Амберг

скачать книгу бесплатно


Пришли две медсестры, взглянули на него и ничего!

– И что, мы должны его поднимать? – удивились они! Они сказали это настолько пренебрежительно и брезгливо, что мне стало невыносимо противно. Да, их брезгливость ничем не хуже того, что я проявил не так давно, но я оправдывал себя тем, что пытался защитить свою мать.

– А кто, вашу мать, это должен делать? Это ваша работа, вы должны его поднять, – накричал я на них.

Я не сдержал свой гнев, но больше я гневался на свою беспомощность, поэтому отыгрался на них. Мне хотелось встать и помочь ему, мне хотелось броситься к нему, чтобы, наконец, поднять этого бедного человека. А эти девушки с такой наглостью оставили его лежать, что я действительно не сдержался. Медсестры посмотрели на меня с удивлением, и, возможно, испугавшись меня, они помогли женщине и подняли его на кровать. Тогда я немного расслабился и почувствовал, как током по всему телу пронеслась боль от перенапряжения. Я не смог ее сдержать и даже издал стон, а мама бросилась ко мне. Почти бездыханное тело, я, как мешок картошки, перекатился на середину кровати и продолжил лежать неподвижно. Его жена вновь посмотрела на меня, но это уже был другой взгляд. Она со всей теплотой отблагодарила меня за незначительную помощь для ее мужа, но я даже не считал это помощью. В это мгновение я не мог забыть ее первый взгляд и корил себя за то, что проявил себя так. Этот мужчина с кожным заболеванием ожидал операцию на сердце, и я, просто забыв о своей боли, погрузился в его переживания. Каждый день мне приносили очень много еды: мясо, рыбу, курицу, сладости, выпечку – все, что я никогда не съел бы даже в самом бодром состоянии, поэтому я всегда делился с гостями из соседних палат.

Все собирались у моей палаты, и каждый пытался что-то рассказать интересное, а медсестры шутили и сурово всех разгоняли. Как-то одна из медсестричек бросилась всех разгонять – надо было поставить мне капельницу, а я ее как шлепну по ее круглой молодой попке. Она лишь улыбнулась и заметила: «Больной, да вы приходите в себя». Но более всего я полюбил дядю Колю. Он был очень веселый мужчина чуть старше 60 лет, очень умный и начитанный. Он с радостью рассказывал разные истории, а при появлении своей жены и детей он то и дело начинал с ней разговор с того, что ругался на нее. Как он говорил, много лет назад он практически эмигрировал в Канаду, но его жена не захотела оставлять Советский Союз, поэтому он сейчас из-за нее в этой стране, полуживой и несчастный. Он, конечно, все это говорил в такой форме своего разговора, что у меня начинали ломить все кости от смеха. Я не мог сдержаться и ржал во всю глотку. Он рассказал, что стал инвалидом совершенно случайно – он всю жизнь мучился болями в спине, и, опять же, его жена посоветовала ему сходить к костоправу, который сможет ему вправить кости.

– Вправить бы ей мозги! – шутил дядя Коля.

И что-то случилось во время сеанса, что теперь он не ходит. Долгие суды, доказательства врачебной ошибки – и вот он не может ходить уже больше 10 лет. А теперь еще ему нужно делать операцию на сердце. Дядя Коля мне стал ближе всех: когда мне становилось неимоверно холодно, озноб до такой степени овладевал мной, что я начинал трястись, будто голый находился посреди Антарктики, он в наглую отбирал у всех теплые одеяла и накрывал ими меня. А когда мне посреди ночи становилось настолько больно, невыносимо, что я кричал, медсестры, конечно, в это время спавшие, не слышали меня, он же из соседней палаты слышал меня и пытался докричаться до медсестер. Я слышал, как он кричал и будил всех вокруг, кроме, конечно, медсестер. И тогда дядя Коля, ничего не говоря, просто поднимался, руками помогая себе, карабкался на свою коляску и доезжал до медсестры. Он все равно добивался того, чтобы помочь мне. После укола я засыпал, а просыпался от того, что по всей палате стоял гогот.

Дядя Коля рассказывал байки, и мне становилось так хорошо и так приятно на сердце, мне хотелось плакать! Знаешь, порой мне было так больно, что я не произносил ни слова, только терпел! А иногда придет мой друг, посмотрит на меня: он вроде и говорит мне что-то приятное, говорит, что скоро мы с ним в горы уедем, а я смотрю в его глаза – и у меня слезы пробиваются. Я не плачу – это душа сама плачет без меня! А ночами выл в подушку, не от боли, нет, а оттого, что не мог поверить, что я беспомощный лежу сейчас в надежде на одного или двух человек. Мне становилось дурно, порой мне было очень и очень дурно! Я не загнулся, выжил, и мне и до этого приходилось много раз выживать, но только в этот раз я будто оказался на самом краю, понимаешь? На том краю, откуда нет возврата назад, и этот страх овладел мной полностью. Я хотел почувствовать жизнь во всем ее многообразии. И мое хмурое лицо сменялось на милую забавную мордашку, и я возвращался к обыденности. Начал строить планы, уже реальные, не те, которые с надеждой мне предлагали друзья. Нет, это уже были реальные планы. И вот, когда я, наконец, захотел прочувствовать всю любовь, всю теплоту, всю гамму этой жизнь, которая, мне казалось, за эти месяцы в мертвом состоянии от меня ускользает, в тот момент и появилась Эва.

***

Он закончил говорить, его глаза наполнились каким-то светом, потому как от его рассказа он становился все тусклее и тусклее. А по завершении своей истории у него появился маленький лучик света, который помог ему выбраться из мрака собственной печали.

– Вы познакомились с ней сразу после того, как вышли из больницы? – спросил я совершенно ненужный и неважный вопрос, который никак не открывал картину, просто мне хотелось как-то поддержать его, и из всех слов ободрения я выбрал самое неподходящее.

– Нет, позже больницы, – сухо заметил Давид.

– А как вы с ней познакомились? Вы обещали рассказать, – с интересом напомнил о его обещании.

– Как же люди охотно напоминают об обещаниях, которые были даны им. И как же быстро забывают о тех, что сами порой обещают, – сказал он, вздыхая.

– Это чья-то фраза? – спросил я с улыбкой.

– Это моя фраза! – улыбнулся Давид.

В его улыбке я прочел, что ничего сегодня больше не узнаю кроме того, что мне было сказано. Он вызвал мне такси, вновь поставив меня в неудобное положение, оплатил его и отправил по адресу. Когда машина отъезжала, я видел, как Давид прошелся к набережной, и, скорей всего, еще долго наслаждался прогулкой и своими мыслями.

VI

Прошла неделя, как я не слышал и не видел Давида. У меня не было его номера телефона, он не появлялся в кафе, в котором мы впервые познакомились. Пару раз я даже бродил у кафе на набережной, но не застал его там. У меня было желание побродить мимо его дома в надежде его встретить. Хорошо, что эта глупая мысль обошла меня стороной, и я так не поступил. В четверг, когда уже прошло 14 дней со дня нашей последней встречи, я случайно наткнулся на Давида в кафе. Он сидел за столиком у окна, как всегда, в руках у него была газетка, черный кофе на столе и сигарета, которую он смаковал, как молодую барышню.

– Ну, здравствуйте, – сказал я ему, присаживаясь уже без всякого разрешения к нему за стол.

– Добрый, добрый день. Заждался? – пошутил Давид, смотря на меня.

– Долго вас, однако, не было, – отшутился я.

– Были дела, очень непредвиденные, пришлось отлучиться, – с глубокой печалью произнес Давид.

– У вас что-то случилось? – немного осторожно поинтересовался я.

– У меня умер друг. Я поехал его хоронить, – с грустью произнес он.

– А что с ним случилось? – интерес овладел мной, но мне было немного страшно интересоваться, чтобы не нарушить эту грань сочувствия.

– Мы не знаем – это случилось очень неожиданно. Его нашли мертвым. Я в тот же день, как узнал о его смерти, уехал в Петербург. А дальше все как в тумане: я просто не мог поверить глазам, что мой молодой друг лежит бездыханный. Три дня казались целой вечностью для меня в тот момент. Потом пришлось задержаться на один день – ждал, пока друг из Москвы перешлет денег, – сказал он.

– А что, у вас не было денег? – удивился я, даже не заметив, что это вообще сейчас очень глупо – спрашивать об этом у человека.

– Хм, – ухмыльнулся Давид, – вот вы, новое поколение! Говорю – у меня друг умер, а ты зацепился за деньги. Были у меня деньги – когда я уезжал, то было столько денег, что могло хватить на десять ночей в президентском люксе, ни в чем не отказывая себе. Так что не переживай, – пристыдил меня Давид.

– А куда же вы дели столько денег? – вновь задал я наиглупейший вопрос. Я словно ребенок был перед ним, которому все детально интересно и который пока не может выстроить всю картину происходящего без полноценного жизненного опыта.

– Потратил, – сухо ответил Давид.

– За три дня? – удивился я.

– Слушай, ну ты и любопытный, мой друг. Ну, да за три дня потратил. Семье подарил, похороны организовал, поминки сделали. Вот молодежь, – немного гневно произнес Давид.

Невооруженным взглядом было видно, что этот разговор ему совершенно не нравится, но я, как банный лист, не мог отвязаться, пока окончательно не собрал весь паззл воедино, удовлетворив свое любопытство.

– А почему вы оплачивали похороны? – спросил я.

– Потому что он мой друг, – строго произнес Давид и посмотрел на меня очень неодобрительным взглядом. Я понял, что он не хочет говорить на эту тему, потому что ему становилось неловко от моего интереса к его щедрости. Он действительно был скромен настолько, что мог даже резко отрезать, когда интерес заходил за грани дозволенного. Казалось бы, почему не сказать, что ты проявил щедрость, все для друга организовал, истратил немалые деньги да настолько все отдал, что самому пришлось дожидаться перевода из Москвы. Но нет, ему не хотелось, чтобы это кто-то знал, а я своим глубочайшим любопытством вызывал у него отторжение. Нет, такая скромность мне непостижима. Зачем добрые дела, если никто никогда о них не узнает. Но я не стал настаивать на своем, даже не продолжил спрашивать о его друге, хотя мне было дико интересно: кто его друг, чем занимался и многое другое. Но я лишь заказал себе кофе и спросил совершенно о другом.

– Расскажите немного о том, как вы с ней познакомились? – только я завершил говорить, взгляд Давида сменился на более дружелюбный.

Он улыбнулся и прочел: «В честь праздника 1 мая ожидается большой концерт на Красной Площади».

– Простите мне мою бестактность, я не хотел интересоваться так нагло. Быть может, вы и не хотите рассказывать ничего, – сказал я.

Он взглянул на меня и улыбнулся.

– Это было 1 мая, она стояла и смотрела на цветы, которые продавала женщина в ларьке. А я заметил, что девушка так долго смотрит на цветы, и подошел к ней с вопросом.

***

– Вам нравятся цветы? – спросил я.

– Безумно люблю пионы! – ответила Эва.

– Хотите, я вам куплю все пионы в этом ларьке? – вырвалось у меня.

Она взглянула на меня непонимающим взглядом и немного смутилась.

– Нет, спасибо! – ответила Эва, опуская взгляд и переводя его вновь на цветы. Она будто смущалась мне ответить резко, дабы не обидеть моего благородного порыва.

Иная женщина подумала бы, что я хочу тем самым ее подкупить или заманить. Но эта девушка так не думала – я сразу понял это в ее взгляде. Она была благодарна лишь за одно мое проявление. Знаешь, бывает у женщин такой взгляд, когда в них читается: «Хотел бы, пошел и купил». В ее глазах этого не было – этим меня она и заинтересовала.

– Они еще не распустились до конца, – заметил я.

– Жизнь как цветок – нужно время, чтобы распуститься, – ответила Эва.

И я понял, о чем шла речь. Она говорила о себе, о своей жизни, устремленной в одном взгляде на эти цветы.

– Пионы – красивые цветы. Мало кто не любит их красоту и их благоухающий запах, – продолжил говорить я.

Я был ошарашен ее невозмутимым взглядом, ее неподвижностью и нежеланием действовать. Она не прогоняла меня и не оставляла рядом. Она просто была, как дуновение ветра. Сейчас, здесь, а через мгновение она могла оказаться в другой точке земного шара.

– Посмотрите, как она касается их, – вдруг сказала Эва, продолжая смотреть на цветы.

– Кто? – спросил я.

Эва взглянула на меня с удивлением и непониманием, как же я сам не заметил того, о чем шла речь. Но в ее пронзительным взгляде не было ни укора, ни унижения в мою сторону от глупой слепоты. Она просто искренне была удивлена.

– Она, – и указала рукой на женщину, которая продавала цветы.

Она показала рукой на человека, что могло быть по-детски инфантильно и глупо. Мне показалось, что я ошибся в этой глубине ее души, и мне на секунду не хотелось продолжать с ней беседу, даже видеть ее не хотелось. Но после я убедился, что ошибся. И так бывало часто: я очень часто, находясь рядом с ней, за мгновение мог не поверить своим глазам, ведь видел в ней настоящего ангела, а через секунду не верил своим ушам, ведь слышал в ней глупого ребенка, которого я ненавидел секунды гнева.

– Видите, как она искусно своими намозоленными руками касается созданий, которые вот-вот вырвутся к жизни и заживут свое мгновение, – объяснила мне Эва.

– Вы опечалены этим? – спросил я ее.

– Как не быть? Посмотрите, она будто играет извечную мелодию жизни на ржавых и избитых инструментах! Для нее не имеет значения, что они погибнут через пять дней. Что их век столь короток, сколь и не снилось муравью на автостраде. Она и не думает о том, что цветы, возможно, и умнее нас с вами, – восторженно говорила она, будто рассказывает что-то неимоверно важное для нее в эту секунду.

– Правда, умнее нас с вами. Никогда об этом не думал, – подогревал ее интерес к разговору.

– Конечно, умнее. Они понимают быстротечность жизни и спешат жить! Поэтому в это мгновение, когда распускается пион, запах его аромата может оглушить на мили вперед. Он настолько терпкий, что может одурманить. А женщина не впечатлена… Посмотрите на нее: обыденность съедает ее чувства к прекрасному. И для нее этот пион будто трава, которую стоит скосить для пущего удобства. Она не видит чудес, она лишь видит предмет, – говорила она с надрывом, будто речь шла о чем-то жизненно важном.

Я не хотел останавливать ее – она просто полыхала и пылала от всего своего сердца. Тогда я впервые и увидел огонь внутри нее. «Если эта женщина так страстно печется о судьбе цветов, что же будет с ней твориться в других вопросах», – подумал я.

– И цветы обрели такую пошлость и филигранность в достижении целей своего хозяина! Переходя из рук в руки, иногда жестокие и беспринципные руки! – закончила вдруг она свой монолог.

– Вы сейчас говорили о цветах? – вдруг последняя фраза подтолкнула меня к этому вопросу.

– И о них тоже, – уже немного поникши, произнесла Эва.

– И вы никогда не покупали себе цветы?

– Покупала! Только я себе и покупаю цветы, – ответила она спокойно.

– Почему же? Вам никто не дарит цветов? – спросил я и подумал, что более глупо никогда себя не ощущал, как в тот момент.

– Нет, не дарят. И мне от этого нисколько не грустно. Мне, наверное, было бы неприятно, если бы мне подарили цветы. Дарить живые существа немного кощунственно. Дарить, зная, что обрекаешь на смерть.

Я был немного удивлен таким ответом – ни одна женщина никогда не признается, что ей не дарят цветов и подарков. А тут стояла она, девушка, которая с такой легкостью это произнесла, будто в этом и состоит ее гордость и достоинство. Она нисколько не смутилась от этого, она и не понимала, как мне казалось, от чего можно было бы смутиться.

– Почему же вы покупаете их, если не хотите, чтобы они гибли? – поинтересовался я.

– Потому что их самым жестоким рабовладельческим способом продают мне, их касаются грубые и неотесанные руки, которые не способны ни на что, кроме как взять максимальную выгоду от них. Так почему бы мне не позволить им прожить хоть и короткую, но очень яркую жизнь. Я подарю им прикосновение нежных рук, подарю им свет и тепло. Жаль, конечно, что их жизнь так конечна, – с грустью объяснила мне Эва.

– Бесконечна только вселенная, мы лишь отрезок времени – иногда бездумно занимаем во всем единообразии пространства! – добавил я.

Она взглянула на меня, будто впервые ее голос сошелся с кем-то в унисон, будто кто-то, наконец, понял ее, ее мысли и желания. Никто и никогда не видел ранее столько счастья, сколько было в ее глазах. Счастье, которое сменилось благодарностью за эту секунду и мгновение единения. Мне раздался звонок, очень важный на тот момент, который вынудил покинуть ее. Уходя, я оставил ей свой номер телефона и, говоря по телефону, уже подходя ближе к машине, меня вдруг пробило током. По всему телу прошлись мелкие мурашки, которые позволили осознать самое главное на тот момент. Я понял, что она не позвонит. Девушка, которая с такой космической любовью и гордостью говорила мне о цветах, никогда не позвонит мне сама. Я вернулся, и, конечно, взял у нее ее номер телефона.