скачать книгу бесплатно
* * *
День начала Русской полярной экспедиции 8 (21 июня) 1900 г. был теплым и ясным. Моряки считают это плохой приметой. Лучи путеводной звезды – а такая звезда должна быть у любого корабля, уходящего в открытое море, – как бы теряются в солнечном сиянии и не достигают своей главной цели: помощь кораблю в пути…
Но пока все шло хорошо. Вышли в Балтийское море, затем – в Северное. Один за другим появлялись и исчезали пейзажи, знакомые еще с первых кадетских плаваний, мысы, маяки. Обогнули Норвегию и 10 июля рано утром, миновав еле видный в тумане мыс Нордкап, вошли в арктические воды.
На капитанском мостике вахта сменялась вахтой: Коломейцев, Матисен, Колчак. На «вечерний чай» собирались в кают-компании, а потом уже никто никуда не спешил. Матисен часто садился за фортепиано[9 - Подарено великим князем Константином Константиновичем.] и по памяти исполнял произведения Шопена, Шуберта, Чайковского. Завязывались увлекательные беседы, в которых всегда активно участвовал Колчак, «человек очень начитанный», как писал Э. В. Толль в своем дневнике.[10 - Толль Э. В. Плавание на яхте «Заря». М., 1959. С. 19, 35, 107.]
Первая неприятность поджидала путешественников в проливе Югорский шар – проходе из Баренцева моря в Карское. Обещанной из Архангельска шхуны с углем здесь не оказалось. Барон решил ее не дожидаться, а двигаться вперед, пока море еще было свободно ото льда. Вечером пал туман. А вскоре на пути появились целые поля разбитого льда, среди которого двигаться и маневрировать было чрезвычайно трудно. Еще труднее было выбираться из ледовой западни, в которую после очередной стоянки превращалась какая-либо бухта или фиорд. Иногда ожидать освобождения приходилось по несколько дней.
Чувствовалось, что полярная зима приближается. Куда-то на юг улетали птицы, покидали тундру целыми стадами олени. 4 сентября впервые увидели полыхающие желто-зеленые лучи – знаменитое северное сияние. Но, главное, борьба со льдом продолжалась, становясь только все более изнурительной, не давая почти никакого результата и требуя все большего количества драгоценного угля.
Наконец 22 сентября 1900 г. «Заря» встает на первую зимовку на западном берегу Таймырского полуострова. Точнее, в Таймырском проливе у о. Норденшельда (ныне архипелаг Северная Земля).
Вторая зимовка экспедиции 1901–1902 гг. началась на 12 дней раньше предыдущей, 10 сентября 1901 г. Проходила она в Нерпичьей бухте о. Котельный Новосибирского архипелага.
* * *
Почти все события первого прожитого арктического года – с 22 сентября 1900 г. по 10 сентября 1901 г. – складываются в однообразную череду дней, наполненных налаживанием полярного быта, заботой о пропитании, научными исследованиями и наблюдениями, а главное, адаптацией, привыканием к необычным условиям Крайнего Севера.
Правда, среди офицеров и научных работников лишь двое – Колчак и Фридрих Георгиевич Зееберг, астроном и магнитолог – прежде не бывали в Арктике. Остальные прекрасно знали, что зимовка обычно затягивается на 10–11 месяцев, и готовиться к ней надо очень серьезно.
Бухта Колина Арчера, названная Ф. Нансеном в честь судостроителя, на верфи которого переоборудовалась «Заря», выбранная для первой зимовки, была довольно удобна. Яхта вмерзла в лед на десятисаженной глубине закрытого со всех сторон рейда: таким образом судно переводилось на зимнее положение.
Собак свезли на берег – там каюры устроили им будки и усиленно их кормили – собакам предстояло много работы. Передвигаться стали только на лыжах. При этом заядлые охотники не теряли надежды выследить какую-нибудь дичь.
Ученые и офицеры занялись проверкой приборов, писали отчеты о наблюдениях, произведенных во время плавания, и тоже готовились к новым зимним условиям. На безымянном острове, неподалеку от шхуны, устроили настоящий остров Наблюдений, построив на нем обсерваторию, метеостанцию, помещения для инструментов и дежурных наблюдателей. Ледяные домики строили быстро: резали снег, клали стену и обливали ее водой. Внутри потолок и стены утеплили парусиной и поставили керосиновую печь.
Первое время офицеры держались немного обособленно от ученых. Но в плавании и, особенно, на зимовке эта отчужденность исчезла. Совместной работой и вынужденным близким общением сглаживались и выдвинутые дисциплинарным уставом грани между офицерами и «нижними чинами». К тому же своими восторженными рассказами об Арктике и легендарной Земле Санникова Э. В. Толль сумел у всех зажечь веру в успех экспедиции. И теперь это стремление к успеху, сознание важности выполняемых работ объединяло и ученых, и офицеров, и команду.
В библиотеке кают-компании большим спросом стали пользоваться книги о полярных странах, и начальник экспедиции предложил подробнее познакомить с этой темой команду. Первым откликнулся Колчак: в феврале 1901 г. он прочитал популярную лекцию о Великой Северной экспедиции, а вскоре о животном и растительном мире южных полярных стран сделал доклад зоолог Алексей Андреевич Бялыницкий-Бируля (далее – Бируля). Матросов такое отношение необычайно удивляло: они помимо морского дела и боевой подготовки в те времена обучались только грамоте – читать и писать.
Как-то очень быстро, почти через месяц, наступила полярная ночь. В середине дня на несколько часов немного светлело, и наступали какие-то странные сумерки. Не было солнца, не было и теней. Со всего хода можно было влететь в сугроб или угодить в яму. Наружная температура редко поднималась выше –30 °C, а в кают-компании +8 °C.
С наступлением полярной ночи начались суточные наблюдения на всех приборах и установках на острове Наблюдений. Производились они поочередно всеми офицерами и учеными, в помощь им обычно прикреплялся кто-нибудь из команды. «Ночные полярные дни» проходили довольно быстро в повседневной и напряженной работе. Барон Толль, обладавший опытом полярных зимовок, знал, как пагубно бывает безделье в подобных условиях, поэтому и требовал от каждого строгого выполнения определенных обязанностей.
Или уж так складывались обстоятельства, или, действительно, со школьной скамьи чувствовалась в нем та моральная сила, которой невозможно было противиться, но постепенно на фоне всех экспедиционных дел и забот прорисовывается фигура молодого вахтенного офицера-гидролога как одного из самых активных, деятельных и почти незаменимых членов экспедиции. Это сегодня становится хорошо понятным и заметным, когда особенно внимательно начинаешь вчитываться в воспоминания, записи, дневники той далекой полярной зимовки.
Так, в донесении великому князю Константину Константиновичу, отправленному в январе 1901 г., Э. В. Толль сообщает: «Станции (остановки судна) начинались всегда гидрологическими работами, которыми заведовал лейтенант А. В. Колчак. Эта научная работа выполнялась им с большой энергией, несмотря на трудности соединять обязанности вахтенного офицера и должность ученого».
Правда, ради объективности, наверное, стоит сказать и о том, что, по воспоминаниям капитана «Зари» Н. Н. Коломейцева, «…на всякую работу, не имеющую прямого отношения к судну, [Колчак. – Авт. ] смотрит как на неизбежное зло». Иначе говоря, с большим увлечением Колчак делает только то, что, с его точки зрения, было необходимо или вызывало у него интерес. Собственную же работу он делал отменно.
Александр Васильевич постоянно вел гидрологические и океанографические замеры; выходя на катере, промерял глубины; дежурил на метеостанции, вел наблюдения за земным магнетизмом. Помогал зоологу Бируле – брал пробы грунта морского дна, собирал водоросли и живые организмы. Совершал поездки по суше, исследуя малоизвестные места побережий материка и островов. Особый интерес у него вызывало изучение состояния морского льда. С началом льдообразования он вел наблюдения за этим процессом и определил, например, что толщина покрова доходит до 180 см и зависит от суровости зимы. Все эти наблюдения позднее легли в основу обширного научного труда «Лед Карского и Сибирского морей».
«Наш гидрограф Колчак – прекрасный специалист, преданный интересам экспедиции», – писал Э. В. Толль в дневнике. Поэтому и спутником своим во время поездок по тундре начальник экспедиции чаще всего брал Колчака. Так было во время закладки продовольственного депо в заливе Гефнера для весеннего обследования берегов Таймырского полуострова (10–18 октября). Сопровождал Колчак барона Толля и во время весеннего путешествия через мыс Челюскина вглубь полуострова.
И во время плавания вдоль побережья, и в любых поездках по суше Колчак непременно вел морскую и топографическую (маршрутную) съемку, постоянно уточнял координаты приметных ориентиров астрономическими определениями. На основании этих записей и схем впоследствии были существенно изменены физические карты побережья Сибири от о. Диксон до мыса Челюскина, сделанные по данным прежних экспедиций, а Колчаком составлена карта рейда шхуны «Заря».
Приближалось Рождество, потом Новый год. В такие праздничные дни для всех членов экипажа совершались богослужения. Матросы пели молитвы, Евангелие читал… Колчак. Элемент религиозности в его характере отсутствует во многих исследованиях жизни будущего адмирала. Более подробно об этом пишет в своих воспоминаниях его сын Ростислав: «Александр Васильевич был очень верующий, православный человек, его характер был живой и веселый (по крайней мере, до революции и Сибири), но с довольно строгим, даже аскетически-монашеским мировоззрением. У него были духовники, монахи, и я слышал, как он, будучи командующим Черноморским флотом, навещал одного старца в Георгиевском монастыре в Крыму. Вероятно, эти черты были заложены его матерью».[11 - Максимов В. Е. Звезда адмирала Колчака. Из семейной хроники, написанной сыном Адмирала Ростиславом Александровичем. Челябинск, 1993. С. 195.]
В кубрике устроили самодельную елку со свечами, из тайника вытащили заветный ящик с надписью: «Вскрыть на Рождество 1901 г.». В нем оказались подарки от президента Академии наук: шашки, домино, головные щетки, коробки сигарет и проч. В конце вечера барон Толль произнес замечательные слова о том, что праздник этот «знаменует искреннюю дружбу, без которой не может завершиться ни одно задуманное дело».
Полярная ночь шла заметно на убыль. В полуденные часы все ярче и ярче пылала багрянцем заря, предвещавшая возвращение дневного светила. Наконец, на горизонте показался край Солнца – это было 21 января 1901 г.
Начиналась самая активная и ответственная часть любой арктической экспедиции – поездки ученых в те малоизученные уголки прибрежной или островной территории, которые значились в плане различных исследований. Считая, что западная часть Таймырского полуострова достаточно изучена, исследовательские поездки Э. В. Толль направлял в основном на восток, к мысу Челюскина, и на север. Обычно в поездках ученых сопровождали матросы (Колчака чаще всего – матрос Василий Александрович Железников), которые, быстро освоив езду на собачьих упряжках, становились заправскими каюрами.
* * *
В начале апреля Колчак вместе с бароном Толлем отправляются в давно запланированную поездку на восточный берег Таймыра, к полуострову Челюскин. Именно в этой поездке Александр Васильевич впервые по-настоящему и познакомился с тем Севером, который называют краем вечных льдов, студеных морозов и бешеных ветров.
Все началось с того, что из-за недостатка здоровых собак пришлось отказаться от второй упряжки и от помощи матросов, часть груза заложить в склад на берегу моря и в это длительное путешествие отправиться вдвоем, на одной упряжке с 12-ю собаками.
41 день продолжалось путешествие, пройден путь более чем в 500 верст… На протяжении всего пути Колчак вел астрономические замеры и топографическую съемку, делал расчеты и дневниковые записи. Провести же геологические исследования не удалось, хотя Толль был прежде всего геолог. Пройти вглубь Таймыра помешали погода, усталость и обыкновенный голод.
Беглый же взгляд показал, что Таймырский полуостров – это обычная тундра, т. е. однообразная пустыня со спусками и подъемами, с гранитными валунами и конусообразными холмами (байджарахадами). «О геологии этих мест не удалось составить себе ясного представления, – писал Толль в дневнике, – и это немногое стоило нам полных лишений 40 дней тяжелейшей работы и жизни нескольких собак».
Пережитые трудности, неимоверные лишения и тяжелейшая работа состояли как бы из отдельных моментов. И на первом месте оказалась собачья упряжка: груз, нарты и сама собака. Груз оказался таким тяжелым, что собаки сразу останавливались, если на нарты усаживались оба путника. Так что Толлю и Колчаку приходилось попеременно бежать рядом с нартами. Именно с этого и начиналась та страшная усталость, когда дыхание рвется, застревает кусками в глотке, потом опять рвется, превращаясь на холоде едва ли не в стекло, до крови обдирающее горло; когда каждый шаг вперед – это боль разбитых, скрюченных холодом мышц; когда ничего не видишь вокруг, кроме красного лица своего товарища, красного неба и блескуче-красного, выжимающего из глаз слезы, снега…
Собаки останавливались и тогда, когда Толль, взвалив на себя обязанности каюра, переставал подавать им резкие команды или громко разговаривать с ними по-якутски: русского языка они просто не понимали.
Кроме того, барон должен был сочинять им различные небылицы: «Скоро будем дома! Там будет много вкусного корма!» и проч. В результате барон охрип, а Колчака собаки вначале не слушались совсем.
Потом началась снежная слепота. Еще бы – чистейшей белизны снег, яркое солнце: зима уже шла к концу, приближался полярный день. А к утомительным гонкам с собаками постепенно стали прибавляться пот, жара и, самое страшное, полупустой желудок. Кончались продовольствие, горючее, собачий корм.
Склад в заливе Гефнера, заложенный еще в начале зимовки, оказался под восьмиметровым снежным сугробом. Все попытки откопать его были бесполезны. Снег слежался, превратившись в твердый рафинад. И даже Колчак, неделю не выпускавший из рук лопату, помрачнел. На волне успеха он мог творить чудеса, неудачи ввергали его в самое скверное настроение, которое он не умел скрывать.
А вскоре испортилась погода. Приближалась весна, и ее предвестники – снежные вьюги и ветры, рожденные на самой верхушке Земли, на Северном полюсе, устремились на материк. Сильные, упрямые, от их порывов лопались вековые толстые льдины, а земля, как живая, начинала двигаться под палаткой. Пережидать такую пургу приходилось по 3–4 дня. Затем она стихала, но едва отправлялись дальше, как все начиналось сначала. Так повторялось несколько раз: сносная погода словно заманивала в путь, а потом подключалась пурга.
Дневной рацион сначала сократили вполовину, потом до одной четверти. Из-за недоедания сильно чувствовался холод, и у Толля и у Колчака начались головные боли, приходилось бороться с вялостью и апатией. Подступала «полярная тоска», которая иногда мертвенно прилипает к человеку и не вытряхнуть ее, не выбить, не выжать из себя – она давит, давит, давит и чувствуешь, что ты сейчас на краю земли. Ничего отсюда не видно, и тебя никто не видит. Погибать будешь – никто не выручит, никто не подаст руки; кричи отсюда, не кричи, все едино – не докричишься; вой, не вой – не довоешься. Дальше этого края – бездна, ад…
А потом началось самое страшное. Одна за другой, прямо на глазах, умирали собаки. Они исхудали, утомились, обессилели. Кто-то из них замерз во время пурги, оказавшись сбоку в клубке тесно прижавшихся собачьих тел; кто-то ослабел настолько, что не мог дальше сделать ни шага, и его приходилось пристреливать; кто-то ложился отдыхать и больше не просыпался…
Это было так больно, так горько, а их борьба за каждый лишний, последний шаг в упряжке, их молящие о прощении глаза за невыполненный до конца долг вызывали к этим северным лайкам такую любовь и уважение, что Александр Васильевич, который раньше мог попавшего под ноги щенка просто взять за лапу и выкинуть за дверь, теперь боролся за каждую собаку, выпрягал их из лямок, укладывал на сани, потихоньку от Толля скармливал им свои бульонные таблетки, укрывал от мороза, но довести до зимовки удалось немногих. И, возможно, у него тоже возникала удивительная, но очень правильная мысль: где-нибудь за Полярным кругом поставить памятник Собаке, оказавшей Человеку неоценимые услуги в освоении Арктики.[12 - Академик И. П. Павлов поставил бронзовую собаку у себя в лаборатории.]
18 мая в 7 ч утра путники подошли к «Заре». 40-дневная поездка была закончена. Первые дни путешественники на шхуне только и делали, что ели и спали. Толль еще долго мучился с отекшими ногами, а Колчак очень быстро вошел в свое обычное состояние. Его выносливость, выдержанность, товарищеская забота и поддержка, желание всегда взять на себя большую часть любой работы, а главное – готовность к любым жертвам ради достижения намеченной цели были высоко оценены начальником экспедиции. Именем Колчака барон Толль назвал один из вновь открытых островов в Таймырском проливе. Кроме того, после этой поездки понял Толль, что в лице Колчака приобрел Север еще одного заложника, для которого теперь этот край белого безмолвия, царства льдов, морозов и снега будет желанным и притягательным всегда.
* * *
Весна все больше заявляла о своих правах: таял снег, где-то начали журчать ручейки, стала чернеть тундра. Как-то внезапно закричали гуси, зачирикали кулички, запели пуночки – полярные жаворонки. А в кают-компании появились лютики – первые северные цветы. Прекратились ежечасные наблюдения, но исследования побережья и островов продолжались. Толль, ученые, офицеры и с ними большая часть команды проводили время в разъездах, торопясь до начала навигации выполнить намеченный план работ. Приближалось мгновение, когда «Заря» вырвется из оков и направится к своей главной цели – Земле Санникова.
Но предстоящая навигация, несмотря на огромную радость по поводу выхода шхуны из ледового плена, вносила в настроение всего экипажа некоторое беспокойство. И прежде всего – положение с топливом. Оно было очень серьезным. В трюме оставалось чуть больше 70 т каменного угля, и в любом случае его не хватало, чтобы закончить экспедицию. Ибо в проекте Русской полярной экспедиции был еще один пункт: после обследования Новосибирских островов она должна была продолжить путь на восток, обогнуть мыс Дежнева и закончиться во Владивостоке. То есть решалась задача – второй раз в истории мореплавания пройти в Тихий океан Северным морским путем.
В помощь Русской полярной экспедиции был создан вспомогательный отряд из 11 человек под руководством геолога Константина Адамовича Воллосовича. Он должен был провести ряд исследований на островах и ближайшем побережье, а самое главное, заложить на этих островах продовольственные склады. Закладка складов (депо) – это особый и очень важный момент в любой полярной экспедиции. Огромные расстояния, на всем протяжении которых человек может не найти для себя ни жилья, ни пропитания, выработали у полярников такой же добрый обычай, как у охотников в тайге: заканчивая свою экспедицию, оставлять продовольственные склады для будущих путешественников. Или же, направляясь на исследование по определенному маршруту, закладывать депо, чтобы воспользоваться ими на обратном пути.
Чаще всего на берегу среди камней и льдов укладывали в глубокую каменную нишу консервы, масло, солонину, сверху придавливали тяжелым булыжником, а на самом высоком камне яркой краской делали какой-либо опознавательный знак: круг или треугольник. Склад этот обязательно наносился на местную план-карту. Иногда возле склада строили поварню – избушку из камней и льда, кое-где внутри утепленную парусиной или брезентом. В избушке можно было и обогреться, и обсушиться, и пургу переждать, и даже перезимовать.
Экспедиция барона Толля была морским арктическим плаванием, а это значит, что к огромным расстояниям добавлялись арктические льды, и их надо было таранить, пробивать, расталкивать. А это прежде всего уголь, много угля, а значит, угольные склады и базы.
Вопрос обеспечения шхуны углем встал остро еще во время подготовки экспедиции, так как «Заря» была шхуной парусно-парового типа. И для второй половины плавания – от о. Диксон до Берингова пролива – угольное депо было крайне необходимо. Однако доставка около 100 т угля морем в устье Енисея обходилось невероятно дорого.
Поэтому, когда в мае 1900 г. шхуну посетил император Николай II и поинтересовался: «не нужно ли чего?», капитан «Зари» поделился своей озабоченностью по поводу доставки угля. Министр морского флота пообещал необходимое количество угля доставить из своего ведомства в пролив Югорский шар. Как уже известно, в назначенное время шхуны с углем на месте не оказалось. Позднее выяснилось, что она попала в аварию, столкнувшись с льдиной; ушла на ремонт, а вернувшись через четыре дня к Югорскому проливу, «Зарю» не застала. Тем самым уже в начале работы экспедиции экипаж «Зари» был вынужден строго экономить топливо, что и сыграло большую роль в будущем.
В середине ноября 1900 г. у барона Толля возникает план: он решает отправить на материк капитана судна Н. Н. Коломейцева для организации двух угольных складов: на о. Диксон и о. Котельном. Угольное депо на о. Котельном было бы огромной поддержкой в дальнейшем плавании «Зари», ну а склад на о. Диксон – это запасы на обратный путь, если все-таки до Берингова пролива дойти не удастся…
«Лейтенант Коломейцев в смысле распорядительности, опыта <…> прекрасно подходит для этой миссии» – записывал Э. В. Толль в своем дневнике. Но в этом же дневнике, который был впервые опубликован вдовой барона Эммелиной Толль в 1909 г., опускается еще одна возможная причина удаления капитана шхуны из экспедиции.
Все знали о несогласиях между бароном Толлем и капитаном шхуны. Коломейцев был уверен, что «Заря» должна иметь статус военного корабля со всеми дисциплинарными строгостями. Толль же, во многом подражавший Ф. Нансену, желал на своем научном судне создать дружескую атмосферу, иногда игнорируя уставные отношения. Эти разногласия возникли еще в период подготовки экспедиции. Иногда они кончались ссорой, обидами, даже предполагаемым списанием Коломейцева со шхуны. Мирили их и Колчак, и Матисен, и ученые коллеги Толля, но все чувствовали, что перемирие это непрочно.
В начале апреля 1901 г. Коломейцев на собачьей упряжке в паре с каюром Степаном Иннокентьевичем Расторгуевым покинул «Зарю». Обязанности капитана были переданы Ф. А. Матисену, А. В. Колчак становится помощником капитана.
* * *
Безусловно, никто из членов экспедиции не сомневался в блестящих способностях новой «капитанской команды», и все равно напряженное ожидание не покидало: уж очень сложным предстояло освобождение из зимней «спячки». Вскрытие рейда ожидали в середине августа. До этого несколько дней очищали судно от снега; когда появились большие трещины, начали опиливать вокруг судна двухметровый лед. И даже когда свежий западный ветер привел в движение льды вокруг шхуны, а затем весь этот лед вынес в пролив, корпус «Зари» пришлось вручную освобождать от большой льдины, державшей его в крепких объятиях. Экипаж работал старательно и охотно, даже с увлечением, предвкушая момент, когда свежий морской ветер вновь наполнит паруса шхуны, и «Заря» продолжит свой путь в неизведанные края.
Но только 16 августа в 9 ч вечера удалось поднять пары, и шхуна освободилась от оков, державших ее в плену 11 месяцев! В открытое море вышли еще через два дня, взорвав ледовую кромку зарядами пироксилина.
А настоящий праздник устроили на следующий день, 19 августа, когда рано утром «Заря» достигла долготы мыса Челюскина (самая северная оконечность огромного Азиатского материка, точнее – Евразийского), заветной точки, к которой в течение нескольких столетий стремились полярные исследователи.
«Заря» была четвертым судном, обогнувшим мыс Челюскина, после «Веги» А. Э. Норденшельда вместе с вспомогательным судном «Лена» и «Фрама» Ф. Нансена. В честь этого события был дан салют выстрелами из судовой пушки, борт шхуны украсили русский флаг и вымпелы Невского яхт-клуба. Все с интересом вглядывались сквозь туманную дымку в очертания невысокого скалистого берега, знакомство с которым стоило многих трудов и жертв отважным участникам Великой Северной экспедиции Витуса Беринга.[13 - Русский полярный исследователь, участник ВСЭ, капитан 3-го ранга С. И. Челюскин провел исследования и сделал описание некоторой части берегов Таймырского полуострова, достигнув при этом самой северной оконечности Евразии 8 мая 1742 г.]
Колчак, как всегда, захватив астрономические инструменты, оказался на берегу первым. Следом прибыли Толль и остальные ученые. На вершине мыса соорудили гурий (памятный знак пребывания на этом заветном месте) из темно-серого плитняка и белого кварца.
Есть интересные сведения о том, что этот знак А. В. Колчак создавал, внедряя свой метод строительства с соблюдением точных координат, относительно которых можно проводить тригонометрическую съемку окружающей территории с ориентацией на звезды. А сама съемка, проведенная Колчаком и астрономом Зеебергом, показала, что мыс, на котором построен гурий, расположен немного восточнее настоящего мыса Челюскина. И было принято решение назвать его «Заря».
Э. В. Толлю как настоящему геологу было бы очень интересно побывать в глубине полуострова, мечтал он исследовать и малоизученный восточный берег Таймыра. Но барон хорошо знал, что здесь, в Арктике, период навигации может длиться чуть более месяца. Короткие летние дни решают все – неделя проволочек, десять дней отсутствия – это провал. И в своем дневнике он записывает: «В настоящее время наш единственный лозунг: “Идти вперед!”».
Обогнув мыс Челюскина, «Заря» вышла в море Лаптевых. В то время оно называлось морем Норденшельда, а еще раньше – Сибирским морем. Колчак во всех отчетах называл его Сибирским. Своими могучими берегами и свинцовыми водами оно напоминало Балтику. Но отсутствие навигационных знаков и призывных огней береговых маяков давало легко понять: «Заря» попала в неизведанные воды. Маршруты Нансена и Норденшельда пролегали южнее. Толль же направил свою шхуну прямо на предполагаемое местонахождение Земли Санникова.
«Начальником экспедиции была объявлена премия тому, кто первым увидит Землю Санникова <…> Но, увы! Сколько ни смотрели в трубы и бинокли, Земли Санникова не видели. Сколько раз меняли курсы, но все – бесполезно – земли нет», – пишет в своих воспоминаниях боцман шхуны Никифор Алексеевич Бегичев.[14 - Болотников Н. Я. Последний одиночка. М., 1976. С. 42.]
Осунувшийся, с воспаленными от ветра и бессонницы глазами, Толль часами шагал по палубе, подолгу вглядываясь в туманный горизонт. А тут еще двухдневный сильный шторм отнес шхуну далеко на северо-запад, потом из-за наступивших туманов было вообще трудно определить местонахождение «Зари». И хотя, наконец, попутный ветер помог шхуне двигаться в сторону Новосибирских островов, Земля Санникова так нигде и не появлялась…
Днем 30 августа «Заря» подошла к кромке сплошного льда. И вдруг, как бы специально, в какой-то момент пелена тумана растаяла, а на горизонте открылась прекрасная панорама: на фоне темнеющего неба вырисовывался высокий скалистый утес, увенчанный куполом сверкающего белизной ледника. Но это был только о. Беннетта (мыс Эммы), подойти к которому так и не удалось. Два дня потратили на поиски свободного прохода, но фронт тяжелых льдин оттеснил «Зарю» к югу.
Толль, посоветовавшись с коллегами, решил еще раз попытаться проникнуть к предполагаемому местонахождению Земли Санникова. В противном случае надежда отыскать эту Землю, по крайней мере, в этом году, исчезала.
И снова «Заря» шла на север. Туман временами рассеивался, но Земли нигде не было видно. К вечеру 2 сентября шхуна прошла 7°32? с.ш. и 142°17? в.д., но во время ночной стоянки на судно с севера и востока стал надвигаться лед. Надо было срочно выбираться, чтобы не оказаться запертыми во льдах. И вообще время не ждало. На поверхности моря стал образовываться блинчатый лед – предвестник ледостава, обледенели снасти, туман густой пеленой повис над морем. Начальник экспедиции приказывает прекратить поиски и идти на юг, к месту второй зимовки. Им становится о. Котельный, Нерпичья бухта, лагуна Нерпелах.
Шхуна долго не могла пробиться в лагуну к месту стоянки: мешали встречный ветер, сильное течение и льды. Несколько раз садились на мель. Как всегда, инициативный помощник капитана А. В. Колчак на вельботе добрался до косы и попытался закрепить на ней небольшой якорь, чтобы с помощью каната попробовать снять судно с песчаной косы. Но напирающие льдины чуть не погубили и вельбот, и сидящих в нем, так что канат пришлось рубить, и якорь ушел на дно (позднее Колчак все-таки достал его). И только на следующий день после ночного прилива «Заря» вошла в лагуну. Через несколько дней образовался сплошной ледяной покров, а 10 сентября Толль объявил всему составу экспедиции об окончании навигации, которая в этом году продолжалась всего 25 дней – с 16 августа по 10 сентября!
* * *
И опять начали готовиться к зимовке, которая по многим причинам проходила совсем иначе, чем предыдущая. Несмотря на то, что у нее был целый ряд преимуществ по сравнению с первой зимовкой, она оказалась более суетливой, менее результативной и, главное, даже трагичной.
Одним из основных преимуществ было то, что здесь экспедиция не находилась в такой изоляции, как в первую зиму. В лагуне Нерпелах «Зарю» уже поджидал вспомогательный отряд К. А. Воллосовича. На пяти собачьих и двух оленьих упряжках отряд прибыл на Новосибирские острова из Усть-Янска еще в марте 1901 г. За это время он успел заложить семь продовольственных депо на пяти островах архипелага: Котельном, Фадеевском, Новая Сибирь и обоих Ляховских. Одновременно были проведены геологические, ботанические и зоологические исследования.
На берегу лагуны Воллосович построил поварню, где разместились все 11 человек. И рядом с ней вскоре вырос целый хуторок: домики для научных приборов, метеостанция, помещения для дежурных и кормления собак. На этот раз строили не из снега, а из плавника: его было здесь предостаточно. Построили на берегу хорошую баню. Для матросов стало любимым развлечением после парилки принимать снежные ванны.
Толль, как и в прошлом году, установил на шхуне твердый распорядок дня. Начались стационарные научные наблюдения и дежурства. Научный персонал и офицеры опять готовили отчеты о проделанной работе во время навигации, многие писали письма домой, чтобы отправить их на материк вместе с членом вспомогательного отряда Михаилом Ивановичем Бруснёвым, возвращающимся к месту ссылки, в Якутск.[15 - Инженер-технолог М. И. Бруснёв известен как один из первых марксистов. В ссылке находился с 1895 г. Увлекся изучением скудной флоры и фауны Восточно-Сибирской тундры, отправляя свои ежегодные отчеты в Императорскую Академию наук.]
Расположенный почти напротив устья великой сибирской реки Лены Новосибирский архипелаг был освоен якутскими промысловиками и охотниками еще в XVIII в., поэтому и связь островов с материковой частью Якутии не представляла особой проблемы ни летом (лодки, долбленки, каяки), ни зимой (собачьи и оленьи упряжки). Связь эта тоже была как бы своеобразным преимуществом данной зимовки, и грех было им не воспользоваться.
В ноябре зимовку покидает Бруснёв. Перед Новым годом у Воллосовича появляются признаки неврастении, и барон Толль не возражает против его отъезда на материк. А вскоре и у него самого возникает желание хоть ненадолго сменить экспедиционную обстановку на обычное домашнее жилье.
А обстановка в экспедиции была не совсем простая. Неудача с поисками Земли Санникова внесла в коллектив несколько скептическое отношение к вопросу о ее существовании вообще. Не мираж ли это? – что так часто бывает в арктических широтах. Разочарование это пытались скрыть, с головой уходя в свои служебные обязанности и личные проблемы.
Толль, после того, как «Заря» прошла через предполагаемое место Земли Санникова и не нашла ее, впал в депрессию. У него пропадает желание работать, а тревожные думы не покидают его ни на минуту.
Зоолог Бируля готовился к отправке на о. Новая Сибирь. Там он все лето должен был заниматься изучением морской полярной фауны. Барон Толль считал его в этой области одним из лучших специалистов, знал о его исследованиях на Соловецких островах, наблюдал во время совместной экспедиции на о. Шпицберген в 1899 г.
Разболевшийся астроном Зееберг постоянно напоминал Толлю, что звезды в последнее время располагаются не в пользу рыб, и у барона не будет удачи. А доктор Герман Эдуардович Вальтер просто угасал: у него отекли ноги, частил пульс, хриплый кашель буквально сотрясал все тело, но от эвакуации на материк он отказывался.
Оба офицера – и Матисен и Колчак – с началом зимовки позволили себе расслабиться. Ибо в период навигации, когда им приходилось делить вахты на двоих, жизнь у капитана и его помощника была весьма нелегкой.
Александр Васильевич вообще был вынужден свою исследовательскую работу свести к минимуму – «самые необходимые и крайне узкие замеры».
Э. В. Толль тогда записывал в дневнике: «Оба офицера нуждаются в восстановлении своих сил не менее, чем котел нашей “Зари”».
Но как только установился снежный покров, Колчак активно включается в исследовательские работы и научные поездки. Как всегда, занимается своей любимой гидрологией, продолжает следить за льдообразованием и поведением льдов в Сибирском море.
За эту зимовку Колчак совершил несколько поездок по архипелагу, везде производя топографические съемки и уточняя астрономические ориентиры. Так, он впервые пересек о. Котельный, следуя вдоль русла протекающей по всему острову р. Балыктах, и проехал поперек Земли Бунге, от устья р. Балыктах к южной части о. Фадеевского, назвав эту Землю «небольшой песчаной Сахарой». Действительно, Земля Бунге – это низменная песчаная отмель, соединяющая между собой два острова – Котельный и Фадеевский, и забрасываемая плавником во время приливов и штормов. Исследуя ледовую обстановку вокруг о. Бельковского, совершил даже небольшое открытие: обнаруженный безымянный островок назвал именем своего каюра Петра Стрижёва.
Эти поездки он совершал и в одиночку, и со спутниками: со Стрижёвым или зоологом Бирулей. С А. А. Бялыницким-Бирулей, 36-летним сотрудником Зоологического музея Императорской Академии наук, у Колчака сложились наиболее дружеские отношения. Они оба были активны, энергичны, любознательны. «Кроме того, – говорил об Алексее Андреевиче барон Толль, – он располагает к себе благородством своего характера».
C Матисеном же у Колчака были на все разные взгляды, и они почти всегда придерживались противоположных мнений. Матисен был необычайно спокоен и добродушен, предпочитал ни во что не вмешиваться, всегда был готов довольствоваться малым. И в отличие от горячего и раздражительного Колчака во время споров с ним «умел не доводить дело до точки кипения». Поэтому между офицерами всегда сохранялись просто дружеские отношения.
Из команды к Колчаку более всего тянулся матрос Железников; именно его чаще всего брал с собой Александр Васильевич во время топографических съемок. А во время гидрологических работ и особенно во время драгирования[16 - Взятие проб грунта и морских организмов со дна моря во время стоянки судна.] прекрасным помощником был боцман Бегичев. Между ними даже возникла некоторая симпатия, которая позднее почти переросла в настоящую мужскую дружбу, тем более что они оказались одногодками.
И единственный неприятный инцидент между ними случился здесь, на о. Котельном, во время отсутствия Матисена: тот был в поездке, и за капитана оставался Колчак. Бурная сцена произошла из-за его забывчивости. Колчак послал куда-то вахтенного матроса, а потом, забыв об этом, кинулся его искать. При этом накричал на боцмана столь грубо, что тот, обидевшись, собрался покинуть судно. К счастью, Александр Васильевич был вспыльчив, но отходчив. И не считал зазорным извиниться и признать себя неправым даже перед подчиненными. Что он и сделал в случае с Бегичевым.
Не считал Колчак зазорным и вслед за матросами устраивать развлечение в бане с последующим снежным купанием, и лишь простуда с высокой температурой и запрещение Толля заставило его прекратить эти «свирепые забавы».
А положение дел в экспедиции совсем не располагало к «забавам». 21 декабря прямо на метеостанции во время дежурства скончался доктор Вальтер. Похоронили его на вершине холма над западным (Розовым) мысом гавани. Врач Г. Э. Вальтер, специалист в области бактериологии, был в экспедиции старшим по возрасту. Участвовал в научно-промышленной экспедиции у Мурманского побережья и у о. Новая Земля. Толля и Вальтера связывала давняя дружба. В экспедиции он вел некоторые работы по зоологии.
Прямо с борта «Зари» 11 января 1902 г. начальник экспедиции отправил в Санкт-Петербург в страховое общество «Россия» телеграмму о смерти доктора Вальтера (хранится в Якутском республиканском архиве).
Новый доктор прибыл на «Зарю» только в апреле – Виктор Николаевич Катин-Ярцев, политический ссыльный, бывший студент Военно-медицинской академии. Добродушный, приветливый, он понравился всем своей энергией, веселым нравом, готовностью помочь в любом деле – будь то сбор плавника или орнитологические наблюдения. Катин-Ярцев хорошо владел пером и одним из первых опубликовал очерк об экспедиции, ее работе, людях и быте еще в 1904 г. в популярном журнале «Мир Божий».
* * *
Рождество и Новый год прошли не очень весело, хотя опять были и елка, и лотерея с подарками. А через несколько дней зимовку покидают Воллосович и Э. В. Толль. Барон останавливается в самом первом якутском поселке Айджергайдах на мысе Святой Нос, а Воллосович отправляется дальше. В якутском архиве сохранились две телеграммы Э. В. Толля, которые он отправил, находясь в том же якутском поселке, причем в один день.
Первая предназначалась жене. «Юрьев-Дерпт Вольграбен 19 = Баронессе Толль. Благодарю тебя за телеграммы. Получил здесь и письма, я вскоре вернусь на “Зарю”. Здоров, Эдуард». Айджергайдах, 11/24 февраля 1902 г.[17 - Национальный архив республики Саха (Якутия) – НАРС (Я). Ф. 12-и. Оп. 2. Д. 297. Л. 2.]
Вторая телеграмма имела непосредственное отношение к волновавшему всех «угольному» вопросу и как бы ставила определенную точку в работе экспедиции.
«Иркутск. Фирма Громовой Пихтину.
Благодарю Вас, Митрофан Васильевич, и господ Громовых за доброе желание при вопросе о доставке угля. Я намерен с разрешения президента Академии наук окончить плавание в конце августа (1902 г.) около устья Лены. При входе “Зари” или ее выгрузке Ваша “Лена” могла бы оказать существенное содействие. По этому поводу поручил Воллосовичу переговорить с Вами».
