Милый друг

«С характером», – подумал я. У мальчика был такой пронзительный взгляд, что я даже на мгновение не мог понять, а ребенок ли это стоит или уже вполне взрослый мужчина.

– Я не знал, что у вас есть сын, – удивленно заметил я.

– У меня еще есть дочь, – ответил он с ухмылкой. – Мама, где Диана? – окликнул он женщину, которая все также продолжала готовить на кухне.

– За Тиной пошла, скоро придет, – ответила Мадонна. Женщина даже не переставала ни на секунду готовить, я никогда не видел раньше, чтобы с такой легкостью был накрыт стол. Мне казалось, что и пятнадцати минут не прошло, а на столе уже стояли угощения и фрукты, запахло курочкой, и я увидел, что в тарелке мой любимый сациви. При мысли о сациви у меня даже рот наполнился слюной, и мне стало немного стыдно проглатывать на глазах у Давида слюну от пробившегося так не вовремя аппетита, поэтому я дождался, пока он отвернется. Я думал: «Кто же эта Диана? Кто такая Тина?» В другой ситуации я бы с легкостью задал ему еще тысячу вопросов, но тут мне было неудобно перед его матерью, поэтому я продолжил молчать в ожидании, что, наконец, увижусь с Дианой и Тиной, о которой так вскользь было упомянуто раньше. Через некоторое время отворилась дверь и забежала маленькая девочка с криками: «Папа, я принесла пятерки». Она так сильно была похожа на Давида. Я даже немного удивился, что передо мной стояла его мини-копия в женском обличии, она вприпрыжку забежала в гостиную, и, увидев меня, слегка затормозила, немного опешила и смущенно стала смотреть в коридор. А за ней зашла еще стройная молодая девушка с черными волосами и шоколадного цвета кожей. Беглым взглядом я окинул ее – она напоминала маленькую миниатюрную балерину из старинных статуэток.

– Здравствуйте, – сказала она мне едва слышно.

– О, Долорес, наконец-то ты пришла, – подшутил Давид, пережевывая кусочек хлеба.

Девушка смутилась, и они вместе с дочкой быстрым шагом отправились в комнату, но через минут 10 она вышла и мы познакомились. Вслед за девушкой молниеносно проскочил русский тойтерьер, словно ракетой пронесся мимо моих ног и оказался на руках у Давид. Собака будто не видела хозяина вечность – облизывала и ласкалась в его руках. Первое мгновение она даже не поняла, что происходит, поэтому и не обратила внимания на незнакомца. Но после, осознав, а точнее, учуяв незнакомый запах, она стала рычать таким тонким голоском и гавкать в мою сторону. Мне стало смешно, но я сдерживал смех.

– Тише, Тони, мой лев, успокойся, – гладил собаку Давид. Он опустил пса на пол, посмотрел на меня, а Тони пытался прыгнуть в мою сторону, но при этом боялся моей реакции и отскакивал обратно. Выглядело это забавно, особенно когда над тобой еще смеются дети, так неловко выглядывающие из комнаты.

– Тони? – неловко спросил я Давида.

– Да, как Тони Монтана, – засмеялся во весь голос Давид.

Вслед за Дианой выбежала Тина и бросилась к отцу – после его гогота она перестала меня стесняться. Девочка рассказала, что она получила три пятерки сегодня, что ее опять похвалили, и переполняющая гордость в глазах Давида не могла поддаться контролю. Он обнял Тину, и потом велел пойти переодеваться. Девушка, которая прежде так скромно зашла и вышла из комнаты, была Дианой – женой Давида. Когда произошло знакомство, я немного опешил и не мог протянуть сразу руку, потому что все у меня не укладывалось в голове. А немного насмешливый взгляд Давида показывал, что он знает о моей растерянности от такой новой информации. Девушка сразу направилась на кухню и стала помогать маме. В это время я сидел еще более напряженный: напрягало мое глупое положение человека, который не был так близок этой семье, я не понимал себя и как я тут оказался. Но та обстановка, которую сотворил Давид, она просто поражала, потому что он ни на секунду не давал мне понять, что я каким-то образом могу быть смущенным в его доме. Он вел себя максимально расслабленно, подшучивая над мамой и Дианой, после он разлегся на диване и включил телевизор. Не найдя ничего, что могло удовлетворить его вкусам, он взялся за телефон и включил любимую музыку, постепенно стол наполнялся едой, и мы плавно перешли обедать, но по моим часам мы уже ужинали.

– Да успокойся ты со своими неудобствами, – слегка толкнул меня Давид.

Он будто ощущал, что я не могу все равно до конца расслабиться, мне было неловко, что я так бестактно ворвался в их семейный день. Мама принесла бутылку вина, мне налили красного, и я сразу ощутил этот аромат, который унес меня в далекие местности Абхазии.

– Хм, чувствуешь, мой друг? Это Изабелла, – шутил Давид, попивая бокал красного вина.

Я перевел взгляд на окна, которые прикрывали длинные бархатные занавески. Если бы можно было сорвать эти занавески, то солнечный свет падал бы на мой стакан изабеллы, и блики, исходящие от него, открыли бы всю гамму оттенков винограда, прорастающего на самом краю рая. Заиграла бы палитра во всем своем аромате, и я мог бы услышать, как пахнет природа. После, придя в чувство, я бросился поедать вкусный сациви – никогда я не ел еще вкуснее.

– Тише, тише, оставь место для сладостей. Диана так готовит эклеры, с ума сойти можно, – пошутил Давид, скорее всего, заметивший, с какой жадностью я поедаю сациви. Я немного успокоился, когда мой живот наполнился – давно я так много не ел. Дети сидели около меня, переглядывались и хихикали. Наверное, я очень смешно выглядел, или же им было просто смешно. Давид в своей легкой и непринужденной манере шутил то над мамой, то над детьми, то над Дианой. Диана ему ничего не отвечала, а вот мама не лезла за словом в карман, не уступая ему в его шутках и подколах.

– Так, давай, Мадонна, сейчас побазарим, я будто Рамир, а ты

Вилли. Покажем им класс, – пошутил он, указывая на меня.

– А что ты сразу себе сильных выбираешь? – отшутилась мама в ответ.

– Так ты и не забывай, кто с ним одной крови, – сказал Давид.

И в мгновение его улыбка сменилась грустным взглядом, он посмотрел на меня и поднял тост за ушедших в лице своего отца. Он долго еще смотрел на бокал после того, как закончил говорить, но после выпил все до дна. Прошло еще пять минут, и он вновь пришел в настроении. Дети закончили есть, мы тоже расправились со всем, что лежало на столе. Я думал, что меня не хватит на эклеры, но меня хватило не только на эклеры, но и на еще один сациви, просто уже было немного неудобно просить добавки. Женщины стали убирать со стола, а Давид вальяжно раскинулся в кресло. Он выглядел, как царь, который опрокинулся на свой трон, освещаемый лучами солнца, будто благословенный свыше, он сидел и повелевал всем своим небольшим царством.

– Посидим немного, а потом прогуляемся, – сказал он мне, и я присел на диван. И только я присел на диван, как Давид в то же мгновение вскочил и направился к выходу.

– Пошли, прогуляемся, живот надо разгрузить, – сказал он мне. – Мама, я скоро вернусь, мы прогуляться, – крикнул он женщине.

А я немного смущенно вставал и, спиной пятившись к выходу, прощался взглядом с женщинами, которые также удивленно смотрели на меня. Я не смел произнести ни слова, лишь дети, которые выглянули из двери, посмотрели на меня, и я с ними попрощался, сказав: «Пока». Рамир, увидев, что отец идет на улицу, бросился к нему и просил покатать на машине, но Давид пытался объяснить ребенку, что как-нибудь в другой раз, потому что мы идем гулять.

– В следующий раз, Рамир, он тебя точно покатает, – сказал я, растормошив его волосы.

– Слышь, че? – дерзко убрал голову ребенок и вновь кинул на меня строгий взгляд.

Давид, когда услышал это, строго отругал его, но внутри был очень горд, что у него растет такой маленький волк, который не даст себя в обиду. А я немного был удивлен смелости ребенка, что даже на секунду испугался его напора. Мы вышли на улицу и прогулочным шагом молча шли вдоль набережной, после остановились у какого-то кафе с открытой верандой с видом на набережную, и Давид предложил посидеть выпить черный кофе. Скорей всего, он понимал, что внутри меня горит кратер вопросов, который с минуты на минуту может взорваться, и лава, вытекшая из него, разожжет все мое тело. Мне хотелось узнать самое главное, а главное я мог узнать только от него.

V

К нам подошла молодая официантка, глаза ее были наполнены неким очарованием, а когда она слегка наклонилась, чтобы поставить кофе, то я услышал легкие нотки шафрана, переносящие меня в далекие восточные страны. Красота пленительного востока подобна этой молодой узбечке с темными, как ночь, глазами. Луноликая не смела взглянуть нам в лицо, а лишь трепетала от возможности обслужить. «Как нелеп этот мир, если красавицам приходится работать официантками», – подумал я и поймал взгляд Давида. Удивительное дело, но только в это мгновение я ощутил полное с ним взаимопонимание. Он будто прочел мои мысли и улыбнулся самой доброй и непосредственной улыбкой. Той самой улыбкой, какой он улыбался дома своим детям и своей собаке. Что-то нежное и понимающее было в этой улыбке.

– Ваш кофе, – произнесла девушка и поставила свежезаваренный восточный напиток. Ее голос, словно соловьиная песня, пронесся у меня в ушах, и я уже нагло не отрывал от нее взгляда. Она же скромно развернулась и ушла в сторону барной стойки.

– Да ты, мой друг, романтик, – посмеялся Давид, увидев, как я взглядом проводил девушку до барной стойки.

– С чего вы взяли? – отдернулся я, будто пришел в себя от сладкого сна и не желал, чтобы кто-то узрел мои сладкие грезы.

– Да так, догадки есть, – уже во весь голос засмеялся Давид.

Я на мгновение смутился, мне стало не совсем приятно, что я был, как мальчишка, пойман на чем-то провокационном для юноши и таком естественном для взрослого мужчины. Щеки налились румянцем и, сам того не понимая, я выдавал жуткий инфантилизм, который все же блуждал по моей душе.

– Так вы оказывается женаты, – резко вернул я своим вопросом Давида к реальности, и его заливистый смех сменился грубым и холодным взглядом. Он затянул сигарету и глубоко всмотрелся в меня.

– Да, женат, что же ты, мой милый Миша, так этому удивляешься? – спросил он меня.

Я знал ответ, почему меня это так удивляет, но не мог выговорить его вслух – мне было жутко любопытно, но, с другой стороны, мне до ужаса не хотелось нарушать границы, которые с каждой секундой, казались, будут навсегда нарушены. Но мое любопытство, которое порой сводит меня с ума, взяло верх над тактичностью.

– А как же Эва? – вырвалось у меня.

Давид не отреагировал никак – он просто сделал еще одну затяжку, затушил сигарету и посмотрел на меня.

– А что Эва? – искренне удивился он.

– Она знает, что вы женаты? – настаивал я на своем.

– Недавно узнала, – ответил Давид.

– И что? – вновь бестактно спросил я.

– Давай я расскажу тебе о своей операции, – вдруг задумчиво произнес Давид.

– Но… – хотел перебить я, но он уже принялся рассказывать.

– Обещаю, что ты удовлетворишь свое любопытство, но позже.

***

Это была обычная больница, как и все остальные, в которых мне доводилось раньше лежать. Больница, которая полностью поглотила меня. Я не знаю, что происходило, пока я лежал в бессознательном состоянии под многочасовым трудом хирурга, пытающегося спасти мою жизнь, собрав мое сердце. Но все, что происходило после, я никогда не смогу забыть. Никогда не забуду глаза матери, когда я, наконец, очнулся, и она поняла, что все позади и я жив. Этот переполненный боли взгляд моих близких, окруживших мою кровать. А в этот момент я лежал и не мог шевелиться, каждая косточка моего тела изнывала от боли. Я как отбивная, бездвижный кусок мяса, который не мог встать и прыгать, как мне того хотелось. Я хотел говорить, но боль была до того сильной, что голос порой пропадал, и я издавал мычание и вой, напоминающий мне последний рывок подбитого волка. Мне казалось, что я стою на пороге смерти и мне нужно сделать лишь один шаг, чтобы переступить реальность и проститься с этим жестоким миром. Я готов был это сделать, но мысль о моей матери меня не отпускала, и я не мог позволить себе бросить ее одну. Да и друзья, абсолютно каждый, который приходил ко мне, говорили мне о каких-то делах, о том, что я быстрее должен им помочь, что у меня нет времени тут лежать! Я понимаю, что они делали это специально, но они мне помогли. Мысль о моих детях грела меня, что я, наконец, встречусь с ними. Мой разум приходил в себя, и я уже не думал о смерти, лишь в периоды острой боли я хотел, чтобы это все прекратилось, не хотел чувствовать этой боли! За долгие месяцы реабилитации в больнице я познакомился с потрясающими людьми, которых никогда не смогу забыть в своей жизни! Они подарили мне столько тепла, сколько не смог бы я получить в иной ситуации никогда. Были, конечно, и те, которые усугубляли мое положение, но о них и вспоминать мне не хочется.

– Лежи, Сережа, не шевелись! – сказала женщина лежавшему на больничной койке мужчине. Мужчина был лет 50, крупного телосложения, невысокого роста и очень слабый на вид. Он не мог шевелиться, ему было невыносимо больно. На руках у него были экземы, похожие на библейскую проказу, я никогда ранее не видел такого ни у кого. И когда он шевелился, я видел, что и ноги все у него покрыты такой проказой. На мгновение мне стало неприятно и противно. Мужчина не мог стерпеть боль и, резко повернувшись на другую сторону, просто упал с кровати!

– Сережа, Сережа! – закричала женщина.

Я приподнял голову и от шока смотрел на него. Рядом сидела моя мама, и она на автомате направилась к нему, чтобы помочь встать.

– Со меурк, – окликнул я маму на родном языке. Я и не заметил, но сделал я это довольно громко, настолько, что жена Сережи взглянула на меня пренебрежительным взглядом.

Моя мама сделала вид, что не слышит, и продолжала идти к нему.

– Мама, иди, позови помощь, – очень громко, почти крича, сказал я. И тут мама поняла, что я не позволю ей подойти к этому мужчине. И она вышла, чтобы позвать медсестру, никаких звонков у нас не было, ничего подобного! Обычная городская больница без признаков удобств.

Жена Сережи больше не взглянула на меня, маленькая и худощавая женщина пыталась поднять огромное тело своего мужа, но у нее не получалось. Попытка за попыткой, и, наконец, отчаявшись, она осталась ждать, пока моя мама дозовется помощи.

Пришли две медсестры, взглянули на него и ничего!

– И что, мы должны его поднимать? – удивились они! Они сказали это настолько пренебрежительно и брезгливо, что мне стало невыносимо противно. Да, их брезгливость ничем не хуже того, что я проявил не так давно, но я оправдывал себя тем, что пытался защитить свою мать.

– А кто, вашу мать, это должен делать? Это ваша работа, вы должны его поднять, – накричал я на них.

Я не сдержал свой гнев, но больше я гневался на свою беспомощность, поэтому отыгрался на них. Мне хотелось встать и помочь ему, мне хотелось броситься к нему, чтобы, наконец, поднять этого бедного человека. А эти девушки с такой наглостью оставили его лежать, что я действительно не сдержался. Медсестры посмотрели на меня с удивлением, и, возможно, испугавшись меня, они помогли женщине и подняли его на кровать. Тогда я немного расслабился и почувствовал, как током по всему телу пронеслась боль от перенапряжения. Я не смог ее сдержать и даже издал стон, а мама бросилась ко мне. Почти бездыханное тело, я, как мешок картошки, перекатился на середину кровати и продолжил лежать неподвижно. Его жена вновь посмотрела на меня, но это уже был другой взгляд. Она со всей теплотой отблагодарила меня за незначительную помощь для ее мужа, но я даже не считал это помощью. В это мгновение я не мог забыть ее первый взгляд и корил себя за то, что проявил себя так. Этот мужчина с кожным заболеванием ожидал операцию на сердце, и я, просто забыв о своей боли, погрузился в его переживания. Каждый день мне приносили очень много еды: мясо, рыбу, курицу, сладости, выпечку – все, что я никогда не съел бы даже в самом бодром состоянии, поэтому я всегда делился с гостями из соседних палат.

Все собирались у моей палаты, и каждый пытался что-то рассказать интересное, а медсестры шутили и сурово всех разгоняли. Как-то одна из медсестричек бросилась всех разгонять – надо было поставить мне капельницу, а я ее как шлепну по ее круглой молодой попке. Она лишь улыбнулась и заметила: «Больной, да вы приходите в себя». Но более всего я полюбил дядю Колю. Он был очень веселый мужчина чуть старше 60 лет, очень умный и начитанный. Он с радостью рассказывал разные истории, а при появлении своей жены и детей он то и дело начинал с ней разговор с того, что ругался на нее. Как он говорил, много лет назад он практически эмигрировал в Канаду, но его жена не захотела оставлять Советский Союз, поэтому он сейчас из-за нее в этой стране, полуживой и несчастный. Он, конечно, все это говорил в такой форме своего разговора, что у меня начинали ломить все кости от смеха. Я не мог сдержаться и ржал во всю глотку. Он рассказал, что стал инвалидом совершенно случайно – он всю жизнь мучился болями в спине, и, опять же, его жена посоветовала ему сходить к костоправу, который сможет ему вправить кости.

– Вправить бы ей мозги! – шутил дядя Коля.

И что-то случилось во время сеанса, что теперь он не ходит. Долгие суды, доказательства врачебной ошибки – и вот он не может ходить уже больше 10 лет. А теперь еще ему нужно делать операцию на сердце. Дядя Коля мне стал ближе всех: когда мне становилось неимоверно холодно, озноб до такой степени овладевал мной, что я начинал трястись, будто голый находился посреди Антарктики, он в наглую отбирал у всех теплые одеяла и накрывал ими меня. А когда мне посреди ночи становилось настолько больно, невыносимо, что я кричал, медсестры, конечно, в это время спавшие, не слышали меня, он же из соседней палаты слышал меня и пытался докричаться до медсестер. Я слышал, как он кричал и будил всех вокруг, кроме, конечно, медсестер. И тогда дядя Коля, ничего не говоря, просто поднимался, руками помогая себе, карабкался на свою коляску и доезжал до медсестры. Он все равно добивался того, чтобы помочь мне. После укола я засыпал, а просыпался от того, что по всей палате стоял гогот.

Дядя Коля рассказывал байки, и мне становилось так хорошо и так приятно на сердце, мне хотелось плакать! Знаешь, порой мне было так больно, что я не произносил ни слова, только терпел! А иногда придет мой друг, посмотрит на меня: он вроде и говорит мне что-то приятное, говорит, что скоро мы с ним в горы уедем, а я смотрю в его глаза – и у меня слезы пробиваются. Я не плачу – это душа сама плачет без меня! А ночами выл в подушку, не от боли, нет, а оттого, что не мог поверить, что я беспомощный лежу сейчас в надежде на одного или двух человек. Мне становилось дурно, порой мне было очень и очень дурно! Я не загнулся, выжил, и мне и до этого приходилось много раз выживать, но только в этот раз я будто оказался на самом краю, понимаешь? На том краю, откуда нет возврата назад, и этот страх овладел мной полностью. Я хотел почувствовать жизнь во всем ее многообразии. И мое хмурое лицо сменялось на милую забавную мордашку, и я возвращался к обыденности. Начал строить планы, уже реальные, не те, которые с надеждой мне предлагали друзья. Нет, это уже были реальные планы. И вот, когда я, наконец, захотел прочувствовать всю любовь, всю теплоту, всю гамму этой жизнь, которая, мне казалось, за эти месяцы в мертвом состоянии от меня ускользает, в тот момент и появилась Эва.

***

Он закончил говорить, его глаза наполнились каким-то светом, потому как от его рассказа он становился все тусклее и тусклее. А по завершении своей истории у него появился маленький лучик света, который помог ему выбраться из мрака собственной печали.

– Вы познакомились с ней сразу после того, как вышли из больницы? – спросил я совершенно ненужный и неважный вопрос, который никак не открывал картину, просто мне хотелось как-то поддержать его, и из всех слов ободрения я выбрал самое неподходящее.

– Нет, позже больницы, – сухо заметил Давид.

– А как вы с ней познакомились? Вы обещали рассказать, – с интересом напомнил о его обещании.

– Как же люди охотно напоминают об обещаниях, которые были даны им. И как же быстро забывают о тех, что сами порой обещают, – сказал он, вздыхая.

– Это чья-то фраза? – спросил я с улыбкой.

– Это моя фраза! – улыбнулся Давид.

В его улыбке я прочел, что ничего сегодня больше не узнаю кроме того, что мне было сказано. Он вызвал мне такси, вновь поставив меня в неудобное положение, оплатил его и отправил по адресу. Когда машина отъезжала, я видел, как Давид прошелся к набережной, и, скорей всего, еще долго наслаждался прогулкой и своими мыслями.

VI

Прошла неделя, как я не слышал и не видел Давида. У меня не было его номера телефона, он не появлялся в кафе, в котором мы впервые познакомились. Пару раз я даже бродил у кафе на набережной, но не застал его там. У меня было желание побродить мимо его дома в надежде его встретить. Хорошо, что эта глупая мысль обошла меня стороной, и я так не поступил. В четверг, когда уже прошло 14 дней со дня нашей последней встречи, я случайно наткнулся на Давида в кафе. Он сидел за столиком у окна, как всегда, в руках у него была газетка, черный кофе на столе и сигарета, которую он смаковал, как молодую барышню.

– Ну, здравствуйте, – сказал я ему, присаживаясь уже без всякого разрешения к нему за стол.

– Добрый, добрый день. Заждался? – пошутил Давид, смотря на меня.

– Долго вас, однако, не было, – отшутился я.

– Были дела, очень непредвиденные, пришлось отлучиться, – с глубокой печалью произнес Давид.

– У вас что-то случилось? – немного осторожно поинтересовался я.

– У меня умер друг. Я поехал его хоронить, – с грустью произнес он.

– А что с ним случилось? – интерес овладел мной, но мне было немного страшно интересоваться, чтобы не нарушить эту грань сочувствия.

– Мы не знаем – это случилось очень неожиданно. Его нашли мертвым. Я в тот же день, как узнал о его смерти, уехал в Петербург. А дальше все как в тумане: я просто не мог поверить глазам, что мой молодой друг лежит бездыханный. Три дня казались целой вечностью для меня в тот момент. Потом пришлось задержаться на один день – ждал, пока друг из Москвы перешлет денег, – сказал он.

– А что, у вас не было денег? – удивился я, даже не заметив, что это вообще сейчас очень глупо – спрашивать об этом у человека.

– Хм, – ухмыльнулся Давид, – вот вы, новое поколение! Говорю – у меня друг умер, а ты зацепился за деньги. Были у меня деньги – когда я уезжал, то было столько денег, что могло хватить на десять ночей в президентском люксе, ни в чем не отказывая себе. Так что не переживай, – пристыдил меня Давид.

– А куда же вы дели столько денег? – вновь задал я наиглупейший вопрос. Я словно ребенок был перед ним, которому все детально интересно и который пока не может выстроить всю картину происходящего без полноценного жизненного опыта.

– Потратил, – сухо ответил Давид.

– За три дня? – удивился я.

– Слушай, ну ты и любопытный, мой друг. Ну, да за три дня потратил. Семье подарил, похороны организовал, поминки сделали. Вот молодежь, – немного гневно произнес Давид.

Невооруженным взглядом было видно, что этот разговор ему совершенно не нравится, но я, как банный лист, не мог отвязаться, пока окончательно не собрал весь паззл воедино, удовлетворив свое любопытство.

– А почему вы оплачивали похороны? – спросил я.

– Потому что он мой друг, – строго произнес Давид и посмотрел на меня очень неодобрительным взглядом. Я понял, что он не хочет говорить на эту тему, потому что ему становилось неловко от моего интереса к его щедрости. Он действительно был скромен настолько, что мог даже резко отрезать, когда интерес заходил за грани дозволенного. Казалось бы, почему не сказать, что ты проявил щедрость, все для друга организовал, истратил немалые деньги да настолько все отдал, что самому пришлось дожидаться перевода из Москвы. Но нет, ему не хотелось, чтобы это кто-то знал, а я своим глубочайшим любопытством вызывал у него отторжение. Нет, такая скромность мне непостижима. Зачем добрые дела, если никто никогда о них не узнает. Но я не стал настаивать на своем, даже не продолжил спрашивать о его друге, хотя мне было дико интересно: кто его друг, чем занимался и многое другое. Но я лишь заказал себе кофе и спросил совершенно о другом.

– Расскажите немного о том, как вы с ней познакомились? – только я завершил говорить, взгляд Давида сменился на более дружелюбный.

Он улыбнулся и прочел: «В честь праздника 1 мая ожидается большой концерт на Красной Площади».

– Простите мне мою бестактность, я не хотел интересоваться так нагло. Быть может, вы и не хотите рассказывать ничего, – сказал я.

Он взглянул на меня и улыбнулся.

– Это было 1 мая, она стояла и смотрела на цветы, которые продавала женщина в ларьке. А я заметил, что девушка так долго смотрит на цветы, и подошел к ней с вопросом.