скачать книгу бесплатно
Пойте им тихо (сборник)
Владимир Семенович Маканин
В новый сборник признанного мастера русской прозы Владимира Маканина вошел весь спектр жанров: от романа и новеллы до маленького рассказа.
Герои этой книги – люди, завороженные завистью, любовью, стесняющиеся страсти своего сердца и желаний, все время готовые променять синицу в руках на журавля в небе и совершенно не жалеющие о возможных потерях.
Эти люди – водители, учителя, врачи, самоучки и ученые, счастливые и несчастные, – все они несут на себе печать какой-то тайны и высшей силы. Как будто каждый день каждому из них выпадает шанс спасти человечество или открыть параллельный мир за дверью склада.
О любви к людям думай! – призывом звучат слова маканинского старика-врачевателя из легендарного романа «Предтеча». И люди верят: если и не излечатся их болезни, то успокоится их душа и законы жизни вдруг предстанут светлыми и разумными.
Владимир Маканин
Пойте им тихо (сборник)
Издается в авторской редакции
Дашенька
Рассказ
Дашенька Дурова любила Андрея, любила год и любила другой, но, как говорили окружающие, любила, «не соразмерив слабых своих возможностей». Это означало примерно то же, что означает известная поговорка – «не по чину берешь». Или другая поговорка, тоже емкая: знай, мол, сверчок свой шесток.
Андрей был довольно красив, и притом броско красив, он очень нравился молодым женщинам, и немолодым нравился тоже – он нравился в метро, он нравился на улице и в туристском походе, на спортплощадке и даже в столовой. Плюс ко всему Андрей был талантливый физик. Тогда это было сверхмодно. А Дашенька работала скромным корректором в Институте лингвистики, сидела где-то там в полуподвале, в комнатушке, маленькая и незаметная.
– Знай сверчок свой шесток, – говорили Дашеньке, ей по-доброму говорили.
И Дашенька задумывалась. И вздыхала. О том, что в поговорке этой немало, конечно, мудрости. Но ведь и жестокости сколько.
* * *
В корректорской, где трудилась Дашенька, всегда стоял монотонный гул. Десять женщин сидели за столами и негромко вычитывали тексты – каждая свой, – а все вместе они создавали неразличимое и нескончаемое: «Бу-бу-бу-бу…» Они читали вслух, потому что глазом обнаружить ошибку или опечатку гораздо труднее. Глаз ленив. Глаз не прочь поторопиться. И женщины это хорошо знали.
И Дашенька тоже. Она глотала слезы и думала об Андрее. Но одновременно глаза ее скользили по тексту и губы шептали:
«…В то лето в июне стояла страшная жара. Колхозники ждали благодатного дождя, но дождя не было».
Через два стола за третьим от Дашеньки сидела ее подруга Вика – ее глаза тоже скользили по тексту, губы шептали:
«…Есть немало оснований считать Брута сыном Юлия Цезаря».
В перерыв Вика, настаивая, позвала Дашеньку обедать.
– Не хочется. – И Дашенька быстро-быстро промокнула глаза платочком.
Она стеснялась слез. Она считала подругу Вику очень умной. И побаивалась ее.
– Идем…
– Не хочется.
– Ты должна обедать, и ты непременно пообедаешь – и, ради бога, не делай из этого драму.
Вика решительно взяла Дашеньку под руку и повела в буфет – он располагался тремя этажами выше, в этом же здании. В буфете можно было съесть горячие сосиски с гречневой кашей. И выпить кофе.
Сначала Вика помалкивала, чувства сдерживала и только ела, она любила поесть. В просвет между третьей и четвертой, последней, сосиской она заговорила:
– Ты, Дашенька, должна иметь хоть каплю гордости. Женщина без гордости – это не женщина. Не любит тебя – и пусть не любит. Оборви разом, и бог с ним…
И еще она говорила:
– Не ходи к нему больше. Не унижайся.
И еще:
– Он же тебя первый теперь не уважает.
Но Дашенька пришла к нему, как приходила всегда. Она даже и мысленно не могла оторваться от его звенящего имени. Она только позвонила матери – сочинила, придумав нечто правдоподобное.
Звонила она из телефона-автомата, нырнула с колотящимся сердцем в кабинку и затаилась. Она боялась, что ее увидит Вика – увидит, вытянет из кабинки и продолжит тот разговор.
Через полчаса она появилась у него на пороге.
– Дашуля! Привет! – обрадовался Андрей. – Как это здорово, птичка, что ты снова прилетела!
– Люблю тебя, вот и прилетела, – обиделась Дашенька, ей никак не нравилось слово «птичка».
Он рассмеялся:
– Меня многие любят – а вот ведь не прилетели.
Это он так форсил, шутил, валял ваньку, но, говоря обще€е, он был неплохой парень, и его не испортило то, что он нравился многим, – бывает такое, всякое бывает.
Квартирка у него была небольшая. И хлам всюду. И беспорядок. И бутылки тянули кверху свои шеи там и сям. Но зато он был в белой рубашке (Дашенька сама стирала и крахмалила) и в ярком галстуке (чей-то подарок) и к тому же этак вольно расхаживал туда и обратно, крепко ставя ноги и улыбаясь, – блеск, а не парень. К тому же и физик.
Он говорил:
– …Если бы меня взяли в лабораторию Брусилова, я уж, кажется, ничего бы в жизни не хотел. Больше нет желаний.
– Возьмут, Андрей, – волновалась Дашенька, – обязательно возьмут. Ты такой талантливый.
– Талантливых много. Талантливых гораздо больше, чем принято думать…
– Разве?
– К таланту надо иметь еще кое-что – удачу.
Они сели ужинать, Андрей был голоден – он яростно ел и яростно говорил о своей мечте, о лаборатории Брусилова. Наконец выговорился весь. И наелся.
– А что у тебя слышно? – спросил Андрей вдруг, и это он впервые поинтересовался, как у нее и что.
Дашенька даже растерялась. Разумеется, в жизни что-то происходило, но в минуту, когда он спросил, возникала только корректорская, да Вика, да нескончаемое шевеление губ: «Бу-бу-бу-бу», – рассказывать об этом она не стала. В горле стоял ком и никак не сглатывался.
– У меня… У меня… особенного ничего. – И Дашенька подумала, что она, пожалуй, сейчас заревет.
Она быстренько отправилась на кухню перемыть посуду – бытовая возня ее успокаивала.
– Ты останешься сегодня? – спросил он.
Дашенька ответила:
– Да.
– Тогда звони матери.
– Я позвонила.
* * *
На лето Андрей умчал на Кавказ – он уехал один, и было ясней ясного, что там, у моря, Дашенька ему ни к чему. Море синее и солнце желтое, как хорошо. Не езди, мил дружок, в город Тулу со своим самоваром – такая тоже есть пословица, не из самых забытых.
– Не понимаю я тебя, – говорила Вика. – И как ты можешь на это спокойно смотреть?!
– Пусть отдыхает…
– Я ведь не знала. Это теперь называется – отдыхает?
Подруга Вика была человек одинокий, она была некрасива и малообщительна и добра душой – не раз и не два ей думалось, что, если Дашенька махнет рукой на своего ослепительного Андрея, обе они будут жить и поживать, как живут неразлучные подруги. Что поделаешь, судьба: в большом и современном городе многие остаются без мужа и семьи. Грустно, конечно. Но грустная жизнь – это ведь тоже жизнь. И кстати сказать, не очень она грустная.
– Во всяком случае, ты не будешь такая униженная…
– Я не знаю… – Дашенька потупилась, и на глаза тут же набежали слезы.
– Ну вот ты и плачешь.
– Я не униженная…
– А какая же ты?
– Я не униженная – я его люблю.
– Ах, перестань!..
Бранить бранила, но, с другой стороны, Вика очень хотела Дашеньке счастья – и вот она ломала голову, думала, как помочь, как уладить, как найти «его слабую струнку». Под слабой стрункой Вика понимала то, на чем можно сыграть. И учила Дашеньку:
– Ты должна попытаться взять его женственностью.
И поясняла:
– Стирай ему. Гладь. Наводи порядок в его берлоге. И чтоб он ежедневно и ежечасно выглядел как с иголочки.
И поясняла дополнительно:
– Гоняй в парикмахерскую. Заставляй чаще лезть в ванну. Он, конечно, рос в сарае, но сделать из него человека можно…
– Он не неряха.
– Мужчина – всегда неряха.
В очередное воскресенье мать спросила Дашеньку:
– Куда же твой ухажер делся? (Почему сегодня дома сидишь?)…Уехал?
– Он в командировке, мама.
– В командировке, – мать скривила губы, – смотри-ка, птица какая!
Дашенька смолчала. В таких случаях лучше всего отмолчаться – и тогда не придется нагромождать ложь на ложь, как нагромождают дети кубик на кубик.
– Эх, Дашка, – негрубо сказала мать. – Думаешь, мать – дура, а ведь твоя мать не дура, хотя и малограмотная. Доченька моя, Дашенька, где же твой стыд девичий?
Дашенька молчала.
– Как ты себя чувствуешь, а? – Мать оглядела ее с ног до головы цепкими и вполне земными глазами.
– Хорошо, мама.
Опасения матери были напрасны. Но она как-то особенно выспрашивала и приглядывалась, назревал неприятный разговор, – правда, назревал он уже не впервые.
К счастью, в дверь позвонили – приехала Вика:
– Здрасьте. Приветик, а я к вам в гости – не ждали?
Потом она шепнула Дашеньке:
– Приехала учить тебя пирожки печь. Тесто я делаю особенное. И ватрушки удаются, – вот увидишь! – ему понравятся…
Вика была прекрасная хозяйка, и пекла, и стряпала – пошептавшись, она сразу же отправилась с Дашенькой на кухню, она замесила тесто, приготовила начинку, и вот плита уже выдавала из своего нутра пирожки – один одного веселее… В окне млели летние облака. Вика стояла у плиты в ярком переднике. И повторяла Дашеньке золотые слова о том, что наикратчайший путь к сердцу мужчины лежит через его желудок.
Потом, здесь же, на кухне, Дашенька и Вика сидели в сумерках. Они не зажигали света, они сидели рядом и говорили о жизни. Немного пошутили. Немного поплакали.
* * *
В конце отпуска Андрей, не подававший признаков жизни, все же прислал фототелеграмму, это очень удобный вид связи, потому что и быстро (намного быстрее письма), и можно вместить кучу слов. Правда, Андрей вместил их не так уж много:
«Дашуля. Море замечательное – чудо чудес. К моему возвращению, будь добра, приведи в порядок мою берлогу. Ключи у соседа по лестничной клетке. Целую».
Когда Андрей вернулся, они поженились. Со свадьбой – день в день – совпало еще одно хорошее и важное событие: Андрея взяли в лабораторию Брусилова. Сцепление обстоятельств волновало как знак свыше. Всю или почти всю «медовую» ночь он шастал из кухни в комнату, а из комнаты в кухню и взволнованно бормотал:
– Сбылось, сбылось!.. Ну, теперь главное – не робеть. Вкалывать и еще раз вкалывать!
