанные мною в Валютном отделе, не слышал, чтобы он повышал голос на кого-нибудь из сотрудников. Мы вышли из общей комнаты и стали прогуливаться по шестому этажу вокруг шахт центральных лифтов министерства. Владимир Григорьевич рассказывал мне о Валютном управлении, его задачах, о том, какие обязанности будут возложены на меня и как их выполнять, одним словом – вводил в курс дела. (Мы с ним быстро нашли общий язык на базе сдачи кандидатского минимума. Он был предрасположен к научной работе и тоже хотел защитить кандидатскую степень).

Основной моей работой был контроль за правильностью оформления платежных документов таких внешнеторговых объединений, как «Разноимпорт», «Совэкспортфильм», «Запчастьэкспорт» и «Трактороэкспорт». Контролем за платежами других объединений занимались остальные сотрудники отдела, в зависимости от распределения обязанностей, установленных руководством отдела. Кроме того, на меня была возложена задача подготовки сводных данных о платежах в свободной валюте по всем объединениям Министерств. Предназначались они для министра и собирались в одной специальной таблице за каждые 10 дней месяца. Эту таблицу мы называли десятидневкой.

Отдел располагался в огромной комнате, в которой еще умещался отдел расчетов со странами Азии и Африки. Мой стол находился сразу налево от входа. За мной сидели Мария Ивановна Крылова и Герман Николаевич Гудков – одни из асов нашего отдела.

Мария Ивановна сама по себе была опытнейший сотрудник. Главными объединениями, платежи которых она контролировала, были «Автоэкспорт» и впоследствии отпочковавшийся «АвтоПромИмпорт». Без Марии Ивановны не проходили ни одни переговоры, связанные с покупкой автогиганта-завода в Тольятти. Велись они с фиатовским концерном. Начальная оценочная цена завода (около 2 миллиардов долларов) во время переговоров росла по мере их продолжительности, и окончательная сумма к завершению строительства значительно возросла. Причины такого роста я не стал бы объяснять, поскольку в самих переговорах непосредственно не участвовал, могу только сказать, что от всех этих повышений наши отбивались, как могли. Переговоры проходили с 1965 по 1967 годы в период моего становления как сотрудника Внешторга вообще и Валютного управления в частности. Главным вопросом заключения договора о строительстве завода и далее выпуска автомобилей «Фиат» была процентная ставка за предоставляемый нам кредит. Итальянцы в начале переговоров настаивали на 8%, наши предлагали 6%, но, благодаря работе спецслужб, мы узнали, что итальянцы могут согласиться на 5,6%, чего и удалось достичь нашей стороне. Завод в Тольятти был построен за четыре года, и уже в 1971 году с конвейера сошел первый автомобиль «Жигули», сразу же завоевавший невероятную популярность среди нашего народа. Впоследствии «Жигули» стали именовать «Лада» – с легкой руки жены Юрия Леонидовича Брежнева, сына самого Генерального секретаря. Он работал тогда старшим инженером Торгпредства СССР в Швеции, и, находясь там без заезда в Союз, превратился затем в торгпреда (став в дальнейшем одним из 11 замминистра и алкашом, причем настолько испорченным, что сотрудники и друзья из его окружения удивлялись, как он еще умудряется при этом работать). У Юрия Леонидовича, тем не менее, был ряд хороших черт характера: он был очень добр к людям, многим помогал в разных ситуациях, иногда даже в получении квартир. «Жигули» назвали «Ладой» для удобства произношения иностранцами, а еще позднее в народе этот автомобиль стали называть «копейкой» (из-за серийного номера 2101).

Мария Ивановна в то время была не замужем, у нее был сын, оканчивавший среднюю школу, и жили они вдвоем. Часто мы разговаривали с ней на бытовые темы, обсуждали просмотренные фильмы, телевизионные передачи, спортивные мероприятия, особенно хоккей (она была болельщицей «Спартака» и безоговорочной поклонницей тройки спартаковского нападения тех лет – братьев Майоровых и Старшинова). Мы обсуждали прочитанные книги, обменивались и книгами, и дефицитными журналами. Это Мария Ивановна дала мне почитать «Щит и меч» В. Кожевникова. По работе Мария Ивановна учила меня многим нюансам, возникающим в процессе оформления документов, и правильному построению взаимоотношений с работниками нашего и других отделов Управления и, главное, с сотрудниками курируемых нами объединений. Она дала мне много полезных житейских советов, касающихся семейной жизни, за что я благодарен ей до сих пор.

Герман Николаевич – другой опытнейший работник, типичный внешторговец, к тому времени уже побывавший в длительной загранкомандировке, и не где-нибудь, а в Японии. Работал он там в должности главного бухгалтера нашего Торгпредства, причем со знанием английского и японского языков. Незначительная молодежная часть Управления слушала его рассказы о загранице раскрыв рты. Впоследствии он уехал работать бухгалтером в Представительство Машприборинторга в Лондоне. Его командировка, видимо, готовилась заблаговременно, но об этом он никогда не рассказывал, что было характерно вообще для Внешторга. В случаях начала оформления за границу все старались держать язык за зубами, дабы кто-нибудь дорогу не перебежал (да и вообще больше из суеверия). Но в момент, когда вопрос о поездке решился окончательно, и его вызвали по этому делу (наверное, уже в Центральные кадры), даже у него сдали нервы – так значима и важна была для него эта командировка. Он бросил все (как говорят в таких случаях), и почему-то страшно бледный (что нельзя было не заметить) после телефонного звонка убежал в организацию, куда его вызвали. Позднее, когда оформляли меня на постоянную работу, я так не нервничал. Почему такое произошло с Германом, я не понял тогда. Хотя можно догадываться: ему предлагали поехать в Англию, а во Внешторге не каждому было дано не только поработать длительное время в этой стране, но даже в короткую командировку туда съездить. Лично я в Англию не попал за все время работы. Герман не был карьеристом и лизоблюдом-подхалимом. Он был чиновником в положительном смысле слова, знающим себе цену, поэтому я и позволил себе с некоторыми следами удивления описать момент решения вопроса его поездки. Как человек, он полностью соответствовал тому типу людей, которые мне нравились, и с которыми я общался по работе, да и вне высотного здания на Смоленской площади. Герман умел пошутить, смеялся над недостатками в экономике нашей страны, которые все видели, но не все пытались хотя бы что-то исправить, я уж не говорю, хоть как-то с ними бороться. У него было прекрасное чувство юмора, он с удовольствием слушал новые анекдоты, которыми мне удавалось его повеселить. Да и сам был не последний рассказчик. Это как раз ему принадлежит авторство разделения работников министерства на три категории: «Одни ездют в Лондон и Париж, другие в Пном-пню и Катманду, а третьи никуда не ездют», – говорил Герман, коверкая правильность произношения городов на русском языке и умышленно ошибаясь, пытаясь приблизиться к неграмотной речи. При этом он специально произносил название столицы Англии – Лондон – с ударением на последнем слоге, так получалось смешнее.

Часто я контактировал и с другими сотрудниками нашего отдела, например, с Валерием Борисоглебским, выпускником МГИМО, примерно одного возраста со мной. Естественно, Валерий добротно знал язык (у него был английский). И я, находясь в достаточно теплых с ним отношениях, во время изучения английского на курсах МВТ пользовался этим. При подготовке письменных домашних заданий просил его их проверить, в чем он мне никогда не отказывал, и в свободные от работы минутки делал это не безуспешно. Валера тоже ждал отъезда на постоянную, и в начале 1968 года был командирован для работы бухгалтером в Танзанию. Страна считалась хорошей, но скучная работа бухгалтера лично мне была бы не по душе. Хотя, положа руку на сердце, в то время, может быть, и я бы туда поехал, но из Валютного на оперативную работу не выезжали. Во всяком случае, я такого примера не знаю.

Был еще у нас болельщик футбольного клуба «Торпедо» Саша Кузнецов, с которым нам часто удавалось поговорить о делах футбольных. Он в эти годы восхищался игрой Стрельцова, получившего (после никому не нужного тюремного срока) разрешение играть в основных составах высшей лиги футбольного первенства страны, а болельщики «Торпедо» и все остальные восхищались его игрой. Хрущевское показательно-воспитательное наказание Стрельцова здорово повредило нашему футболу. Если бы не этот факт, не известно, какое место наша сборная заняла бы на первенстве мира в 1958 году в Швеции, и, возможно, для футбольного мира был бы открыт еще один Пеле, только наш превосходил бы бразильца по физическим данным (хотя бы по росту). Саша тоже вел сепаратные переговоры с начальником отдела Юрием Александровичем (это было похоже на эпизод из фильма «Простая история», где на встречу с председателем колхоза идет его заместитель со своим приятелем – рыболовом-бездельником, чтобы получить деньги для выпивки с трактористом из МТС, который может вне очереди дать гильзы-запчасти для простаивающих тракторов). Когда Саша говорил, создавалось впечатление, будто он малость пришептывал. На его пришептывания Юрий Александрович, как правило, отвечал однообразно: «не, не, не, ты пока подожди». Никто специально не прислушивался к их разговорам, но, по крайней мере, эти слова были различимы.

В отделе цен работал только что окончивший МГИМО, молодой специалист, Иван Королев. С ним мы тоже сблизились на почве языка и спорта. Иван был талантливый, веселый, остроумный парень, типичный представитель передовой молодежи того времени. Но, как часто бывает с такими ребятами, какой-то разбросанный и неорганизованный. У всех нас были портфели с закрытыми документами, которые мы получали в начале рабочего дня, а в конце его – сдавали. Если владелец портфеля выходил из комнаты, он обязан был этот портфель не оставлять на виду, а спрятать в один из ящиков стола. Столы были у всех огромные, и размеры их ящиков позволяли это сделать. За соблюдением этого, согласно возложенным на нее обязанностям, следила заведующая секретариатом Валютного управления. Портфели она почему-то называла папками. Иван часто забывал убрать свою «папку», и она, зная его слабость, каждый раз ловила «беднягу» на этом нарушении. Однажды он ушел на перерыв, оставив портфель на столе. Эта зав. секретариатом, зайдя в комнату отдела цен, увидела «злостное» Иваново нарушение, взяла и унесла его портфель куда-то к себе. Когда после перерыва мы вернулись на свои места, она вошла в комнату и громко, чтобы все слышали, спросила: