Буча. Автобиографические записки

скачать книгу бесплатно


– Сподобимся по маленькой? – почему-то посмотрел в мою сторону хозяин кабинета, и, не оборачиваясь, привычно дотянулся до холодильника, и вот уже – она, запотевшая и чистая, как только что вынырнувшая из парной девица, бутылка отличной пшеничной водки. У меня непроизвольно засосало под ложечкой, проснулась память желудка, в котором с утра, кроме чашки чая, ничего не было.

– Не робей! – оживился чукча, и почему-то пододвинул ко мне вазочку с торчащими из неё салфетками. Я машинально вытащил одну и стал усердно протирать лежащий передо мной столовый нож.

Не будучи по жизни очень уж стеснительным, я в такой дружеской и непринуждённой обстановке, вдруг почувствовал свою ненужность и отстранённость от всего, что находилось передо мной. И ненормальный, но гениальный математик-чукча, и очевидный садист директор, и закуски, и эта соблазнительная пшеничная радость для меня были недосягаемы и недоступны. Я искал работу. Вот уже около месяца я живу без денег, и мне так необходимо найти своё место – спокойный трудовой день и нормальная зарплата, а здесь сумасшедший дом какой-то!

– Бледнолицый брат мой, – подняв рюмку, высокопарно молвил Алитет, – обращаясь в стиле Майн Рида к хозяину кабинета. – Этот застенчивый молодой человек, – гениальный чукча коснулся наполненной рюмкой моего плеча, – мечтает посвятить свою жизнь благородному труду советского педагога, и ему нужно место в этом замечательном коллективе, – обвёл он рукой вокруг себя, обозначая своё устойчивое местопребывание.

Хозяин, сморщившись, словно вдруг у него заболели зубы, упёрся недружелюбным взглядом мне прямо в переносицу:

– Нет, только не педика! – неизвестно от чего взъярился хозяин. – У меня эти из пединститута, вот, где сидят! – выразительно хлопнул себя по взбагровевшей шее, это садист. – Интеллигенты, мать их так! Соплю без платочка не вышибут! А ты, директор, сам с малолетними дебилами возись. Перевоспитывай! – обрубил он свою гневную речь, протягивая и мне рюмку! – Пей, студент!

Я, хоть и обиделся за «педика» и за «студента», но машинально, без слов и лишних движений опрокинул в себя нашу русскую пшеничную радость!

– Ишь ты! – восхищённо крякнул садист, и тут же снова наполнил мою рюмку. – Ты кто?

– Инженер! И монтажник – по совместительству, – осмелев, ответил я с вызовом.

– Правда? – резко, чему-то обрадовавшись, ухватил он меня за рукав. – Родной, мне, как раз, такой человек и нужен! В мастера производственного обучения пойдёшь? Спецтехнологию читать будешь! К зарплате прибавку за часы дам! А то у меня одни бабы. Распустили весь контингент! На «вы» с учениками разговаривают! Понимаешь? – по-дружески пожаловался мне. – Документы с собой?

Я достал диплом, трудовую книжку и паспорт.

Коротко взглянув в трудовую книжку, он всё вернул мне:

– Иди к моей секретарше. Оставь Нине Александровне заявление, я потом подпишу, и приходи завтра в училище. Со мной ты здесь не сидел. Запомни! Иди! Беру на работу!

Надо признаться, я не очень-то обрадовался предложению «садиста». Вопрос воспитания подрастающего поколения я полагал иным. И с неохотой поднялся: хорошо было… Стол накрыт…

Нина Александровна с готовностью подала мне лист бумаги и ручку:

– Пишите. Кому: просто – директору СПТУ-8 без фамилии, Николай Ильич не любит, чтобы его фамилию – Кривопалов, тиражировали по любому случаю. Так, так… – внимательно изучила мой институтский диплом. – А ведомость по оценкам не с вами?

Зачем ей потребовались мои оценки, ума не приложу? Я ведь не в академии собрался работать! Вот он – диплом, а вот гербовая печать! На моё пожатие плечами, Нина Александровна посмотрела подозрительно, но, всё равно повертев диплом в руках, взяла от меня заявление и трудовую книжку:

– Завтра к восьми ноль-ноль, без опозданий на линейку!

– Какую линейку? – вырвалось у меня.

Нина Александровна с таким отвращением посмотрела на меня, словно услышала грязное, нецензурное слово в свой адрес.

Эмиссар перестройки

Как не спешил, но на «линейку» я всё же опоздал.

На первом этаже, в длинном выкрашенном тёмно-зелёной, казённого цвета краской, зевая и вяло переругиваясь, перед громогласной, высокой и нескладной в своём росте женщиной, стояло десятка два ребят в одинаковой, мешковатой – «на вырост» одежде.

Как выяснилось позже: женщину звали Ираида Васильевна, и она была комсоргом училища, несмотря на свой запоздалый возраст, но с большим комсомольским задором. А «линейку» представляли учащиеся из недавнего детдома. Остальные обитатели этого учебно-технического заведения вообще на «линейку» не вставали, и принудить их к построению не было никакой возможности. Покуривая и толкая, друг дружку, остальная часть контингента медленно тянулась из столовой после добротного завтрака.

В те времена учащихся кормили очень хорошо, а из-за их частого пропуска уроков, можно взять в столовой и повторную порцию, и даже не одну.

Да, посещаемость здесь всегда была слабым звеном в цепи обучения и воспитания, от чего на каждом педсовете страдали не только одни мастера производственного обучения. Повсеместно падала дисциплина. Кончался период «развитого социализма» и страна с очевидностью поспешно шла к развалу.

…После линейки состоялось, правда, с поправкой на пустующие стулья из-за малого числа учеников, общее собрание в красочно оформленном кабинете истории.

«Вам всё можно!» – сказал, как обрезал московский эмиссар от центрального отдела народного образования, выступая перед учениками. По его словам руководящая роль в обучении представлялась теперь по требованию нового времени, самим ученикам. «Вы должны сами выбирать себе директора и своих преподавателей! – рубил он воздух маленькой ладонью. – В стране идёт перестройка, и борьба с косностью, это первоочередная задача нашей партии. Теперь вы, молодые, стоите у руля вашего учебного заведения. Гласность и самоуправление побеждает во всех сферах жизни. Вперёд к новой экономической политике!»

Речь его была путанной, но заражала энтузиазмом. Школяры что-то не в лад громко выкрикивали, смеялись, хлопали по столам крышками и бестолково гомонили.

Самоуправление и повсеместная гласность, дело хорошее, но, как это всё связать и осуществить на практике, никто не знал. Только все сразу воодушевились новшеством. Первой поднялась Ираида Васильевна и торжественно произнесла клятву гласности. «Партия объявила гласность в стране, поэтому мы должны каждый на своём месте раскрыть публично все свои недостатки и пороки в обучении молодого поколения. Теперь не будет никаких тайн от наших любимых учеников».

Эмиссар-куратор из Москвы энергично похлопал пухлыми ладошками: – Меньше формализма, а больше свободы на местах. Гоните метлой педагогическую косность и замшелость в учебном процессе! Всем привет! – привскочив со своего места, помахал он ручонками в сторону неумолчных школяров и отправился, по выражению счастливого лица, вместе с директором и заместителем директора по воспитательной работе, женщиной со всех сторон ладной, в тот благословенный и насиженный гостями кабинет.

– Пойдёмте со мной! – взяла меня за руку одна из сотрудниц, довольно пожилая женщина, но с быстрой и молодой походкой.

Нырнув под лестницу, мы оказались с ней, судя по деревянным счётам и бумагам на столе, в бухгалтерии. Старушенция, наверное, работала здесь кассиром.

Перебрав на широком столе листки, она зацепила один из них сухими, жёсткими пальцами.

– Ах, вот он где!

Это был приказ о зачислении меня на работу. Сверилась с моим паспортом в правильности написания имени и фамилии.

– Ну, всё! – облегчённо вздохнула она, как будто только что опустила тяжёлую поклажу. Полистала, полистала деньги и протянула мне:

– Распишитесь здесь и здесь!

Расписался.

– Ну, и подпись у вас! Прям, как у министра финансов.

– Ага! – хмыкнул я довольный.

– Эти деньги на командировочные расходы! После за каждый день, чтобы отчитались! Позовите сюда ещё Алексея Павловича Попова, он с вами должен ехать.

Какая командировка? Куда? Какой Алексей Павлович?

Палыч

Я вышел в замешательстве из бухгалтерии. Навстречу шёл крепкий лет сорока мужик с высоким вьющимся зачёсом, что-то соображая на ходу. Об этом говорил его отсутствующий взгляд и какая-то рассеянная походка. Чуть не столкнувшись со мной, он остановился, встряхнул головой, как конь, на лице появилась лукавая ухмылочка знающего человека.

– Ты что ль новенький мастер производственного обучения у сварщиков?

– Я!.. Только меня с учениками не познакомили.

– А у нас такой группы и нет вовсе. Её ещё набрать надо. Ты командировочные получил?

– Получил.

– Давай сюда!

Я многого наслушался о современных учебных заведениях: и, как там учат, и, как грабят свои своих же сверстников, и, как на это, спустя рукава, смотрят учителя и воспитатели, но, чтобы так вот сотрудники отбирали друг у друга деньги?! Нет, такого дикого беспредела, мне слышать не приходилось.

– ?!!! – я настороженно, на всякий случай, сжав кулаки для ближнего боя, уставился на него:

– Вы что ли Попов Алексей Павлович? – уважительное «Вы» вырвалось у меня больше по привычке.

– Я, я – шляпка от фуя! – доброжелательно посмеиваясь, сказал он. – Ты водку пьёшь? – ошарашил меня своим вопросом.

– Бывает…, – замявшись, отвечаю.

– Бывает — моя бабка всё забывает, – передразнил он, упираясь, на произношение – «бывает».

– Ну, бывает, пью! А, что?

– Мы с тобой на целый месяц в командировку едем, понял? Надо, чтобы деньги в одном кармане были. Хочешь, ты возьмись командовать. Только я тебя не знаю, а про меня у кого хошь спроси. Не обману. Щас из столовой загрузим продукты и – на коня!

Грузились долго. В допотопный, трёхосный ЗИЛ сначала загрузили матрацы из общежития и солдатские суконные одеяла. Потом из столовой, этот Алексей Павлович, а попросту «Палыч», как я его потом называл, добрейший компанейский мужик, всё грузил сам: несколько кругов колбасы, банок десять тушёнки, мешочек пшена, порядочный брусок сала, пару банок сгущёнки и в полиэтиленовом пакете, судя по кровоподтёкам, сырое мясо и несколько буханок хлеба.

Моему удивлению не было конца:

– Куда такая прорва? На северный полюс, что ли?

– А вот и не угадал, – смеётся Палыч, – запас карман не трёт, хлеба не просит: монах монашку не е…, а член всегда с собой носит. Ну, давай на дорожку! – Палыч достаёт из туго набитого вещмешка бутылку, режет на широком ржавом буфере нашей колымаги хлеб, колбасу. Подаёт мятую алюминиевую кружку – Дёрнем!

Хорошо день начинается, подумал я, принимая кружку:

– Бывай!

– Буду! – Палыч принимает от меня посуду, и булькает себе.

– Сашка, будешь? – кричит он в кабину водителю, молодому парню почему-то в солдатской форме. Видно, что только-только справил дембель.

– Давай! – крупными здоровыми зубами улыбается парень.

Допили остатки.

– На крыло? – спрашивает Сашка.

– Форвердс! – уступил Палыч мне место в кабине, отодвинувшись к шофёру.

Кабина просторная. Сидеть хорошо, свободно. Боковое стекло опущено. Едем. По щеке шпарит подгоняемое ветром солнце. Весна в самом разгаре. Только отшумели Первомаи. Впереди ещё праздник – День Победы.

Начало мая сухое, жаркое, погода, как в июле месяце. Хорошо едем. Правда в кабине громовень и стукота разболтанного железа, но скорость держим. Переехали через мост. Пригородный лес. Город остался за спиной.

…Тут надо сказать несколько слов о проблемах набора учащихся на следующий учебный год, – самая острая и неспокойная задача директора училища Николая Ильича Кривопалова, человека крепкой русской закалки в традициях исторической педагогики того самого Макаренко. Сам Николай Ильич, из подранков войны, безотцовщина, воспитанник ремеслухи, поэтому ему хорошо были известны все тонкости и нюансы поведения своих подопечных, как учеников, так и сотрудников.

В том учебном заведении, где мне предстояло работать, без жёстких и неординарных мер к ученикам не подступиться. У них свой порог доступности. Без крутого общения с первых же минут знакомства, они могут перетереть тебя в муку. У преподователей на них не было ни малейших мер воздействия, кроме, как угроза применения физической силы или само применение, что я и наблюдал в первый же день у директора в кабинете и хорошо уяснил для себя местную педагогику.

В училище набирался ещё тот контингент. Мягкость, уговоры и проба убеждений воспринимались здесь, как слабость со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Кое-как рекрутированные в учебные группы рабочих непрестижных профессий: каменщики, штукатуры, моляры, плотники, бетонщики, ну и, конечно, монтажники, уважали, правда, не только силу, но и авторитет самих мастеров производственного обучения. В чём я неоднократно убеждался позже.

Набор, только на автомехаников был всегда полный, а на остальные специальности поставлялись рекруты из детских домов и сельской местности, где кроме скотника и дояра на работу не устроиться.

Трактористов и механизаторов представляли демобилизованные армейцы, а подростки, едва осилившие несколько классов, и не умеющие правильно написать свою фамилию, пополняли в стране многочисленные строительные учебные заведения.

Азы профессии давали мастера «…потому я в училище мастер, а не просто учитель труда», как то прочитал я в методичке одного такого педагога.

На ближайшее время наша с Палычем задача была наиболее трудна и ответственна: набор учеников сродни поступлению урожая в закрома родины. Цыплят по осени считают.

Палыч с заговорщицким видом, наклонившись ко мне, инструктировал о своих методах изъятия заявлений и справок со школы о неполном среднем образовании. Документы ждут, как манны небесной в училище. От этого зависят ставки и оклады сотрудников всех профилей и должностей. Чем больше мы привезём бумаг, тем почётнее будем выглядеть на очередном педсовете.