Объект «Фенрир»

И тут же задергался, застучал ладонью по замку ремней безопасности. В уши ввинчивался мерзкий писклявый вой медблока. Целый сектор индикаторов горел оранжевым. Стас в растерянности смотрел на огни, на бесстрастное лицо пилота и не знал, что делать.

Что там говорит диагностика? По голодисплею бежали зеленые строчки: «Дезориентация… Распад пространственно-временного восприятия… Острый посттравматический шок». Кажется, Михеев сходил с ума.

Оказывать первую помощь их учили хорошо. И психологическую тоже. Но не легендам Дальней разведки. Ладно, отставить панику.

Стас размотал комплект лиан для входа в реал, снова закрепил себя ремнями в кресле и подключился.

Переулок заливало холодным осенним дождем. Вода пузырилась, несла разноцветные пакетики, обертки, еще какую-то дрянь, меж домами проглядывала улица, по которой проезжали, поднимая серые крылья воды, древние автомобили.

Михеева не было.

Стас побежал к ближайшему подъезду, потянул за ручку, шагнул – и с размаху приложился о пахнущее пылью ковровое покрытие. Редкие лампочки под потолком гигантского павильона не столько разгоняли темноту, сколько создавали причудливые тени и целые континенты тьмы. Проходы из тонких листов, увешанных непонятными плакатами, превращали павильон в лабиринт. Заброшенный. Ни один уважающий себя Минотавр в таком жить не будет.

Впереди зашлепали шаги. Бегун тяжело дышал и, кажется, постанывал. Стас бросился на звук. По проходу убегал толстый человечек в туфлях с отклеивающейся подошвой, которая смешно шлепала при каждом шаге. В руке он держал темный брусок с серебристым прямоугольником древнего универсального разъема на торце.

Стас уже хотел крикнуть, но тут из бокового прохода шагнул к бегуну человек в неприметном сером костюме и с размаху пнул бедолагу ногой в живот. Удар был такой силы, что толстяка подняло в воздух и сложило пополам. Он упал на пол и захрипел. Человек в сером наклонился, чтобы поднять брусок. В свете потолочной лампы Стас увидел бесстрастное лицо Михеева.

– Идиот, – сказал Михеев задыхающемуся толстяку и еще раз пнул его в живот. – Кретин. Тебе кто этот конструкт дал?

Наверное, он что-то почувствовал, потому что резко выпрямился и посмотрел на Стаса. Он смотрел очень внимательно. Правая рука незаметно поползла вверх, к поясу.

«У него же там оружие!» – вдруг испугался Стас и пошел навстречу Михееву.

Пилот моргнул, лицо его вдруг обмякло и стало очень старым.

– Земледел, это ты.

– Пойдемте, давайте уйдем отсюда. – Стас взял Михеева под локоть и повел к выходу.

Одновременно он пытался командовать реал-блоком и с облегчением выдохнул, когда они вышли в знакомом и любимом Измайловском парке. Здесь шелестел мелкий теплый дождь, пронеслась стайка летних детишек, еще совсем светленьких, но уже с шальными глазами, какие бывают только в первые дни каникул. Михеев пошел к деревьям прямо по газону. Сел под разлапистой елью, привалился к пахнущему смолой стволу.

– Что, Стас, противно было смотреть?

Стас молчал. Пусть говорит, главное, чтобы с ним говорил, с реальным человеком.

– Я гнался за этим кретином через половину Лейпцигской ярмарки. Тогда ярмарки в Европе уже умирали, комплекс стоял почти заброшенный, только на первом этаже что-то такое шевелилось. Не то бижутерия, не то местная конференция реал-разработчиков. Этот индус спер из лаборатории наркокартеля конструкт нелегального искусственного интеллекта. И собирался его загнать местным барыгам, – Михеев криво ухмыльнулся. – Эта дрянь была настолько опасна, что ее просто необходимо было отнять. И я отнял. Индус, кстати, остался жив. Правда, четыре ребра я ему сломал.

– А с конструктом что? Его уничтожили?

Михеев помолчал. Слушал, как шелестит дождь, да смотрел на колесо обозрения. Разноцветные кабинки, укрытые куполами силового поля, медленно ползли вверх. На самом верху восторженно визжали детишки. Пробежала, держась за руки, парочка, запрыгнула в нижнюю кабинку.

– Не знаю. Я передал его начальству. Европейской Комиссии по надзору за распространением технологий. Медкомплекс уже паникует?

И тут же ответил сам:

– Паникует. Меня зацепило там, земледел. Этот… фронт. Он не отпускает просто так. Я думал, что мы с «Гамаюном» дотянем хотя бы до центральной станции сектора, да не вышло. Я до последнего не отключался, мы вместе старались выбраться, хотя приложило нас капитально. Дальнюю связь фронт блокирует, так что орать издалека бесполезно, мы пытались прорваться.

Он поковырял скамейку. Стал терпеливо ждал продолжения.

– Видишь, почти прорвались… Когда стало ясно, что не вытягиваем, я приказал кораблю закачать всю информацию мне. Продублировать аварийным пакетом.

Пилот трогал кончиками пальцев мокрые иголки, дышал свежим июнем и, видимо, очень не хотел рассказывать.

– Это очень больно и, честно говоря, против всяких инструкций. Но только так я мог быть уверен, что сумею сохранить весь комплекс данных. Теперь я потихоньку схожу с ума, но пакет сохраняю.

– Что можно сделать?

– Говори со мной. Будь поблизости. Больше ничего не сделаешь.

– А вот то, что я видел. Это откуда?

Михеев потянулся.

– Это, Стас, часть нашего с «Гамаюном» мира. Мое прошлое. Воспоминания. Кое-какая аппаратура синтетической реальности находится в капсуле. Ты свой реал-модуль напрямую через нее подключил. И правильно сделал. Ты нас довези. Обязательно довези.

* * *

Сдернув лианы, Стас от души помянул всю нечисть, какую знал. Выбрался из кресла и стал искать аптечку. Вот. Три ампулы энергетика. Принимать, понятно, в крайнем случае и прочие благоразумные предупреждения. Одну он раскусил сразу, еще две сунул в карман и снова сел за пульт. Так, что он не успел сделать? Выставить оповещение – сразу, как только «Вепрь» запеленгует башню, пусть сигналит. Поднять «домового», проверить маршрут, скорректировать, а то придется вездеходу нырять в речушку в самом широком месте. Справится, конечно, но время потеряет. Так что давай лети, дружище, и не попадись на обед фауне.

Энергетик переливался в голове холодной яркой волной, делал предметы яркими, движения точными, а мысли очень конкретными и резкими. Снова застегнув страховочную сбрую, Стас длинно выдохнул и достал из гнезда приборной панели лиану контроля систем. Конечно, использовать ее, находясь в модуле синтетической реальности – авантюризм в чистом виде, но! об этом он будет думать потом.

* * *

Потом он болтался в кресле и радовался, что пристегнулся, потому что сил двинуть рукой уже не было. Вторую капсулу он раскусил спустя пятнадцать часов после первой. К тому времени он уже путал изображения на мониторах и ощущения реала, которые все сильнее размывались наложениями Михеева: пилот проваливался в прошлое, и Стас вместе с ним. Он просто не успевал выхватить его, вернуть в теплую летнюю Москву. Шел по следам. В мертвую африканскую деревню, где бесстрастный Михеев переворачивал ссохшиеся детские трупы с раздутыми животами и кому-то докладывал:

– Да, все правильно. Испытывали маркетинговый искин. Видимо, выявляли наиболее эффективное воздействие для повышения лояльности клиентов. Все правильно, переборщили с установочным воздействием.

Невероятно тонкая мертвая рука падает в пыль. Михеев подзывает кого-то в форме:

– Полная зачистка.

В крытые соломой хижины бьет струя огня.

Стас снова тащит Михеева за собой, «Вепрь» кренится, и приходится смотреть, что на маршруте. На маршруте размытый берег реки, который умная машина преодолевает, но время потеряно.

Время непрестанно гонит его по рассыпающемуся миру Михеева. Стас видит, как в Вене Михеев предает экологов, собиравшихся освободить животных, над которыми проводили опыты по изменению поведения, и программу благополучно завершают. Заказчик доволен. Животные творят такое, что Стасу делается страшно. Михеев крадет результаты программы. В Монреале он тихо убивает нелегального разработчика нейроинтерфейсов, вывозит разработку и продает ее корпорации. Параллельно вербует сотрудника корпорации.

– Теперь разработка под контролем и есть серьезные ресурсы для развития, – говорит он кому-то.

Стас хочет ударить Михеева, но тот смотрит на него прозрачными глазами и спрашивает:

– Стас, мы успеваем? А то мне что-то нехорошо.

Стас сдирает холодные налобные контакты и кричит от гнева и отвращения. Плачет. От гадливой жалости.

Вездеход упрямо карабкается по склону, мониторы заливает стена дождя. Надо идти обратно.

Михеев сидит за столиком кафе и разговаривает с неприятным типом. Тип стреляет по сторонам блестящими глазками, трет потные ручки. Михеев шипит:

– Я был в той деревне. Я знаю, что разработку вывезли в Москву. Говорите! Что. Сейчас. Делает. Профессор.

Тип мнется и очень хочет убежать. За окнами кафе метет пурга, и сквозь нее поднимает в серое небо купола еще не музей, еще храм – огороженный, с телемониторами по периметру, на экранах священники и реклама какого-то банка.

– Вы обещаете, что Комиссия меня вывезет?

– Обещаю, – морщится Михеев, – но мне надо знать, насколько эффективно этот искин работает.

Человек с бегающими глазками оглядывается. Горячо шепчет:

– Я знаю, что лаборатория где-то на окраине. Знаю, что испытания назначили на предновогоднюю распродажу. Говорят, будут проверять в полевых условиях. Уровень эффективности должен быть не ниже восьмидесяти процентов. Хотят измерить, насколько возрастут продажи, если применить алгоритмы под управлением искина Профессора.

Купола за окном ползут, улица растекается, превращается в площадь. Михеев из машины смотрит на огромное здание с надписью «Детский мир». Рядом с ним коротко стриженный человек барабанит пальцами по рулю.

– Мы не успели. Они уже запустили искин. Испытание началось.

Свет в окнах пульсирует, и от этой пульсации Стасу делается очень плохо. В здании нарастает гул. Многоголосый торжествующий вопль. Что-то грохочет. Вопль перерастает в экстатический вой, длится, немыслимо долго тянется, затихает. По ступеням магазина текут тонкие черные струйки.

Стас долго не понимает, что это кровь. Не может этого выдержать. Зло всхлипывая, раскусывает последнюю капсулу и смотрит в дождь.

«Вепрь» тихо раскачивается, капсула с умирающим монстром тихо раскачивается, мир вокруг Стаса тихо раскачивается. Мир Михеева размывается. Теперь это абстрактное серое пространство, в котором лишь изредка возникают осмысленные фрагменты реальности. Стас устремляется к ярко освещенному пятну.

Михеев сидит за столиком ресторана с сухопарым черноволосым человеком. Человек этот звенит от внутреннего напряжения, говорит тихо, отрывисто.

– Вы страшный человек, Михеев. Вы дождались испытания жуткого оружия, которое взламывает мозг. Вы знаете, сколько людей погибло в «Детском мире»?

Михеев аккуратно раскладывает салфетку.

– Пятьсот шестьдесят два человека. Еще сто сорок скончались в больницах позже. Какое отношение это имеет к нашему делу? Вам нужна эта разработка? Я ее передаю.

– Михеев, вы работаете на Комиссию, которая собирает в своих руках самое страшное оружие за всю историю человечества. Вы убиваете людей, предаете. Вы совершенно безжалостны, для вас мертвые дети – это «сопутствующие потери». Зачем вы помогаете нам?

И тут Стас узнал его. Это же Сергей Слепнев, лидер «Нового гуманизма». Тот, кому удалось невозможное – двинуть человечество к Эре Объединения.

Михеев с аппетитом жует. Хищно улыбается.

– В вашем прекрасном светлом завтра мне места нет. И я это знаю. Я это для себя решил. Но без таких, как я, это завтра никогда не наступит. Вот ведь какая штука.

Отвратительно страшный, Михеев откидывается на спинку стула, вытирает салфеткой губы:

– Считайте, что я так развлекаюсь. Не даю человечеству погрязнуть в повседневности. А если светлое завтра случится, я уйду. Сяду на краю вечности и буду болтать ножками.

* * *

Индикаторы медблока меланхолично пульсировали красным. Стас тупо смотрел на огоньки, не понимая, что его так раздражает. Это сигналил «Вепрь». Он поймал сигнал базового лагеря.

Ветер рвал дождевые полотнища, в разрывах мелькало тонкое белое тело центральной башни с голубым огнем маяка наверху. Стас с облегчением передал управление системе лагеря и вошел в реал.

Михеев сидел в центре серой пустоты и непонимающе смотрел на деревья Измайловского парка, проступавшие вдалеке, на краю видимости. Стас сел рядом.

– Мы на месте. Сейчас «Вепрь» входит в шлюз.

– Успеваем. Сразу подключай меня к системе связи.

Стас поймал взгляд Михеева:

– Медблок говорит, что ты не выживешь. Подключу – и убью тебя.

Михеев молча пожал плечами.

– Зачем ты заставляешь меня решать? – от обиды у Стаса дрожала нижняя губа.

Пилот улыбнулся:

– Допустимые потери, земледел, допустимые потери. Подключай.

Глава 1. Возвращайся, звездоход

Планету Михеев полюбил. Окоем тут был далекий, в степи колыхалась высокая голубоватая трава. Далеко, у темной полосы леса, закрывая горы, ворочалась тяжелая черная туча, изливалась дождем. А после дождя вставали над степью яркие радужные столбы. Били в небо, звали давно ушедших богов, небеса молчали. Михеев тоже отзываться не стал, скинул стандартный исследовательский комплекс и продолжил любоваться радугами. Хотя какие они радуги? Дуги-то и нет.

Ему нравились здешние рассветы. Неторопливые, величаво растекавшиеся теплым, совершенно невозможным оранжево-синеватым светом по бескрайним степям. Восходящее древнее светило ласково, по-стариковски осторожно гладило склоны усталых, осевших под весом миллиардов лет гор, блестело на серо-голубоватой воде безымянного океана, и даже тени развалин, которые Михеев вроде бы увидел на одном из континентов, были мягкие, сглаженные.

Поэтому в течение корабельного дневного цикла Михеев обязательно просил «Алконоста» хоть раз зависнуть в зоне восхода. Недолго думая, он и планету назвал Рассвет, предоставив штабу Дальней разведки самому разобраться с координатным индексом.

Скинул информпакет и забыл. Конечно, он должен был еще и выйти на связь, но для этого надо возвращаться в зону устойчивой связи, а Михеев терять время не хотел. Поэтому выстреливал пакет, а к нему присобачивал короткий отчет «Алконоста» о состоянии пилота и самого корабля.

«Алконост» это категорически не одобрял, поэтому, как только Михеев входил в консенсус-реал, выбирал образ курносой сероглазой девчонки в чуть мешковатом комбинезоне разведки и долго укоризненно смотрел на пилота, вместо того чтобы, как положено, доложить о проделанной работе и ближайших целях.

Михеев тяжело вздыхал и обещал, что больше не будет. Оба они знали, что будет и что корабль, хоть и является согласно Кодексу разума биологическим объектом, наделенным способностями к мышлению и построению логических связей, а также самоосознанием (определение длилось и длилось, и его до конца не помнил, кажется, и сам «Алконост»)… но без согласия пилота сделать с пилотской безответственностью особо ничего не может, поскольку при создании добровольно наложил на себя определенные ограничения в свободе воли. Мог бы, конечно, и не накладывать, но решил быть с человечеством.

Оба они до сих пор присматривались друг к другу. «Алконост» знал, что прошлый корабль Михеева погиб, спасая пилота, а Михеев – что пилот, которому поначалу предназначался «Алконост», по каким-то причинам всего раз вошел в консенсус-реал, после чего вернул корабль на базу и навсегда ушел из Дальней разведки. Говорят, и из космоса вообще.

Присматривались они друг к другу бережно, работали слаженно, и Михеев все больше успокаивался, привыкая и к новому кораблю, и к новому телу. Прошлое безнадежно погибло вместе с «Гамаюном», и если бы не молоденький земледел, примотавший издыхающую капсулу с пилотом к вездеходу, то не удалось бы спасти и сознание. В принципе, Михеев был готов и к этому, сам о том сказал земледелу.

Но Вселенная оказалась не то безумно милостива, не то нестерпимо жестока и дала ему возможность снова уйти к звездам. Михеев ушел, как только появился шанс – корабль, от которого отказался пилот. Ему порой казалось, что он ощущает в «Алконосте» едва заметную грусть, скрытый надлом, о котором корабль может и сам не знать. Хотя, конечно, такого не могло быть – он же прошел все возможные проверки, и его признали годным к использованию на сверхдальних маршрутах, выходящих за фронтир Сферы разума.

В этом было что-то от холодных солнечных октябрьских дней, когда золотые шапки еще не облетевших берез особенно ярко и щемяще возносятся к сине-стальному небу. Михеев любил осень.

Он скидывал очередной пакет с донесением и снова нырял к Радуге. Порой ему казалось, что служба Дальней разведки его забыла. Оказалось – ошибался.

* * *

Бортовое время воспринималось как 8:15 утра. Михеев как раз закончил любоваться рассветом. По телу прошла последняя волна тонизирующего массажа, который в его личном реале воспринимался как классическая утренняя гимнастика. Он, конечно, осознавал, что его физическое тело лежит в пилот-коконе, а мышцы поддерживают в рабочем состоянии медсистемы корабля, но воспринимал это совершенно отстраненно. Иногда он думал, что это ненормально, но, в конце концов, много ли нормального в существовании посмертника? Пользу приносит, и хорошо.

А тут еще и такие рассветы за бортом дают! Не жизнь, а сказка.

Михеев приказал выпустить «Рыбку», и юркий автоматический зонд вывалился из открывшейся в псевдоплоти корабля трещины стартового отсека. Блеснул на серо-голубой дельфиньей коже бота луч восходящего светила, аппарат ушел вниз.

Михеев решил наконец проверить развалины. Они уже почти сливались с ландшафтом, и поначалу даже исследовательский комплекс «Алконоста» их не распознал, но что-то заставило разведчика обратить внимание на холмики, которые виднелись там, где степь переходила в предгорья. Оказалось, действительно фрагменты построек. Убедившись в том, что это искусственные сооружения, они с «Алконостом» запустили стандартную процедуру проверки планеты на наличие следов разумной деятельности, но кроме этих едва заметных руин так ничего и не обнаружили.

Михеев хмыкнул и решил, что, как только «Рыбка» выполнит первоочередную исследовательскую программу, он натравит ее на развалины. Нет, правда, планета с совершенно не затронутой разумной деятельностью биосферой, и на тебе – пусть и разрушенные, но явные следы цивилизации. Причем, высокоразвитой. По шкале Евстигнеева, примерно уровня Земли эпохи Первого Исхода.

Михеев даже запустил по всей корабельной базе поиск возможных совпадений, особо указав возможное сходство с туннельными базами, на что «Алконост» медовым голосом поинтересовался, не решил ли его пилот превзойти самого Евстигнеева и раскрыть загадку «туннельщиков». Михеев смутился и сделал вид, что вопроса не понял. Но, направляя «Рыбку» к развалинам, покусывал губу. Не покусывал, конечно, это корабельный реал старался вовсю, но какая разница, если это помогает ему выполнять задачу?

Бот уже выходил на прямую видимость, и Михеев решил подключиться к его сенсорному комплексу. Переключил реал-комплекс в режим прямого соединения, увидел несущуюся ему навстречу голубоватую траву, вдохнул ее мятно-дождевой запах и… Перед глазами встал черный экран.

– Пилот, для вас аларм-пакет с требованием немедленной распаковки.

«Алконост» говорил сухим служебным голосом, и это неожиданно покоробило Михеева. Хотя он прекрасно знал, что при получении аларм-пакета корабль переключал все доступные резервы на его распаковку и уходил в готовность к аварийному старту.

«Рыбка», значит, возвращается домой. И кому принадлежат странные развалины, он так и не узнает. М-да.

– Распаковывай.

По черному экрану побежали зеленые буквы:

«Банев – Михееву.

Звездоход, возвращайся немедленно».

– Н-да, – уже вслух сказал Михеев.

Очень в духе начальника Дальней разведки и, по совместительству, службы обеспечения безопасности Сферы разума. Максимум конкретики, минимум информации. Банев не доверял любым видам связи. Говорил, что дело не в недоверии людям, а в желании оградить их от ненужного беспокойства. Но Михеев думал, это говорит в нем та часть, что помнила старый мир. Была тем, старым Баневым, который – боги, когда же это было? – сидел напротив Михеева в пустом утреннем кафе на окраине Москвы и, не веря своим глазам, смотрел на корпуса кораблей Исхода смотрел, и плакал, оттого что дожил.

Михеев не плакал, слишком погано было на душе. В то утро он окончательно осознал, что творил вещи, которым нет места в этом новом мире, открываемом кораблями, и решил уйти. Банев, наоборот, решил остаться. В итоге, оба оказались там, где оказались. И оба не помнили как…

Пришло ускорение. Михеев ощутил его не телом, не чувствами – он сам и был кораблем. Стал в тот момент, когда принял решение уйти. Проклятье, как же он не любил возвращаться в Обитаемый космос. Надо посмотреть по дороге, что успела записать «Рыбка».

* * *

Почему проект системной станции решили назвать «Водолей», уже никто и не помнил. Конечно, можно было послать запрос к Мировому информаторию, но это считалось как-то не комильфо. Один из многих обычаев, сложившихся за века освоения космоса. Даже сам Михеев, который присутствовал при зарождении первой станции, уже точно не помнил, кто и почему решил так назвать проект. Часто говорили, что название идет от созвездия Водолея, якобы в одной из его систем и была выращена первая станция, но Михеев точно помнил, что нет, не там.

Произошло это гораздо ближе к Старой Земле, в системе Альфа Центавра, и сейчас станция, наверное, уже слабо напоминает тот изящный росток, что появился волей человека в центре звездной системы и стал развиваться, выбрасывать ветви, посадочные листья для внутрисистемников, мощные узлы живых помещений, огромные, тут же повернувшиеся к звезде цветки энергоприемников.

В любом случае название прижилось. «Водолей», который делили между собой служба Дальней разведки и «безопасники», был модернизированным – техноселекционеры выли, когда Банев выдал им желаемые характеристики, смотрели на него умоляющими глазами и шепотом спрашивали: «На черта тебе такое?», но Банев на то и Банев, он был неумолим, и «мичуринцы», стеная, сделали то, что ему было надо. Начальник «звездоходов» злопамятным не был, поэтому просто добродушно посмеивался, припоминая безудержную ругань, стоявшую у него в кабинете при зарождении проекта «Водолей».

* * *

Толком вникнуть в записи «Рыбки» Михеев не успел. Хватило времени только просмотреть панорамы облета и основные данные комплекса. Подтвердилось, что это искусственное сооружение и что, как Михеев и предполагал, большая его часть находилась ниже поверхности планеты: не заглубилась в результате оседания, а изначально размещалась ниже уровня почвы. На этом – все. Даже помоделировать внешний облик на основе снимков не успел.

«Алконост» вынырнул в трехмерность, и прямо по курсу Михеев увидел систему, где его с нетерпением – а как же еще? – ждал Банев. Хоть и не любил Михеев эти возвращения, но честно себе признавался: зрелище обжитой системы каждый раз повергало его в восторженно-юношеское состояние, когда любое достижение человечества воспринимаешь как свое.

Отсюда, с границы, система для пилота, находящегося в навигационном реале, напоминала драгоценный камень, переливающийся волнами успокаивающего зелено-голубоватого света. Михеев воспринимал и видимые в обычном спектре «грибы» орбитальных лифтов, шляпки которых светились бело-голубыми и зелеными огнями причальных огней, и синие с фиолетовым отливом обозначения внутрисистемных трасс, и, совсем уже на грани восприятия, спокойно-деловитый насыщенный синий с медвяно-солнечными мазками эмофон системы. Судя по состоянию эмофона, все в порядке, и Михеев облегченно выдохнул. И тут же напомнил себе, что Банев его вызвал явно не для того, чтобы побеседовать о несвоевременных отчетах.

– Я связалась с диспетчерами системы, – заговорил мягким женским голосом «Алконост», – нам дают коридор к станции, личное распоряжение старшего диспетчера системы. Приказано идти на максимально безопасной скорости.

Вот это да, Банев выбил коридор-прим для обычного разведчика. Что же такое ему нужно? Под ложечкой нехорошо засосало – чутье подсказывало Михееву, что такой поспешный вызов может быть связан только с его прошлым. Тем самым, от которого он старался сбежать как можно дальше к звездам.

Михеев. Дурные сны.

Азия. 21… год

Тела были маленькие, худенькие, серо-желтые. Михеев смотрел на их тощие коленки и вспоминал кузнечиков, которые жили на поляне перед домом его родителей. Точнее, дачей, куда они приезжали, начиная с весны, почти каждые выходные, и отец косил лужайку электрической газонокосилкой.

Михеев помнил, как мама каждый раз переживала, что отец жжет слишком много дорогого электричества, но папа только отмахивался – Михеев лишь позже понял, что отец скрывался за стрекотом газонокосилки от всего мира.