Спаситель

– Извините, – голос чужака дрогнул, прежде чем он исчез в узком, полутёмном проходе, позабыв закрыть за собой настежь распахнутую дверь. Я услышала, как его тяжёлые шаги зазвучали глухо по полу, торопливо удаляясь. Они стихли вдруг, будто застыли в нерешительности, вероятно, где-то рядом с входом на кухню.

В мрачном отражении сумерек, откуда еле-еле доносится гудение холодильника, мне чудились очертания пустого лица, слегка качающегося от толчков в бёдра. Не знаю, насколько мой вид жалок, но чужаку он откровенно не понравился.

– Помойся, – вытирая носовым платком член от излишних материалов, Спаситель, с открытым пренебрежением, заговорил со мной впервые за сегодня.

Наверное, он прав. Последний раз я посещала ванную по желанию одного из гостей. Чуть больше двух недель назад. Уже не помню лица того мужчины, но точно знаю, какова на вкус его кровь.

Отдаляющиеся шаги Спасителя медленно замирали, растворяясь в гудении мира. Вслед за ним распространялся шлейф едких цитрусовых духов. Они наполняли невзрачную комнату чем-то новым, неизвестным. И, возможно, если бы не знала их природу, то постаралась бы больше подумать об этом. Но мои мысли не долго оставались наедине с запахом этилового спирта и грейпфрута. Из коридора снова раздался шум. Твёрдая подошва нещадно била по деревянному полу, как дамский каблук. Откуда эта информация в голове? Неважно. Наверное, о моём существовании вспомнил чужак. Я слышала, как он остановился, совсем недалеко от входа в кухню, там же, где-то близко, тяжело пыхтел Спаситель. Столкнувшись друг с другом, они заговорили о чём-то, что осталось вне досягаемости.

– Сын, я не знал, что ты вернулся, – скатывая мокроту в горле, мужчина постарше наполнил грудь воздухом, стараясь выглядеть чуть выше и крупнее. Он поправлял шёлковый воротник, серебряные запонки на чистом костюме, гладил наполированную лысину и идеально выбритый подбородок.

– Что за девушка у тебя там? Почему она… – робко мужчина осматривался назад, тонко намекая на неприкрытую дверь спальни.

– Тоже спустить хочешь? – нагло перебивая, низкорослый старик сделал шаг навстречу, неприлично сократил расстояние между ними, вплотную прижимаясь грудью к плечу чужака, – классика 300, по-быстрому 250, с пожеланиями 350.

– Чего? – выгнув бровь, спросил ещё раз собеседник.

– Долларов, деньги сразу, – намереваясь продолжить диалог, Спаситель замешкался.

Достав из заднего кармана штанов несколько смятых купюр, незнакомец отдал их, не глядя в глаза отца. Тот, схватив шершавыми пальцами, дрожал, пересчитывая во тьме банкноты с натянутой, злосчастной улыбкой. Пропасть, что встала между ними, достигла тех границ, когда невозможно всё вернуть вспять.

О чём они разговаривают? Какая разница? Я не знаю его. Кому нужна пустая бутылка с щелями, куда пролезет даже рука? Нам не о чем беседовать. Мне даже слов подобрать сложно. Он слишком, слишком недосягаем для потерянной, блудной души, как я.

Отчётливо слышу, как кто-то стоит за поворотом, в тёмном коридоре. Его дыхание неравномерное и громкое. Зачем он вернулся? Ждал очереди? Тогда почему не заходит? Что ему мешает? Боится? Эти вечные вопросы, которые не заканчиваются. Они ползают по оголённому телу, прогрызая себе гнёзда, и не отпускают, только быстрее и быстрее загоняют в тупик.

– Можно? – стуча костяшками по косяку, чужак наконец заговорил, вытягивая меня из водоворота необузданных, диких вопросов.

– Да.

Совсем немного его любопытный нос завернул за угол, уставившись в мою постель. С открытой неуверенностью, он осматривался, будто забыл, что находился здесь несколько минут назад.

Что тебе нужно?

– Я не хотел вам мешать. И вообще это не моё дело, но можно кое-что спрошу? Ты добровольно здесь находишься?

– Да.

– Я могу чем-то помочь?

– Мне нужно помыться.

Благодаря его безвозмездной, почти наивной силе, я быстро завершу задание, порученное Спасителем. В ванной комнате чужак почти не прикасался ко мне – разве что осторожно придерживал дверь, помогал снять одежду, как будто делал это впервые в жизни. На его взрослом, оформленном лице отображалось нечто похожее на изумление – возможно? Я не уверена. Но взгляд, скользнувший по моему обнажённому телу, не выражал желания. Скорее, растерянность. Во всяком случае, исполнение этой картины ему явно не пришлось по вкусу.

Тишина, повисшая между нами, была мучительно плотной. Незнакомец старательно избегал моего взгляда, вглядываясь в побитую временем, усталую плитку, что покрывала стены. Что ты видишь? Что творится у тебя в голове? Вот бы заглянуть – хоть на мгновение.

Тёплая вода. Спустя пятнадцать минут монотонного мытья, кожа на пальцах разбухла и побелела, словно перезрелая влага. Чужак намыливал мои жидкие, иссиня-чёрные волосы, кончиками пальцев скользя по затылку. Нащупал старый, затянувшийся шрам, но не сказал ни слова. Пар, смешанный с ароматами дешёвого мыла и чего-то травяного, обволакивал плечи, стекал по рукам, соединяясь в дрожащей глади крохотного озера, затопившего дно тесной ванны.

– Меня Гоша зовут, а тебя? – он осторожно касался мыльной пеной моих ушей, стараясь не надавить, не спугнуть.

– Алиса.

Наверное. Не знаю. Имя досталось мне, как старый чемодан – по наследству. Но принадлежит ли оно мне на самом деле? Сомневаюсь.

– Ты не любишь отвечать на вопросы, да? – хмыкнул он, чуть изогнув губы и приподняв густые, чёрные брови, – можешь расслабиться. Отдохни. Я вижу, тебе тяжело.

Мне тяжело? Да, пожалуй. Веки каменеют, руки не слушаются, мысли ускользают. Тепло обволакивает меня, как материнское лоно. Хочется уснуть. И если я усну… что тогда? Пустота? Покой? Что я ощущаю здесь, в этом мраке? Ничего. Совершенно ничего. Никогда не чувствовала. И вряд ли начну.

Скрываясь от мира за тонкой кожей век, я намеренно прячусь по ту сторону грёз, где воздух зыбкий, а реальность проступает сквозь ткань сна. Там нет времени, нет памяти, только ощущение, будто я плыву сквозь забытое прошлое в сторону мира неизвестного, но странно желанного. Даже в этом зыбком покое, где чудеса вполне реальны, я слышу лёгкий шорох в спальне, в мой мир проникает нечто живое. Что происходит? Где он? Рядом? Запах мыла. Никогда не задумывалась, нравится ли он мне. Нравится ли мне хоть что-нибудь? Не знаю.

– Алиса, просыпайся, – голос, различимый даже сквозь сон. Знакомый. Он не похож на остальные. В нём есть что-то… неравнодушное. Тон грубый, но удивительно ровный. Он встречает меня, когда я стою на перепутье. Его натянутая улыбка не сияет, как у других, она вырезана поверх уставшего, мятого лица. Гоша молод, но крепок. Не только телом.

Кажется, и в нём живёт что-то надломленное. Гниющая, едва пульсирующая дыра внутри, которую он отчаянно прячет – даже от самого себя.

После сна всё выглядит иначе. Даже самый крепкий разум нуждается в перезагрузке. Вокруг – сине-чёрная паутина, будто граница между реальностью и сном. Из этой щели время от времени тянется чья-то рука. Она зовёт меня обратно. Туда, где мне, возможно, действительно есть место.

Почему Гоша всё ещё здесь? Наши взгляды пересекаются. И он больше не отворачивается. Видит меня – полностью обнажённую, беременную девочку, беспомощную, пустую. Без капли стыда, без тени вины. И всё же – в его глазах нет презрения. Ему не кажется, что я – ошибка. Может, именно он скажет, что мне делать дальше?

– Ты уснула. Я убрался в твоей комнате, постирал и немного погладил одежду. Надеюсь, ты не против? – Гоша сидел, с трудом помещаясь, на старой трёхногой табуретке. Колени широко расставлены, локти на краю ванной, а широкий, поломанный подбородок на них. Его взгляд стал новым. Непонятным. Почему ты так смотришь на меня? Я тебе не отвратительна? Почему не хочешь сделать со мной всё то, что делали другие? Никто не стирал мне бельё. Никто не готовил. Никто не убирался. Это… и есть человечность? Та самая, о которой я слышала, но никогда не задумывалась всерьёз?

– Ах, да, – вдруг вспомнил он, – ты ведь не любишь сложных вопросов, да? – прикрыл веки, склонил голову набок и едва заметно улыбнулся. Почти неуловимо.

Я не могу оторваться от его лица. Оно выглядело уставшим, почти детским, сонным и мягким, как развороченная подушка в чужой постели. Его короткие волосы торчали беспорядочной щетиной, уши были розовыми, почти младенческими. Металлический брелок на цепочке покачивался в такт ровному, глубокому дыханию, как маятник, отмеряющий время тишины. На запястье играли рельефные, живые вены, а чистая, чуть растянутая футболка лежала на плечах, подчёркивая его крепость и неожиданную уязвимость.

Обнажённая ключица выглядела почти острой, и в тесной, влажной ванной мужская фигура казалась слишком большой, как будто он пришёл из мира, где всё сделано на один масштаб крупнее. Он дышал тихо, уткнувшись носом в сложенные руки, пока не раздался странный, хрипловатый звук, вырвавшийся невольно – может, из-за искривлённой перегородки. Гоша тут же поднял голову, спохватился, и попытался вернуть себе спокойный, ничего не значащий вид.

– Давай вылезай. Замёрзнешь, – Гоша стянул с вешалки зелёное полотенце и подал мне руку, отвернувшись, глядя куда-то в сторону двери.

Действительно. Вода за время истончающейся беседы и дремоты остыла. Кончики пальцев, губы и ступни приобрели синеватый оттенок. По выпуклому животу стекали капли, раздражая кожу, вызывая мурашки. Мужчина осторожно, почти вслепую, обтёр меня махровым полотенцем, стараясь не касаться кожи руками. Только приятным наощупь ворсом – мягким, тёплым, словно дуновение чего-то родного, пусть и незнакомого. Внутри живота ребёнок вновь зашевелился, заставив меня согнуться, скрючиться от боли. Я ухватилась за стену, нащупывая хоть что-то, что поможет удержаться, справиться со спазмом.

– Тебе больно? Чем я могу помочь? – глаза Гоши метались по мне вверх-вниз, полные беспомощности и страха что-то испортить. Он стоял, словно вкопанный, не зная, что делать, а я, стиснув зубы и вцепившись в облезлую крашеную трубу, пыхтела, как загнанное животное – упрямо, тяжело, прерывисто.

– Одень меня, – выдохнула я, из последних сил поднимая взгляд сквозь мокрые пряди, сползающие на глаза, будто стремящиеся отгородить меня от мира.

Гоша поднёс к моему лицу какие-то штаны, тряпки, бельё – всё вперемешку, надеясь, что хоть что-то подойдёт. Но я лишь покачала головой. Чувство постоянства – чуждо мне, как роскошь. Всё, что окружает, словно каждый раз возникает с нуля, как новая сцена в бесконечном спектакле выживания.

– Это не подходит, – стиснув челюсть до боли, выдохнула я, будто сквозь огонь, не до конца понимая, что именно во мне так протестует.

Мне нужно платье. Что-то длинное, прикрывающее. Без белья. Так будет лучше. Он не станет злиться. Я стараюсь следовать правилам, даже если они чужие, даже если я не до конца понимаю их суть. Я просто делаю, что нужно. Потому что иначе из зияющей пустоты внутри будет снова сочиться чёрная, вязкая грязь. А ещё, потому что никто не спрашивает, зачем мне это всё. Просто выбери. Прошу тебя. Гоша.

– Давай это, – будто уловив безмолвный крик, он бережно поднял сорочку в крупную клетку, расправил мягкие рукава и помог надеть её на моё ослабевшее тело.

После водных процедур мы вернулись в спальню. Там всё изменилось. Не кардинально, но ощутимо. Пол вновь засиял, словно был натёрт солнечными лучами. Высокие стёкла, прежде мутные от разводов, теперь пропускали свет – тёплый, мягкий, уютный. Исчез хлам, исчезли разбросанные вещи – всё нашло своё место. Даже постель, будто принявшая облик нового времени, была застелена свежим, тёмно-бардовым бельём. А в моём углу, где я привыкла прятаться, исчезла старая тумбочка, а вместо неё лежал толстый, колючий коврик – приглашение остаться в этом мире чуть дольше.

– Ты будешь не против, если я помогу тебе? – спросил он, присев на край кровати, расставив ноги и подняв розовую расчёску.

Его движения были бережны, внимательны, почти священны. Он распутывал мои спутанные, влажные волосы терпеливо, от кончиков вверх, раскручивая клубок, в котором запутались не только волосы, но и остатки моей памяти. Потом, мягким полотенцем, осторожно растёр влагу, и волосы взъерошились, как пушистый одуванчик. Он тихо рассмеялся без насмешки и удивления. Как будто знал, что так будет.

– Теперь ты скажешь мне, как давно здесь? – проговорил он, вплетая лёгкую косу, нарушая зыбкую, почти интимную тишину.

– Я не знаю.

– Ты сказала, что находишься здесь добровольно. Тебе платят?

– Нет.

– Откуда ты?

– Не знаю.

– Что ты вообще знаешь?

Действительно. Что я знаю? Мои воспоминания, как чёрная плёнка. Всё, что осталось – это комната, чужие тела, искажённые лица, короткие, однотипные сцены, как из старого фильма. Существую, как наблюдатель, а не действующий персонаж. Ведь я – это искажённое, почти мёртвое пространство, в котором что-то случается, но ничто не принадлежит мне.

– Завтра я уезжаю, Алиса. Вернусь через пару недель. Ты будешь меня ждать?

Ты единственный, кто разговаривал со мной дольше пары минут. Единственный, кто не отвернулся. Может, я действительно смогу узнать что-то о себе. Или хотя бы почувствовать, что я существую. Если пойду за тобой, ты оставишь меня? Наверное. Но другого пути нет.

– Да.

– Мы обязательно выясним, что с тобой случилось, – сказал он, завязывая на хвосте прозрачную резинку. Его пальцы на секунду задержались на моей голове, поправляя петельку. – Не удивляйся, что я умею плести косы. У меня была семья. У дочери такие волосы, как у тебя. Но всё это было в другой жизни, очень и очень давно. Теперь у меня остался лишь долг. Странный, тяжёлый, но единственно честный. Иногда я забываю о нём. Я не герой, Алиса. Я просто пытаюсь защитить то, что ещё можно спасти в этом увядшем мире.

Он говорил об утрате спокойно, будто речь шла не о чувствах, а о чём-то далёком, почти теоретическом. Но в голосе пряталась не показная, а настоящая тень. Живая, пульсирующая. Как будто боль и потеря были с ним до сих пор, просто он научился держать их в кулаке и не показывать.

– Обещаю, я вернусь. Но если не смогу… значит, меня больше нет. Есть силы, перед которыми мы ничтожны. Но теперь я точно знаю: есть кто-то, кому я нужен сильнее, чем целому миру.

Кому? Почему ты так говоришь? Откуда в тебе это чувство, такая убеждённость? Поделись, научи меня… какого это, жить не в пустоте?

– Я отвезу тебя туда, где тебе помогут. Я смогу защитить тебя и твоего ребёнка. Только, пожалуйста, никому ни слова о нас. И не бойся. Просто будь сильной.

О нас? Это правда? Это происходит со мной? Сейчас? С этим телом, этой болью, этим ужасом? Он говорит, будто я не вещь, а человек. Я хочу знать больше. Хочу видеть мир твоими глазами. Хочу жить, как ты, Гоша.

– Мы обязательно встретимся, Алиса, – сказал он. И в его улыбке, тёплой, чуть уставшей, я вдруг увидела грусть, глубокую, застывшую, как тень на дне колодца. Я не умею чувствовать, но могу наблюдать. И этого пока достаточно.

Гоша ушёл, оставив меня с остывшей тарелкой мелко нарезанной картошки и мяса. Старая дверь, тяжёлая и трухлявая, заскрипела, но не закрылась до конца. Его больше нет, но он остался – в запахе мыла, в следах на полу, в воздухе этой комнаты. И в моей потерянной, заблудшей душе.

Я подошла к окну и увидела отражение – совсем другую версию себя. Волосы, аккуратно собранные, обрамляли круглое, наверное, миловидное лицо, словно венец. Белая, гладкая кожа, как фарфор. Чистое, пахнущее ароматным мылом платье для сна. Позади меня стояла кровать с ровной, заправленной с нежностью свежей постелью. Наполированные, глянцевые полы, которые никогда не были такими чистыми, как сейчас. В этом всём было его присутствие. Он дал моей пустоте форму. Посеял крошечное зерно сомнения и веры. Я буду ждать следующей встречи. Ради новых ощущений, которые обрела лишь с тобой.

Когда мужчина исчез, время замедлилось, словно его растянули. Я не знала, что бы спросила, если бы он остался. Что бы я хотела узнать? Была ли это надежда? Или просто первый и последний шанс? Не знаю. Но я хочу верить. Я прошу. Вернись.

Почему день так медленно сменяет ночь?

Прошло несколько суток. Меня навестили трое постояльцев. Но последний слишком увлёкся играми. Ударил мою голову об стену с такой силой, что треснула панель за кроватью, и я потеряла сознание. А когда очнулась, лежала на холодном полу. Совсем одна.

На следующий день меня навестил Спаситель. Он шёл неуверенно, пошатываясь, как корабль в бурю. Поднос дрожал в его руках, баночки с таблетками и монеты сыпались на пол. Я видела, как одна из ёмкостей – с белыми капсулами – укатилась под кровать. Возможно, ответ прячется в ней? Но я уверена, он не позволит мне просто взять и узнать. Значит, нужно быть сильной. Как хотел Гоша.