скачать книгу бесплатно
Буча. Автобиографические записки
Аркадий Макаров
Попавший по недоразумению работать в СПТУ молодой инженер неожиданно столкнулся с жёсткими приёмами педагогики того времени. Весёлые и озорные истории сопровождали начинающего мастера производственного обучения с первых дней его работы и явились содержанием этих записок, из которых ясно проглядываются изъяны советской профессиональной школы.
Буча
Автобиографические записки
Аркадий Васильевич Макаров
А в нашей буче, молодой, кипучей, —
и того лучше.
Поэма «Хорошо!» Вл. Маяковский
© Аркадий Васильевич Макаров, 2016
ISBN 978-5-4483-4505-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Чукча
Работать в тамбовское восьмое строительное производственно-техническое училище, сокращённо СПТУ-8, я попал по недоразумению.
Сначала, после окончания института я трудился прорабом в ПМК-7, седьмая передвижная механизированная колонна. Слово «трудился» мало подходит для этой должности предводителя «варягов» в колхозных хозяйствах области. Хотя, какой из меня предводитель?
Настоящим и действительным предводителем и атаманом в ту золотую пору был у нас начальник ПМК Завьялов Лев Давыдович. Вот был предводитель, так предводитель! Атаманил, невзирая на уголовный кодекс. Его задача была одна – приехать на шикарной чёрной «Волге», покрыть матом бригаду монтажников со мной вместе, потом нырнуть в правление колхоза, для которого мы монтировали зернохранилище, выползти оттуда никаким, забраться раком в машину, и, погоняя шофёра, убраться восвояси.
Однажды, после такого заезда, вползая в легковушку, он обронил из кармана пухлую пачку денег и умчался.
Мы, чтобы не попасться на глаза нашему атаману, в это время прятались в одном из огромных стальных стаканов – заготовки для монтажа башен.
Удивлению и радости не было конца – вот он коммунизм на лицо, какой! Яркие сторублёвки, шутя и играя, загонял ветер запросто в гущу спелой пшеницы.
Хватило и на известную нужду монтажников и на, вечно ворчливых от безденежья, жён.
Долго потом искали, в уже скошенном поле, хотя бы листик – пустая стерня только колола руки.
Лев Давыдович о деньгах так и не вспомнил. Этого добра у него всегда хватало.
Деньги он носил во всех карманах. Бывало, полезет закурить, а вместе с пачкой сигарет в ладони оказывается или «стольник», или четвертная.
Страна, в то застойное время, на колхозы не скупилась. Металл – прокат любого профиля: балки, трубы, дефицитное в личных хозяйствах кровельное железо – всё шло валом.
– Так! – вызывает меня Лев Давыдович в конце месяца, и подаёт бумажку, – Включи в затраты сверх сметы то-то и то-то!
– Лев Давыдович, я уже процентовку подписал! Всё – согласно сметы!
– На, вот тебе! – достаёт из кармана радужный веер денег, – Купи главному инженеру колхоза пару бутылок коньяка, да не скупись! Купи армянского! Пару плиток шоколада, того, настоящего, горького. Лимончиков прихвати и топай! Я с ним договорился. А процентовку перепиши заново. Включи туда сверхнормативные затраты. Он подпишет. Остаток денег возьми себе. Жене подарок сделай. Ты, я слышал, женился недавно. Жена, говорят, красивая. Познакомь как-нибудь, ладно?!
И ты идёшь униженный и оскорблённый делать приписки, гнать фуфло, если хочешь работать.
Пришёл домой, рассказал жене. А жена общественница, студентка ещё. Прямая, как не знаю кто.
– Уходи! Увольняйся, пока тебя не посадили! Если не уволишься, сама пойду в ОБХСС и заявлю, чтобы тебя огородить от тюрьмы. Уходи с работы!
Что делать? Написал заявление по собственному желанию. Зашёл в кабинет. Лев Давыдович с трубкой возле уха за столом. Кивает мне по-свойски: садись, мол.
В трубке разговор долгий. Лев Давыдович морщиться. Кому-то говорит: «Всё! Всё, всё!» И ко мне:
– Чего тебе?
Я подаю ему заявление и деньги. Он вопросительно смотрит на бумагу:
– Что, мало дал? – и лезет в карман.
– Лев Давыдович, трус не играет в хоккей!
– А, понимаю, понимаю! Так бы и сказал…
– Вот и говорю!
Быстрый кудреватый росчерк. Пододвигает бумагу и деньги в мою сторону.
Беру заявление, а деньги оставляю на столе.
– Забирай башли! Они твои! Это тебе заместо перерасчёта.
– Тут многовато будет…
– Бери, бери! Я тебе в этом месяце прогулы поставлю, чтобы кадровик не мучил. Вот тебе и расчёт за просчёт!
Что ни говори, а человек был наш предводитель! И с юмором.
Уволился. А места хлебного жалко. Куда пойти? Снова к ребятам сварщиком? Неудобно как-то. Скажут, не смог инженером работать… В «Союзпроммонтаж» податься… Там всегда вакансии. Но на монтаже и прорабом не сладко. Вечные командировки и переезды по всей стране, а у меня жена студентка…
Уткнулся глазами в наш исследовательский институт резиновой промышленности, где правдами и неправдами сочинял диплом по производству и вулканизации автомобильных шин. Диплом защитил на «ура!» Может, вспомнят заслуги? Возьмут… Буду сидеть под крышей, в тишине…
Кадровик там строгий, из бывших военных, Петром Алексеевичем величают, как нашего первого императора.
Помялся возле двери. Кашлянул в кулак. Постучал в дымчатое и тусклое стекло кабинета. Тихо. Приоткрыл дверь. Сам Пётр Алексеевич, скрестив на груди руки, что-то внимательно высматривает в окне. Ну, точь в точь, как тот император перед прорубленным окном в Европу.
– Разрешите?
– Разрешаю! – говорит, не оборачиваясь, и всё продолжает смотреть в окно.
Я молча мнусь у двери.
– Нету! – говорит Пётр Алексеевич.
Я никак не пойму, чего такого «нету», и осматриваюсь вокруг себя.
– Не ищи! Места для тебя у нас нет.
– Пётр Алексеевич, а как вы догадались, что я работу ищу?
– Ты ж ко мне не покурить пришёл. Я смотрю, ты за дверью уж очень робко топчешься. Ну, думаю, ещё один студент место ищет.
Я в растерянности оглянулся на дверь. Весь коридор – в стекле, как на ладони. Двери с обратной стороны зеркальные, а из кабинета всё видно: кто голову над чертежами ломает, а кто в курилке пропадает – вот она и прогрессивка в конце месяца!
– Иди, давай! Нам настоящие инженеры нужны, а не статисты!
Мне стало так неудобно и стыдно за свою самоуверенность, что я быстро выскользнул за дверь в надежде, что никто не узнает о моей попытке, прислониться к людям науки, где ценятся творческие личности, которые на «ты» с математикой и физикой. А у меня по высшей математике стоит длинный, и то внатяжку, похабный «уд»…
Вылетаю на улицу, и – вот она, удача! Перед институтом на лавочке сидит и мирно курит короткую изогнутую трубку наш преподаватель на курсе по основам взаимозаменяемости.
– Здравствуйте, Алитет Демианович!
Интересный человек, настоящий гениальный чукча, неизвестно какими судьбами попавший на серединную чернозёмную Россию. Его настоящее имя было – Алелекэ-кай. Приставка «кай», говорит о принадлежности к известному мужскому роду китобоев-охотников. Но, студенты его называли проще – Алитет. «Алитет в горы не уйдёт, но зачётка под рукой – всегда лучше!» – говорили студенты и протягивали синий складень, где всегда можно надеяться на твёрдую тройку. «Основы взаимозаменяемости», предмет мудрый, но муторный. Сколько ни учи, а на зачётах всегда споткнёшься. Вот тогда-то и выручает Алитет Демианович, Демьянович по-русски.
Знаменитый человек, этот Алелекэ-кай! О нём по институту ходили легенды. Чукча – и математик! Да ещё какой! С одной логарифмической линейкой в нашем НИИ химического машиностроения любые несущие конструкции и узлы рассчитывал. За что его, несмотря на болезненную слабость, держали сверх штата. Вроде, как почасовика. И в нашем учебном заведении он тоже был почасовиком. Попала шлея под хвост, запил мужик, – а он у нас по штату не числится!
Сам-то он стеснялся своей слабости, но иногда горько отшучивался: мол, вот она, колониальная зависимость что делает! Боялся своей, как у всех северных народов, генетической предрасположенности. С нами, вечерниками, он держался запросто. Иногда можно было его увидеть и в наших шумных компаниях за празднованием какого-нибудь случая. Человек он был сравнительно молодой и пользовался, невзирая на слабость, вниманием одиноких «студенток-очаровашек», которым его болезнь не мешала, а даже помогала расслабиться и окунуться в соблазн.
Такой он был человек…
Товарищеские чувства связывали и меня с ним. Было дело и ночной город копытили вместе подстёгнутые весёлым наездником-хмелем.
– Здорово, студент, здорово! – пододвинулся на скамейке высвободив мне место. – Присаживайся. В чём проблема?
– А! – махнул я рукой и полез за сигаретами.
– Что, с Петром Алексеевичем общий язык не нашёл?
– В разных мы с ним категориях, Алитет Демианович?
– Сколько раз говорить, что я не Алитет! Меня зовут Алелекэ-кай. Зови лучше просто, по-русски – Демьяныч. И – все дела! С работой проблемы?
– Ворьё кругом! Под монастырь чуть не подвели в ПМК. Там у нас такой жучила, что пробы негде ставить! «Вот они, деньги!| – говорит, – бери, сколько рука захватит!» А у меня хватательный инстинкт отсутствует, – обернулся я к чукче, показывая раскрытую ладонь, что она плохо сжимается в горсть.
– Что так? Переформатироваться не можешь? Я вот тоже…
А, что «тоже»? Он так и не досказал. На его лице молодого загорелого японца отобразилась грустная улыбка. От «Демьяныча» уже густо попахивало хмелем. Было видно, что у него сегодня с утра – «день свободен!».
– Выпьем? – спросил он более утвердительно, чем с вопросом.
– Козе не до плясок, когда хозяин нож точит, – попробовал я отшутиться. – Работу ищу!
– Это у тебя на лице написано. Работа, – он снова грустно усмехнулся, – не Алитет, в горы не уйдёт! Раздели с чукчей пару минут, и чукча тебе поможет…
Он достал из потрёпанного кожаного портфеля узкогрудую бутылку. К моему удивлению это был дефицитный для того времени армянский коньяк «Отборный». Каким образом коньяк оказался у Алитета, неизвестно, при мне он всегда пил наш местный горельский вермут или такого же качества портвейн три семёрки.
Я боязливо покосился на окно кабинета кадровика:
– Пётр Великий бдит!
– А, – пустое! Я сегодня все работы сдал на подпись, и теперь в свободном плаванье.
Пить с утра, и в такой момент мне действительно не хотелось. Я для убедительности сослался на свой хронический холецистит.
– Ну, болей дальше! – «Демьяныч» с неохотой спрятал бутылку снова в портфель. – Гнилое место! – указал он на фасад института. – Ты здесь и месяца не протянешь, головоломки и ребусы отгадывать. Не твоё это дело! Вон через дорогу ПТУ там у меня директор знакомый. Пойдём!
«Попробовать что ли? Может, из меня тоже педагог получится… Заманчиво всё-таки! Чем чёрт не шутит, пока бог спит…» – соображал я, почёсывая затылок.
– Пойдём! Там, я знаю, преподаватель спецтехнологии требуется, – нехотя поднялся мой высокоумный и уникальный чукча со скамейки. Было видно, что ему не хочется покидать насиженное место. Но, чукча сказал – чукча сделал!
Первые уроки педагогики
Через пару минут я со своим другом уже стоял в директорском кабинете. Там шли какие-то разборки. У стола корячился, как в схватке живота, косматый, с грязными патлами до плеч, великовозрастный балбес, а рядом, придерживая его за рукав, оправдываясь, что-то тараторила сидящему за столом директору, моложавая женщина. У директора, мужчины свирепого вида, нервно поигрывали крутые желваки на скулах.
Неожиданно, не обращая на нас внимания, он вскочил из-за стола, огромной горстью схватил балбеса за пакли, сшиб его наземь, и широким, на толстой подошве ботинком, прижал грязные войлочные космы к полу. Голова несчастного, как перед палачом, с услужливо вытянутой, ещё мальчишеской шеей и вывернутыми белками глаз, покорно утупилась в ботинок.
– Нож! – не обращаясь ни к кому конкретно, прорычал мучитель.
Мой напарник спокойно взял со стола полуметровый тесак с наборной рукоятью и подал в широкую ладонь свирепого садиста.
Мне почему-то сразу же расхотелось работать педагогом. Нехорошо захолодело под ложечкой, густо по спине побежали мурашки, и, под хлёстанный инстинктом самосохранения, я кинулся к двери – бежать! Непременно бежать! Но тут гениальный чукча быстро перехватил меня поперёк туловища:
– Куда?
Я с ужасом уставился на жуткую картину.
Директор, ловко перекинув нож в правую руку, нагнулся над жертвой. Быстрый взмах тесаком, и вот уже у мучителя в горсти оказались вяло поникшие космы доморощенного блатняка. Он сразу как-то ослаб, потерял цвет и по-детски, шмыгая носом, расплакался.
– Держи на память! – Главный педагог училища отбросил тесак на стол и сунул ржавые космы за пазуху несчастного. – Иди на урок! И, чтоб ты мне больше на глаза не попадался! Иди! Вот работёнка, мать её! С тесаком на урок пришёл, – кивнул вслед ушедшему. Потом к нам: – Привет-привет! – жмёт руку Алитету. Молча подержал и мою руку. – Нина Александровна! – крикнул в дверь. – Накрой нам стол! Война войной, а обед – вовремя! Ко мне – никого!
Я с удивлением смотрел, как хозяин кабинета молча подошёл к неказистому, сбитому из древесно-стружечной плиты шкафу, где пылилась с выцветшей от времени обложкой руководящая методическая литература, ловко повернул шкаф, и мы оказались в тесноватой, но уютной со всех сторон комнате, правда, без окон, – вероятно, от постороннего глаза. Весь передний угол занимал высокий белый холодильник. На маленьком приземистом столике, покрытом зелёной шёлковой скатёркой, в стеклянных вазочках солдатскими треугольными конвертами торчали накрахмаленные салфетки. Точь-в-точь, как в ресторане. От уличной жары спасал урчащий за узорчатой решёткой ласковым котёнком небольшой вделанный в глухую стену кондиционер.
– Всё путём, однако! – кинув в угол портфель, сказал, потирая ладони, гениальный чукча и первым уселся на низкий обтянутый мягкой кожей табурет. Было видно, что он здесь частый гость и с хозяином на короткой ноге.
На краешек табурета присел и я, соображая, как себя вести, и чем кончится дело.
А дело только начиналось.
В поварском чепчике и в белом, с кружевной оторочкой, фартучке, резвая, как школьница-выпускница, впорхнула к нам с подносом в руках очаровашка из местного пищеблока. Потом ещё одна, столь же резвая, как и первая.
Вмиг на столике образовалось нечто, очень похожее на праздничный обед в ресторане. Очаровашки исчезли так же быстро, как и появились.
