Период разделения Русской Церкви на две митрополии

Но если бывали паны и вообще светские люди, даже из православных, так или иначе посягавшие на права православной Церкви, то бывали и такие, которые с усердием покровительствовали ей и служили от своих имений. Если сам король допускал иногда распоряжения, не соответствовавшие ее достоинству и выгодам, то еще чаще он издавал грамоты в подтверждение и ограждение ее прав, и особенно на пользу ее храмов и монастырей. В Вильне число тех и других не уменьшалось, а возрастало. В ней упоминаются новые церкви: в 1522 г. – церковь Петровская; в 1524 г. – церковь святого Юрия на Луке (на Лукишках?), следовательно отличная от Юрьевской церкви, существовавшей уже прежде на Росе, которая потому и называлась Росою Юрьевскою, в 1525 и 1529 гг. – церковь Покровская. При Юрьевской церкви на Луке существовал и монастырь: по просьбе его законников, т. е. иноков, король приказал виленскому воеводе Гаштольду отыскать в Виленском повете свободную землю и отдать им на церковь святого Юрия. В 1532 г. бурмистры и радцы виленские греческого закона поведали королю, что при русских церквах в Вильне малы кладбища, вследствие чего во время бывшего поветрия несколько сот умерших пришлось похоронить в предместье города на Юрьевской Росе, и просили, чтобы король дозволил построить там на кладбище русскую церковь. Король не только позволил построить там церковь, но и подарил место при ней для дома священника. Имя новой церкви не обозначено в грамоте, но не была ли это та Пречистенская церковь на Росе, при которой впоследствии (1582) образовалось росское братство? Таким образом, к прежним четырнадцати, если не более, церквам в Вильне прибавилось еще четыре. В виленском кафедральном Пречистенском соборе, недавно вновь воздвигнутом усердием князя Константина Ивановича Острожского, тот же князь захотел устроить еще два придельных престола у первых столпов от больших дверей церкви, по обе ее стороны. Устрояя эти приделы, князь пожертвовал (1522) на собор два своих имения неподалеку от Вильны, Шешолы и Свираны, с тем чтобы доходами с имений пользовался сам митрополит, но зато содержал при обоих приделах четырех священников и двух диаконов, которые бы ежедневно совершали службы и поминали его, князя Константина, и всех его родственников по данным поминникам и чтобы такое же поминовение ежедневно творилось и при великом престоле собора соборными священниками. А если какой-либо митрополит не станет выполнять этих условий, то князь Константин или его сын Илья, говорилось в грамоте, отберут оба названные имения и доходами с них сами будут содержать при устроенных приделах четырех священников и двух диаконов и вознаграждать соборное духовенство за ежедневные службы и поминовения. Митрополит Иосиф дал письменное обязательство за себя и за своих преемников, что воля князя будет свято исполняема. При соборе Пречистенском продолжало существовать (1522) братство, и, кажется, это было то самое братство, в состав которого входили бурмистры, радцы и лавники виленские греческого закона, т. е. все православные власти города, и которое впоследствии называлось местским, или городским, и панским. На Юрьевскую церковь в Вильне завещал (1522) бывший ее священник Матфей сто золотых, все свои серебряные вещи и десять книг, больших и малых; виленскому Пречистенскому собору он же завещал книгу свою «Правила святых отец», а церкви Пречистой Богоматери в городе, или городской, – свой Служебник. На Троицкий монастырь в Вильне завещал (1529) двести коп грошей известный возобновитель гродненского Борисоглебского монастыря подскарбий земский и маршалок Михаил Богуш Боговитинович.

Киевским монастырям Сигизмунд нередко оказывал свое внимание и покровительство. По просьбе игумена и братии Киево-Николаевского Пустынного монастыря король утвердил за ним (1522) людей, земли и угодья, отказанные монастырю некоторыми панами и земянами киевскими, равно и землю, купленную самим монастырем у королевского толмача Солтана Албеевича, а впоследствии подтвердил (1528) право монастыря на владение бобровыми гонами и рыбными ловами по данным записям прежних черкасских державцев и приказал (1532) черкасскому старосте Дашковичу, на которого жаловались иноки, не вмешиваться в их вотчину и угодья, находившиеся в том крае. По просьбе какого-то игумена киевского Мисаила Щербины и некоторых киевских бояр король отдал (12 марта 1523 г.) Щербине находившийся в запустении Спасский Межигорский монастырь со всеми издавна принадлежавшими ему имениями, дозволил исправить и возобновить монастырь, установить в нем общину по подобию других монастырей греческого закона, предоставил самой братии избирать себе игумена и взял монастырь на себя, господаря, чтобы ни воевода, ни митрополит и никто из подданных не могли подавать монастыря и ничем в него не вступались. В то же самое время по просьбе другого киевского игумена, Макария, и киевских бояр и точно такою же грамотою король отдал (15 марта 1523 г.) Макарию пришедший в запустение Златоверхий Киево-Михайловский монастырь для возобновления его и установления в нем общины с правом избрания игумена самим братством и, устранив от монастыря всякое вмешательство воеводы, митрополита и других, взял его в свое господарское подаванье, под которым, впрочем, монастырь числился и прежде. Этому монастырю король подарил (1522–1526) поле вблизи Киева за городским валом, озеро с сеножатью у Чарторыи и одно селище с землею бортною и пашенною, которые потом и ограждал от сторонних посягательств. Архимандрит Киево-Печерского монастыря Игнатий и вся братия поведали королю, что в их обители издавна существовала община, но со времен разгрома монастыря татарами пришла в расстройство и упадок; что в случае смерти архимандрита в их обители воеводы киевские обыкновенно берут ее в свои руки и держат до назначения нового архимандрита, а при этом всегда забирают себе не только оставшееся имущество после умершего настоятеля, но и церковные вещи к ущербу обители; что воеводы киевские часто, по нескольку десятков раз в год, приезжают в монастырь, а архимандрит и старцы их чествуют и дарят к немалому оскудению монастыря и что монастырским людям делается великая кривда, когда их заставляют давать подводы и кормы королевским и крымским послам и гонцам. Вследствие этих заявлений король по просьбе иноков постановил (4 июля 1522 г.): 1) в Печерском монастыре вновь завести общину, как было прежде; 2) в случае смерти архимандрита печерские старцы имеют брать все его имущество на свою церковь и сами держать монастырь до назначения нового архимандрита, а воеводы киевские и их врядники не должны ничем в тот монастырь вступаться; 3) по смерти архимандрита старцы монастыря, также князья, бояре и земяне Киевской земли сами имеют избирать нового архимандрита, а мы, король, будем давать архимандритию тому, кого они изберут, но только монастырь должен представлять нам челомбитья пятьдесят золотых, и мы уже не отдадим монастыря никому иному, хотя бы кто предлагал нам за ту архимандритию гораздо больше (значит, и за настоятельские места король брал челомбитья, как за архиерейские: те и другие продавались); 4) киевский воевода может приезжать в монастырь только однажды или дважды в год, отнюдь не более, по приглашению самих иноков, и то в нарочитые праздники, и архимандрит и старцы имеют тогда чествовать его одного, даров же ему не должны давать никаких; 5) монастырские люди освобождаются от повинности ставить подводы и кормы послам и гонцам, но когда бывает наша и земская служба, монастырь имеет посылать на службу с киевским воеводою десять человек на конях, с сбруею. Давши, однако ж, такую грамоту Печерскому монастырю, король сам же первый и нарушил ее. Не прошло двух лет, как к нему явился какой-то архимандрит Антоний и просил его дать ему тот монастырь, обещаясь вести в нем все исправно по монастырскому обычаю, и король неизвестно за что устранил прежнего настоятеля Игнатия и отдал (23 апреля 1524 г.) монастырь Антонию, обязав его держать в монастыре общину по данной недавно грамоте. Но спустя год воевода трокский князь К. И. Острожский и все старцы печерские писали к королю, что Антоний не только не держит в монастыре общины, а совсем ее исказил, и просили отдать ту архимандритию Игнатию. По этой просьбе король отнял настоятельство у Антония и возвратил (17 июня 1525 г.) Игнатию, строго подтвердив ему держать общину и удалить из монастыря иноков, которые ей противятся. Тогда Антоний отправился к королю в Краков, чтобы оправдаться, и, узнав, что король отлагает разбирательство этого дела до своего прибытия в Литву, просил себе в управление до того времени по крайней мере Овручский Богородицкий монастырь, уверяя, будто тамошний игумен Герман очень неисправен. Король поверил, взял монастырь у Германа и отдал Антонию (13 сентября 1525 г.). А чрез полгода король прислал (2 марта 1526 г.) в Печерский монастырь грамоту, что возвращает настоятельство в нем прежнему архимандриту Антонию и что все. старцы должны быть во всем ему послушны. Не удовольствовавшись этим, Антоний успел еще при содействии воевод виленского Гаштольда и киевского Немировича выпросить себе у короля грамоту (20 июля 1528 г.), что он, Антоний, будет держать Печерскую обитель до своего живота и король никому дотоле не отдаст ее. К числу имений Печерского монастыря прибавился еще какой-то двор Печерский с людьми и доходами, записанный (1 декабря 1532 г.) на монастырь князем Алексеем Лахтыновичем и его матерью.

В других местах монастыри и церкви также получали то новые пожертвования и льготы, то подтвердительные грамоты на прежние. В Минске по жалобам митрополита и настоятеля Вознесенского монастыря король подтвердил тремя своими грамотами городским властям (1522), чтобы не брали, как было и прежде, с людей митрополичьих, монастырских и поповских серебщизны, подвод и никаких других городских повинностей, а в случаях назначения всеобщей подати в государстве предоставлял самому митрополиту собирать ее со всех этих церковных людей и доставлять в государеву казну особо чрез своих урядников. В Мстиславле местный князь Михаил Иванович пожаловал Онуфриевскому монастырю бобровые гоны на реке Соже (1525) и Пустынскому Богородичному – сеножать и село Родионовское с правом призывать на ту землю новых поселенцев и с освобождением их от суда и управы светских властей (1526), а король подтвердил первому монастырю все его владения и права, дарованные ему Мстиславскими князьями, и второму – денежную и медовую дани, назначенные бывшею мстиславскою княгинею Ульяною (1529). В Витебске король пожаловал (1522) церкви святого Иоанна Богослова землю на горе Плоской с правом селить там людей и с освобождением их от городских повинностей и светского суда. В Пинске замковому Дмитриевскому собору король Сигизмунд и королева Бона дали подтвердительные грамоты (1522–1523) на денежные и другие дани, назначенные строителем собора князем Федором Ярославичем. Этот же князь Феодор Ярославич дал (1522) сельской церкви в имении своем Ставке право на владение езом и озером Мороченским. Основатель Супрасльского монастыря маршалок Ходкевич подарил ему еще три села, которые и утверждены за монастырем королевскою грамотою (1529). Некто Юрий Хрептович назначил (1528) на Николаевскую церковь в селе Попортях, близ Трок, десятину с своего имения Корейвишек. А подскарбий королевский Иван Андреевич Солтан назначил на ту же церковь в имении своем Попортях десятину с этого самого села и на Воскресенскую церковь в городе Троках десятину с имения своего Мигутян.

В начале 1534 г. скончался митрополит Иосиф III, а еще за три года прежде него, именно в 1530 г., почил и князь Константин Иванович Острожский, бывший при трех, если даже не при четырех, последних митрополитах главнейшим защитником православной Церкви в Западнорусском крае, как главнейшим защитником и самого края от внешних врагов, редкий герой, столько же славный христианскими добродетелями и несокрушимою твердостию в вере отцов, сколько воинскими доблестями и победами. Чтимый и благословляемый всеми, особенно единоверными, соотечественниками, для которых столько потрудился, он достойно погребен в Великой церкви Киево-Печерской лавры, где покоились уже ближайшие его предки и где прадед его благоверный князь Федор Васильевич Острожский доселе нетленно почивает в Дальних пещерах.

IV. Митрополит Макарий II

В 1534 г., 1 марта король Сигизмунд издал следующую грамоту: «Бил нам челом владыка Луцкий и Острожский епископ Макарий и просил нас, чтобы мы пожаловали его хлебом духовным, митрополиею Киевскою, и Галицкою, и всея Руси, которую держал пред ним митрополит Иосиф. О том же говорила нам за него наша королева и великая княгиня Бона, а ходатайствовали пред нами воевода виленский, пан наш староста бельский и мозырский Ольбрахт Мартынович Гаштольд и все князья и паны греческого закона, чтобы мы дали ту митрополию ему и пожаловали его тем хлебом духовным, так как и сам митрополит Иосиф, еще будучи здоров, уступил ему ту митрополию по своем животе. И мы по своему государскому благоволению, во внимании к желанию нашей королевы и ходатайству воеводы виленского, и князей, и панов греческого закона и находя его, Макария, на то годным, исполнили его челобитье: дали ему, владыке Луцкому и Острожскому Макарию, митрополию Киевскую и всея Руси со всеми имениями, дворами, фольварками и селами, принадлежащими митрополии, со всеми доходами, платежами и пожитками, какие на нее приходят. И имеет он ту митрополию держать и в ней править, и рядить, и брать себе доходы и платежи так же, как правили прежние митрополиты Киевские по обычаю своего греческого закона». Грамота эта показывает, до какого жалкого положения уже доведена была православная Церковь в великом княжестве Литовском. Прежде православные сами избирали себе митрополита, как избран был Иона Глезна, и государь только утверждал их избрание, или государь отдавал кому-либо митрополию по своему усмотрению, как, например, Иосифу Болгариновичу, хотя и этому, может быть, предшествовало избрание, или отдавал по ходатайству православных, как дана была митрополия Ионе II по ходатайству королевы Елены. Теперь сам епископ открыто просит себе у короля митрополии как духовного или, вернее, вещественного хлеба, и за епископа ходатайствуют два высоких лица латинской веры – королева и воевода, которых, без сомнения, он также упросил, ходатайствуют и князья и бояре православные, указывая на то, что ему уступил митрополию сам бывший митрополит, которого, конечно, он также упросил или сумел расположить в свою пользу. Таким образом, и высшую должность в Западнорусской Церкви начали приобретать не по своим личным достоинствам и не по избранию от православных, а точно так же, как давно уже приобретались должности настоятельские и епископские, т. е. просьбами, искательствами, челомбитьями, покупкою. И этого даже не стыдились и не скрывали: до того укоренился обычай. Луцкую кафедру, с которой Макарий поступил на митрополию, он также выпросил себе у короля в 1528 г., будучи епископом Пинским, а до поступления в монашество он был женат и имел детей. Униатские и иезуитские писатели говорят о нем: «Был прежде придворным капелляном королевы Елены московитянки; потом, по смерти митрополита Иосифа, король Сигизмунд дал ему митрополию Киевскую; человек простой и на глаза подслеповатый, но в схизме твердый – знать, был родом из Москвы». Последняя мысль, очевидно, произвольная, но все прочее отвергать нет оснований, и особенно свидетельство о твердости Макария в схизме, иначе в православии, из уст таких свидетелей не может подлежать никакому сомнению. В апреле 1535 г. Макарий назывался уже прямо митрополитом, а не нареченным только. Подписывался он: «Волею Божею Макарей архиепископ, митрополит Киевский, Галицкий и всея Руси».

В правление митрополита Макария II Церковию на первый план выдвинулся вопрос о Галицкой митрополии, на который в прежние времена так мало обращали внимания. Мы видели, что в 1522 г. с согласия самого Львовского архиепископа Бернарда, которому предоставлено было право назначать наместников Киевского митрополита в Галиции, назначен был таким наместником по воле короля дворянин Иакинф (Яцко) Гдашицкий, сделавшийся потом, под именем Исаакия, и львовским архимандритом; что этот наместник с ревностию принялся восстановлять подавляемое там православие, не захотел подчиняться латинскому прелату и в 1526 г. признан был в звании наместника самим православным митрополитом. С такою же ревностию Исаакий и продолжал свое служение: он объезжал все концы вверенной ему церковной области, исправлял и наставлял униженное дотоле православное духовенство, убеждал и воспламенял мирян пребывать твердыми в вере отцов, и тысячи людей среднего и низшего сословия, увлеченные прежде в латинство, возвращались в лоно православной Церкви. Всего этого не мог переносить Львовский арцибискуп и своими непрестанными жалобами к королю на Исаакия и другими средствами успел положить предел его благотворной деятельности: Исаакий неизвестно в каком году был удален от должности митрополичьего наместника, как властию короля, так и властию «своих начальников», за то будто бы, что «вел себя не совсем похвально». На место Исаакия Гдашицкого арцибискуп назначил митрополичьим наместником своего клеврета, какого-то Яцка (Иакинфа) Сикору, называвшегося также архимандритом львовским. Новый наместник стал действовать совершенно наперекор прежнему, и православные долгое время не давали покоя королю своими многочисленными жалобами на Сикору, называя его «презрителем их веры», непокорным архиерейской власти и явным беззаконником, но, не получая никакого удовлетворения, обратились наконец с просьбою к своему митрополиту Макарию, чтобы он отдал их в опеку и поручил надзору Перемышльского епископа Лаврентия. Митрополит признал это почему-то неудобным, а назначил галичанам своим «справцею» попа Гошовского, прибывшего из их же стороны, – это, вероятно, и был тот самый, по пострижении в монашество, архимандрит львовский Иосиф, которого митрополит послал тогда своим наместником в Галицкую епархию и о допущении которого к отправлению возложенных на него обязанностей писал король к Львовскому архиепископу Бернарду от 9 апреля 1535 г. Впрочем, посылая Гошовского к галичанам, митрополит писал им, что если новый справца им будет не люб, то они бы его не принимали. Так действительно и случилось, и через три месяца (6 июля) галичане вновь били челом митрополиту и говорили: «Все мы, жители Русской (т. е. Галицкой) и Подольской земли, не посылали к Вашему святительству попа Гошовского и не избирали на то, и теперь никто из нас, великий и малый, богатый и убогий, не хочет иметь его справцею, как и Сикору. При Сикоре были большая неурядица, тягости и непослушание Вашему святительству, то же или еще хуже было бы и при новом справце. А как Ваше святительство писал нам, чтобы мы избрали из среды своей доброго человека и послали к тебе, то мы все, духовные, шляхта, мещане и все поспольство земли Русской и Подольской греческого закона, выбрали львовского мещанина Макария Тучапского, которого и Ваше святительство хорошо знаешь, и покорно просим дать ему наместничество в землях наших и благословить его на то твоим высоким благословением». В то же время и король по ходатайству некоторых своих советников и по просьбе как духовных, так и светских мужей русской веры утвердил Макария своею грамотою (1 августа 1535 г.) в звании митрополичьего наместника в Галиции, с тем чтобы он сделался и архимандритом Георгиевского монастыря во Львове по смерти Гдашицкого, который хотя и удален был от должности наместника, но оставался еще настоятелем названного монастыря и о котором потому-то, вероятно, и упомянул король в своей грамоте, не упомянув ни о Сикоре, ни об Иосифе – двух последующих наместниках. А ввести Макария в должность наместника король поручил не Львовскому арцибискупу, как следовало бы по его праву, но Перемышльскому православному епископу Лаврентию и дворянину своему Рагозинскому и в грамоте к ним (5 августа 1535 г.) ясно выразился, что Макарий назначен наместником на место Яцка Сикоры, львовского архимандрита.

Обрадованные галичане глубоко благодарили митрополита за то, что он вместе с князьями и панами исходатайствовал у короля утверждение Макария в звании наместника, а сам возвел его в духовный сан и уполномочил своею властию, и извещали, что когда Макарий прибыл к ним с королевским дворянином – коморником, вводившим его в должность, то подъял многие труды, объезжая свой церковный округ, и всюду был «горазд», все начал приводить в порядок, но как только увидел это «проклятый и злой человек, новый еретик» Сикора, имевший большую силу у арцибискупа, то еще более отдался ему, возбуждая его против Макария. Арцибискуп настоял пред королем, чтобы на Макария как поставленного незаконно, без согласия его, арцибискупа, назначена была комиссия, и Макарий королевскими листами потребован был в Краков на суд комиссарский. Вслед за своим наместником отправилось туда множество галичан и жителей Подолии; много издержали они на суде денег, но ничего не добились и положили перевесть дело пред короля на краковский сейм, а самого Макария послали к митрополиту просить его заступничества пред королем и писали к митрополиту, что, если теперь он не заступится за них с православными князьями и панами, тогда ему «трудно будет писаться Галицким митрополитом». Митрополит послал от себя на краковский сейм своего боярина Раецкого, но посланному пришлось только видеть там своими очами великую беду, плач и тяжкое положение своих единоверцев, потому что король на основании пожалованных им самим и еще прежде Ягайлом привилегий Львовскому арцибискупу выдал на сейме арцибискупу и бискупам в полную их власть всех православных жителей Галиции и Подолии, изъяв их совершенно из-под власти Киевского митрополита, и велел написать на то новую привилегию, а Макария арцибискуп и бискупы грозились заключить в темницу на всю жизнь. В таких обстоятельствах, не зная, что делать, Макарий и православные решили прибегнуть к двум польским панам, имевшим доступ к королеве Боне, и чрез них предложили ей и королю двести волов. Королева тотчас сдалась, переговорила с королем и послала к канцлеру своего пана, который взял у канцлера привилегию, приготовленную для Львовского арцибискупа, и разорвал. А король обещал православным выдать привилегию в их пользу, как только они доставят двести волов, и велел канцлеру (7 марта 1537 г.) потребовать от Львовского арцибискупа самый оригинал привилегии, данной ему прежде на право назначать митрополичьих наместников, и известить его, что по пламенным просьбам русских король поставил им наместником Макария и отрешил от этой должности Сикору. Когда затем король посетил Львов, Макарий дал ему 50 волов и король велел ему явиться в Краков за привилегиею. Но пред самым выездом короля из Львова арцибискуп опять упросил короля отдать ему русских в полное распоряжение. Макарий поспешил раздать еще 110 волов королю, королеве и панам и вторично получил приказание приехать в Краков за привилегией, Макарий поехал, долго там прожил, но напрасно: король отложил дело до сейма. Макарий поехал и на сейм, но арцибискуп и бискупы наперед приняли все меры, чтобы Макарию не дана была привилегия, а король и королева велели ему совсем не являться к ним, пока не разъедутся бискупы с сейма. Бискупы разъехались; Макарий прожил в Кракове еще почти год, все хлопотал и наконец добыл-таки от короля «с великою бедою, накладом и трудом» желанную привилегию, обязавшись дать за то еще 140 волов. Когда Макарий возвратился из Кракова, арцибискуп прислал к нему своего писаря с великою угрозою и приказанием, чтобы Макарий стал пред ним и явил свою привилегию. Макарий сам не пошел и привилегии не отдал. Разгневанный арцибискуп говорил пред шляхтою римского закона; «Я этого не оставлю, пока жив; Русь должна быть в моей власти; король без меня не мог того дать». И послал к королю жалобу на Макария, чтобы его потребовали с данною ему привилегиею на краковский сейм. Но король предвидел, что так случится и что за эту привилегию он подвергнется на сейме нападению от своих духовных, и потому, когда еще выдавал ее русским, посоветовал им ехать скорее к своему митрополиту и просить его, чтобы он поставил для них Макария во епископа, потому что, когда Макарий приедет в Галич уже владыкою, тогда ни арцибискуп, ни бискупы ничего не в состоянии будут ему сделать. Православные так и поступили: они отправили Макария к митрополиту, а сами великою толпою провожали отъезжавшего наместника до границы, опасаясь, чтобы на пути его не убили или не отняли у него привилегии, так как арцибискуп несколько раз приказывал его убить. Митрополит уважил просьбу своих духовных детей и поставил им Макария епископом, а король издал (23 октября 1539 г.) грамоту, в которой объявлял: жаловались нам наши подданные галичане греческой веры, что по своим делам духовным, как-то: по делам о рукоположении священников, о браках и расторжении браков, об освящении церквей и подобным – они принуждены ездить к сторонним архиереям в Молдавию и другие места, так как наместник Галицкого митрополита Макарий Тучапский по своему сану не может решать такого рода дел, и потому просили нас назначить им названного Макария епископом. И мы, снисходя на просьбу наших подданных русского обряда, духовных и мирян, определяем и даем им названного Макария во епископа, чтобы они уже более не ездили по духовным делам на сторону: пусть он, будучи рукоположен на владычество своим митрополитом Киевским, совершает для них все эти дела в землях Галиции и Подолии, и именно в округах Галицком, Львовском, Каменецком, Снятинском и Трембовльском. Отдаем владыке Макарию под его власть всех духовных, все их церкви, синагоги, монастыри в тех округах, и в частности Галицкую митрополитанскую церковь, называемую Крылос, в которой некогда предстоятельствовал их архиепископ-митрополит, и также монастырь Униевский во имя Успения Пресвятой Богородицы, основанный нашими предшественниками. Предоставляем владыке Макарию и его преемникам право церковного управления и суда в его епархии, а равно и право собирать ежегодно, подобно другим владыкам, с подведомых священников по шести флоринов (злотых) так называемой куничной подати. Не можем не заметить, что одного этого дела, сохранившегося в подробностях, о наместничестве Макария Тучапского и о возведении его в сан епископский совершенно достаточно, чтобы судить, сколько терпели тогда бедные галичане русской веры, какими недостойными путями добывались королевские привилегии, как продажны были и король, и королева, и окружающие их, как сильны были римские прелаты в Польше и к чему иногда они вынуждали короля.