скачать книгу бесплатно
Гвардии финансист Скворцов, проявляя врождённую деликатность, схоронился за детской горкой.
…Я до хруста стискиваю зубы. Вспоминать дальше ночные похождения невозможно без риска сойти с ума от стыда. Я хочу одного – найти глубокую нору под корягой и забиться в неё. Никого не видеть… никогда… Или – на необитаемый остров… Только чтоб безо всяких там Пятниц.
На какой-то (короткий или напротив, долгий отрезок времени) я забываюсь остатками пьяного сна. В нём меня грызет за ногу, за левую, злобная грязная дворняга. Я вырываюсь из страшного полубреда-полугаллюционации с выскакивающим сердцем и пересохшей, как пустыня Гоби, глоткой…
Над собой я вижу склоненные ветки, пробивающийся сквозь них рассеянный солнечный свет. Неподалёку невидимая высвистывает пичуга – двумя коленами, неразнообразно.
Ч-черт, так я окуклился на улице? В центре города, прямо в «железном садике»? Сколько времени сейчас? Белый день?
Я сел рывком. Трусливо вжав в плечи голову, стал озираться по сторонам. Такого конфуза со мной еще не случалось. Похоже, я переместился на новую ступеньку своего падения.
Кто встал на наклонную плоскость, тот будет катиться.
Какой мудрец придумал сие непреложное правило?
Но это был вовсе никакой не «железный садик». И вообще я находился за городом. Сзади меня сплошной стеной стоял лес, а впереди, сколько видно, до горизонта – поле со стелющейся под ветром рожью. Или пшеницей. Разница в данном случае абсолютно непринципиальна.
Место незнакомое. Куда меня с кривых глаз занесло?
Я сосредоточился, вернее, тупо напрягся. И ничего не вспомнил. Наверное, ночью я поймал тачку. Чтобы закатиться с барышней к себе в общагу. Не мог же я любить её на улице? Хотя, почему не мог? Дело-то молодое. А может, вместо общаги укатил невесть куда? К корешку университетскому Коле в Иваново велел водиле мчаться? По местам былых сражений… Такое случалось раньше.
Не помню. Хоть убей, не помню как было.
Левую ногу, покусанную дворнягой, оказывается, я отлежал во сне. Онемела ноженька моя бедная, сотни быстрых колких иголочек по ней забегали.
Я встал и, прихрамывая, отошел на пару шагов от своего лежбища. Нетерпеливо рассупонился, вырывая пуговицы из тугих проранок.
Облегчение пришло бесконечное и упоительное. Я даже порычал от блаженства.
Вообще, конструкция жизни собрана из больших запланированных проблем и нежданных маленьких радостей. Сейчас меня как раз подкараулила одна такая мини-приятность. В виде бутылки «Балтики» в мятом красочном пакете без ручек, валявшемся в ногах моего прокрустова ложа.
Пробку я сковырнул ключом. Одним мановением, несмотря на тремор конечностей. Сказалась многолетняя практика.
В утробно-булькающий глоток поместилось больше половины бутылки. Оторвался я титаническим напряжением воли. Та же «девятка», голимый забористый «ёрш».
Я уселся в высокой траве поудобней, похлопал по карманам куртки. В правом нагрудном захрустела слюда, оповещая об ещё одной лилипутской удаче. Почти целая пачка краснодарского «Bond»!
Как говорил отрицательный герой Косоротов в популярном советском телесериале «Вечный зов»: «Не обделяет Бог радостью и нашего брата надзирателя!».
Я закурил под легко начинающееся похмельное опьянение. Глубокими затяжками усиливал действие пива. Зажмурился на солнце.
Лето почти прошло вот, а я даже не купался толком.
Я понуждал себя не думать о старых, новых и новейших бедах, воздвигнутых исключительно собственной дурью.
Деньги… Неужели я три пайка вчера дунул?!
Снова я устраиваю себе лихорадочный шмон, наизнанку выворачиваю карманы. Выкидываю на пакет, на счастливую длинноногую загорелую тёлку, облокотившуюся на капот вишнёвой «девяносто девятой», мятые зелёные десятки, одинокий полтинник, высыпаю мелочь. Начинаю считать и сразу сбиваюсь. Пересчитываю вслух, надеясь на чудо.
Девяносто три рубля и ещё копейки… В глазах у меня темнеет. Я лихорадочно присасываюсь к горлышку бутылки. Допиваю остатки, роняю бутылку в траву и снова закуриваю. Безуспешно пытаюсь пускать дым кольцами, но напряженные губы не сооружают нужных конфигураций.
Я упал в траву, к бутылке. Такой же пустой, но более ненужный. И то – бутылку тёмного стекла в ларьке принимают за рубль.
А за меня кто отжалеет целковый? Неужели вовсе я никчемен?
Я сорю пеплом себе на грудь. Я уже под лёгким наркозом. Могу безошибочно прогнозировать своё поведение безо всяких гороскопов.
Я точно знаю, что сегодня напьюсь. Закуплю на оставшиеся тугрики «маленькую» водки и три литра разливного пива. Сварю пельменей. Запрусь в комнате и буду крутить Александра Новикова. Одну и ту же ненадоевшую покамест кассету с альбомом под символическим названием «Стенка».
Пьянство есть удел неудачников.
Всей своей жизнью я упорно доказываю эту старую аксиому. Хотя аксиомы не нуждаются в доказательствах.
Я – неудачник, потому что пью. Но может, пью оттого, что неудачник.
Последние семь лет я расту наоборот – в землю. Когда карьера моя сломалась, когда я был изгнан из прокуратуры, где спринтерскими темпами достиг вершины своей служебной лестницы – полуноменклатурной должности заместителя межрайпрокурора, я был уверен, что восстану из пепла. На ниве ментовского следствия, куда меня легко взяли из-за полного почти отсутствия кадров с высшим юридическим образованием.
Выше планки старшего следователя, однако, я не прыгнул. Хотя барахтался, как та лягушка в крынке с молоком. Лучшие в области показатели, систематические переработки без отгулов и выходных в ущерб семье и здоровью, готовность безропотно катить в любую командировку, иммунитет против групповщины и интриганства сводились на «нет» неизбежными загулами. Длительность которых из раза в раз увеличивалась, а трезвые интервалы между ними наоборот, сокращались.
Два с половиной года отбарабанил я, тем не менее, в следственном отделе УВД. За это время записал в свой «актив» факт утраты служебного удостоверения. А ещё разодрался с пэпээсниками[3 - «Пэпээсники» – сотрудники патрульно-постовой службы милиции (проф. сленг).] на День милиции. Точнее, вздумал права качать совершенно не по делу, а они, парни тренированные, меня играючи отбуцкали. Приохотился ночевать в кабинете на составленных в рядок стульях. Понятно, что руководству это надоело.
Но верные друзья, ходившие уже в начальниках средней руки, меня не оставили без куска хлеба. Устроили перевод в уголовный розыск, где опять началась сага про белого бычка.
Я, безусловно, был единственным в мире о/у[4 - О/у – оперуполномоченный (принятое сокращение).] с прокурорским прошлым. Своего рода ископаемым. Звероящером.
По работе ко мне опять не имелось претензий. Талант, как известно, не пропьешь. Опять же, я неплохо разбираюсь в человеческой психологии и не трус. Некоторые так думают, по крайней мере.
Наверное, из-за того, что в розыске не работают идейные трезвенники и меньше писанины, я продержался там четыре года с гаком.
На женский день супруга со своей мамой, пользуясь моим беспомощным состоянием, сделали себе подарок – сдали меня в вытрезвитель. Изъяв предварительно ксиву. А экипаж по вызову прибыл молодой, в личность меня ребята не знали. Да я и сам бы себя не угадал тогда… никакого. Проспавшись в палате, я заблажил под утро, что прав у них нет таких – капитана милиции, орденоносца, мягкими вязками к топчану прикручивать. Грозил «продвижением» по службе, знакомствами в органах суда и прокуратуры. И всё бы оно ничего, дело сугубо внутреннее, почти семейное, но некстати нагрянул из области комендантский патруль, возглавляемый чересчур правильным старлеем. Который изначально не проникся уважением к старшему по специальному званию, пренебрёг оступившимся. Из вытрезвителя я в одно касание перенёсся посредством комфортабельного комендантского «форда» на офицерскую гауптвахту дивизионного учебного центра. По утру рапорт принципиального комендача с пришпиленным степлером компрматериалом лёг на стол генералу.
И уже вечером про меня написали в приказе: «За совершение проступка, порочащего честь сотрудника органов внутренних дел уволить…»
Потом – всё одно к одному. Чёрная полоса сделалась безнадежно бесконечной. Развод, разъезд. Причем, я рубил концы сам, с суетливым мазохизмом.
Оставшись без работы, я с ужасом обнаружил, что, несмотря на достаточно богатый жизненный опыт и университетский диплом, я абсолютно ничего не умею. Естественно, кроме того, чем занимался последние одиннадцать с половиной лет. К чему меня теперь – палёного – на пушечный выстрел не подпустят. На частного детектива, оказывается, надо полгода учиться. Причем, платно и в Москве. Юрисконсульты без стажа практической работы и рекомендаций не котировались. К коммерции у меня категорически отсутствовали способности.
Рабочей специальности тоже не было. Второй разряд токаря, полученный до срочной службы в армии, в расчёт брать несерьезно. Воровать, что ли, остаётся? Тоже не с руки, а ну как зацепят? На первом же этапе с учетом прокурорских и ментовских моих заслуг жулики задницу на фашистский знак порвут.
Короче, устроился я по блату ночным сторожем в парк культуры и отдыха ордена Ленина экскаваторного завода, где у меня оставались оперативные позиции. Лафа – ночь дежуришь, двое суток отдыхаешь. Зарплата, правда, смешная – четыре с половиной сотни. Зато пустых бутылок вполне реально за месяц на такую же сумму собрать. На необлагаемую подоходным налогом, обращаю внимание, сумму. К тому же открылись неограниченные возможности для самообразования.
В армию меня буквально за шиворот притащил Лёвка Скворцов. Одноклассник мой одолел после школы высшее военное финансовое училище. Вернувшись в родные края из богом забытого Забайкалья, он служил ныне в непыльной должности начфина артполка. Как вскоре выяснилось, не только непыльной, но и авторитетной. В один день я получил принципиальное «добро» командира части, прошёл медкомиссию и был зачислен в списки полка военным дознавателем.
– Условия у меня два, капитан! – командир полка Смирнов сильно затягивался термоядерной кубинской сигаретой и щурил правый глаз. – Не уходить в запои и не выёживаться!
Судя по-всему, полковник навёл обо мне справки. А может, и нет, поскольку упомянутые им качества присущи значительному числу мужского населения России.
Так я достиг дна своей юридической карьеры. Из всей тридцать третьей главы УК РФ «Преступления против военной службы» в армии работала лишь пара статей. Нарушение уставных правил между военнослужащими при отсутствии отношений подчиненности и самовольное оставление части. Текущей работы было много, а выхода – ноль. Уголовные дела возбуждались в самых безысходных случаях. Или в сугубо воспитательных. Задачи дознания заключались в сведении на «нет» совершаемых вояками правонарушений, заметанию сора по углам казармы, а также лепке всеми правдами и неправдами конфеток из фекалий. Хорошо хоть хавать эту «кондитерку» пока не заставляли.
Курирующей мою деятельность службой (как и остальных дознавателей соединения) была военная прокуратура. В лице давнишних знакомцев: старшего следователя майора юстиции Мунзафарова, делавшего в слове «постановление» как минимум две орфографических ошибки, и старшего помощника прокурора майора юстиции Халявина Ильи Филиппыча по прозвищу «Дай-дай».
Эти кремни бессменно пестовали правопорядок в дивизии лет десять. Сколько они загубили дел, раскрытых и переданных им по подследственности территориалами, известно лишь Создателю.
Помнится, на исходе девяностого года, будучи молодым и рьяным прокурорским следаком, выезжал я на одно бытовое убийство. Ночь, пурга. Прапорщик по пьянке и ревности заколбасил сожительницу. Самый что ни на есть прапорщик – с фиолетовым носом, в пэша[5 - Пэша – полушерстяное военное обмундирование (проф. сленг).], хромовых сапогах и с военным билетом на кармане. Ну я, понятное дело, квалифицированно провел осмотр места происшествия, изъял кухонный нож – орудие убийства, прапора закрыл на трое суток и допросил в качестве подозреваемого. Он ревел в три сорокоградусных ручья и давал полный расклад.
С утреца я быстренько настучал на машинке постановление о передаче дела по подследственности, подшил документы в приличную корку, упаковал вещдоки и набрал три двойки девятнадцать.
– Илья Филиппыч! Здравия желаю! Имею непреодолимое желание передать вам дело и злодея. Стакана чачи за бессонно проведенную ночь будет вполне достаточно!
– Какое дело? Какого-такого злодея? – с ходу включил дурака «Дай-дай», тогда лейтенант юстиции, готовящийся стать старшим лейтенантом.
Я популярно объяснил, не подозревая, что он не прикалывается вовсе.
– А-ах, этого, с рембата, – зевнул на другом конце провода Халявин. – Так он уволен позавчера. По собственному.
– Как уволен? – опешил я. – Он мне сам сказал, что служит. Военник его у меня. Там никаких отметок за увольнение нет.
– Да он не представил командиру военник. Сказал что потерял. А наговорить по пьяни всякого можно.
Я почти потерял дар речи от такого бессовестного нахальства. Вытряхнул из затёртой пачки «Примы» последнюю наполовину выкрошившуюся сигаретину. Прижав плечом к уху телефонную трубку, растерянно закурил.
– У вас всё? – поинтересовался «Дай-дай». – А то работы до чёрта.
– Постойте, – вспомнил я тут важную деталь, – этот прапор вчера с караула сменился. Он в караул начкаром ходил!
– Э-э-э, – заэкал старший лейтенант юстиции на сносях.
Ему на выручку пришёл находчивый Мунзафаров. По всему, он с самого начала слушал наш разговор по параллельному телефону.
– Чито здес такого? Захотел паследни раз схадит караул и пашел. Как откажишь?
Я объяснил этим мудакам кто они такие. Предостерег их от посещений всех городских кабаков без исключения. Особенно когда там окажусь я.
– Как плохо скажишь, да? – обиделся восточный человек Мунзафаров.
– О вашем хамстве я буду вынужден подать мотивированный рапорт руководству, – ледяным тоном прервал мою тираду Халявин.
Я бросил трубку и с делом под мышкой побежал к прокурору.
Через десять минут шаркающей кавалерийской походкой я вернулся в свой захламленный кабинетик. К десяти делам, находящимся в производстве, прибавилось одиннадцатое. По подозрению бывшего прапорщика тогда еще Советской Армии в совершении убийства.
Впоследствии немало подобных конструктивных контактов имел я со славными служителями военной Фемиды. Вдобавок, с «Дай-даем» у нас полгода была общая любовница. Вернее, моя – любовница, а его – законная невеста. И я об этом треугольнике знал наверняка, а он смутно догадывался.
Теперь пришло время собирать камни. Кувыркаться, как бедному Муку.
– Я вас научу неукоснительно соблюдать действующее законодательство, – уже при первой встрече в моём теперешнем качестве пообещал надзирающий прокурор Халявин.
И сильно пасанул от себя по полированной столешнице стопку исписанных листков. Она разлетелась веером… Наработанный мною за дежурные сутки материал по факту самоубийства рядового срочной службы Куликова.
– Проведите проверку в полном объеме! На первый раз ограничиваюсь устным замечанием!
Я покорно собрал бумаги, за парой листков пришлось лезть под стол. Двинул на выход. Проводить в полном объеме проверку.
– Капитан Маштако-ов! – утробно заревел «Дай-дай».
Прямо марал раненый, а не старший офицер юстиции.
Я обернулся к нему. Что удивительно, я абсолютно был индифферентен. Наверное, оттого, что начальников-дураков навидался вдосталь.
– Разрешите идти, товарищ майор? – бросил ладонь к козырьку.
Халявин надулся праведным гневом. Но справился с собой и зашипел, переходя в подвид земноводных:
– Класть на себя с прибором, Маш-та-ков, я не позволю!
За четыре месяца моей службы дознавателем Халявин, без преувеличения, раз десять строчил на меня рапорты о наказании. Но выговорешник я заимел единственный, да и то не строгий. Командир полка полковник Смирнов оказался мужиком порядочным. Прошедший Афган, Чечню, потерявший при землетрясении в Спитаке семью, он не пылил понапрасну. Я, в свою очередь, в достаточно полном объеме выполнял его условия – не лопать и соблюдать субординацию. И кроме этого, впахивал денно и нощно.
Прижал хвост обуревшим «дедам» во взводе химразведки. Оперативно и жёстко провел дознание по факту неуставщины в третьей батарее, настояв на аресте виновного. Привёл в порядок текущую документацию. Много времени уделял профилактике. Засев в засаду, ночью единолично прихватил на краже ГСМ[6 - ГСМ – горюче-смазочные материалы.] со склада двух контрактников.
Случились подвижки и в личной жизни. Жена разрешила забирать дочек на выходные. Срывался только раз. По прежним нормативам – всего ничего. Причём дизель не включал.
И вот приплыл. В понедельник с утра меня выдернет на ковёр проинформированный доброжелателями старпом товарищ Халявин и на этом ковре поимеет. Сзаду и спереду.
Уперев налитой подбородок в грудь и многозначительно вздёрнув смоляную бровь, он предложит мне свалить по-собственному.
Но в понедельник этот самый мне ещё надо выйти на службу. Что, следует отметить, в нынешней ситуации сомнительно. Уцелевшие девяносто три рубля жгут ляжку. Да и душа измученная просит…
2
Убаюканный девятым номером «Балтики», я незаметно и ненадолго задремал под волной воспоминаний. Проснувшись, перевернулся на живот, закурил и прислушался к стрекотанию кузнечиков. Они резонировали с больными частыми всплесками крови в висках.
Удивляясь себе, я одним махом, без обязательных философских отступлений расшнуровал тяженнные берцы. Связал шнурки и перекинул обувку через плечо. Стащил пахнущие адыгейским сыром влажные носки и рассовал их по карманам брюк. Блаженно пошевелил пальцами ног – сопрели, чертята! Подхватил пакет, в котором бултыхались портупея с пустой кобурой, надевавшаяся ради строевого смотра, и пресловутый подарок однополчан. Большой флакон пены для бритья. Офигенно полезная штука для человека, пользующегося исключительно электробритвой!
И двинул вдоль опушки в направлении «прямо». Сразу вышел на просёлочную дорогу. Пыль под ногами была горячей и нежной, как тальк. Я попытался вспомнить, когда в последний раз ходил босиком по земле – и не смог. Наверное, в детстве, в деревне у бабушки Мани.
С обеих сторон просёлка стеной стояли злаковые. Теперь я видел, что это пшеница. Определил по длинным усатым колоскам.
Хлеба налево, хлеба направо. А ещё говорят, кончилось сельское хозяйство в посткоммунистической России!
На часы мне было смотреть влом, но и без часов, по забравшемуся в зенит солнцу я знал, что уже полдень.
Потом я разглядел вдалеке острую, как заточенный карандаш, свечу церкви. Россыпь крохотных домиков вокруг нее.
Как занесло меня сюда? Что это за населенный пункт на горизонте?
За годы работы я вдоволь намотался по району, благо, преступления совершались повсеместно. И не без оснований считал, что знаю район, как свой карман, где – дырка, а где – заплатка. Но вот таких разливанных хлебных морей я не припоминал. Прямо житница России, а не скудное Нечерноземье.
Впрочем, не это сейчас суть важно. Важно, чтобы в селе функционировал сельмаг. В отсутствие сельмага реанимационная задача усложнится, придется ходить по дворам, просить хозяев продать свойского. Что, с другой стороны, сэкономит имеющиеся денежные средства. Пол-литра самогонки даже в городе стоит пятнашку, против полтинника за пузырь водки.
