Люблю: стихотворения и поэмы

Полная версия:
Люблю: стихотворения и поэмы

Владимир Маяковский
Люблю: стихотворения и поэмы
© А. М. Родченко (наследники), фото, 2025
© Оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019
Издательство АЗБУКА®
* * *Стихотворения
Ночь
Багровый и белый отброшен и скомкан,в зеленый бросали горстями дукаты,а черным ладоням сбежавшихся оконраздали горящие желтые карты.Бульварам и площади было не странноувидеть на зданиях синие тоги.И раньше бегущим, как желтые раны,огни обручали браслетами ноги.Толпа – пестрошерстая быстрая кошка —плыла, изгибаясь, дверями влекома;каждый хотел протащить хоть немножкогромаду из смеха отлитого кома.Я, чувствуя платья зовущие лапы,в глаза им улыбку протиснул; пугаяударами в жесть, хохотали арапы,над лбом расцветивши крыло попугая.1912А вы могли бы?
Я сразу смазал карту будня,плеснувши краску из стакана;я показал на блюде студнякосые скулы океана.На чешуе жестяной рыбыпрочел я зовы новых губ.А выноктюрн сыгратьмогли бына флейте водосточных труб?1913Нате!
Через час отсюда в чистый переулоквытечет по человеку ваш обрюзгший жир,а я вам открыл столько стихов шкатулок,я – бесценных слов мот и транжир.Вот вы, мужчина, у вас в усах капустагде-то недокушанных, недоеденных щей;вот вы, женщина, на вас белила густо,вы смотрите устрицей из раковин вещей.Все вы на бабочку поэтиного сердцавзгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.Толпа озвереет, будет тереться,ощетинит ножки стоглавая вошь.А если сегодня мне, грубому гунну,кривляться перед вами не захочется – и вотя захохочу и радостно плюну,плюну в лицо вамя – бесценных слов транжир и мот.1913Ничего не понимают
Вошел к парикмахеру, сказал – спокойный:«Будьте добры́, причешите мне уши».Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,лицо вытянулось, как у груши.«Сумасшедший!Рыжий!» —запрыгали слова.Ругань металась от писка до писка,и до-о-о-о-лгохихикала чья-то голова,выдергиваясь из толпы, как старая редиска.1913Кофта фата
Я сошью себе черные штаныиз бархата голоса моего.Желтую кофту из трех аршин заката.По Невскому мира, по лощеным полосам его,профланирую шагом Дон-Жуана и фата.Пусть земля кричит, в покое обабившись:«Ты зеленые весны идешь насиловать!»Я брошу солнцу, нагло осклабившись:«На глади асфальта мне хорошо грассировать!»Не потому ли, что небо голубо́,а земля мне любовница в этой праздничнойчистке,я дарю вам стихи, веселые, как би-ба-бо,и острые и нужные, как зубочистки!Женщины, любящие мое мясо, и этадевушка, смотрящая на меня, как на брата,закидайте улыбками меня, поэта, —я цветами нашью их мне на кофту фата!1914Послушайте!
Послушайте!Ведь если звезды зажигают —значит – это кому-нибудь нужно?Значит – кто-то хочет, чтобы они были?Значит – кто-то называет эти плево́чкижемчужиной?И, надрываясьв метелях полу́денной пыли,врывается к богу,боится, что опоздал,плачет,целует ему жилистую руку,просит —чтоб обязательно была звезда! —клянется —не перенесет эту беззвездную му́ку!А послеходит тревожный,но спокойный наружно.Говорит кому-то:«Ведь теперь тебе ничего?Не страшно?Да?!»Послушайте!Ведь если звездызажигают —значит – это кому-нибудь нужно?Значит – это необходимо,чтобы каждый вечернад крышамизагоралась хоть одна звезда?!1914А все-таки
Улица провалилась, как нос сифилитика.Река – сладострастье, растекшееся в слюни.Отбросив белье до последнего листика,сады похабно развалились в июне.Я вышел на площадь,выжженный кварталнадел на голову, как рыжий парик.Людям страшно – у меня изо рташевелит ногами непрожеванный крик.Но меня не осудят, но меня не облают,как пророку, цветами устелят мне след.Все эти, провалившиеся носами, знают:я – ваш поэт.Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!Меня одного сквозь горящие зданияпроститутки, как святыню, на руках понесути покажут богу в свое оправдание.И бог заплачет над моею книжкой!Не слова – судороги, слипшиеся комом;и побежит по небу с моими стихами под мышкойи будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.1914Скрипка и немножко нервно
Скрипка издергалась, упрашивая,и вдруг разревеласьтак по-детски,что барабан не выдержал:«Хорошо, хорошо, хорошо!»А сам устал,не дослушал скрипкиной речи,шмыгнул на горящий Кузнецкийи ушел.Оркестр чужо смотрел, каквыплакивалась скрипкабез слов,без такта,и только где-тоглупая тарелкавылязгивала:«Что это?»«Как это?»А когда геликон —меднорожий,потный,крикнул:«Дура,плакса,вытри!» —я встал,шатаясь полез через ноты,сгибающиеся под ужасом пюпитры,зачем-то крикнул:«Боже!» —бросился на деревянную шею:«Знаете что, скрипка?Мы ужасно похожи:я вот тожеору —а доказать ничего не умею!»Музыканты смеются:«Влип как!Пришел к деревянной невесте!Голова!»А мне – наплевать!Я – хороший.«Знаете что, скрипка?Давайте —будем жить вместе!А?»1914Вам!
Вам, проживающим за оргией оргию,имеющим ванную и теплый клозет!Как вам не стыдно о представленныхк Георгиювычитывать из столбцов газет?!Знаете ли вы, бездарные, многие,думающие, нажраться лучше как, —может быть, сейчас бомбой ногивыдрало у Петрова поручика?..Если б он, приведенный на убой,вдруг увидел, израненный,как вы измазанной в котлете губойпохотливо напеваете Северянина!Вам ли, любящим баб да блюда,жизнь отдавать в угоду?!Я лучше в баре блядям будуподавать ананасную воду!1915Вот так я сделался собакой
Ну, это совершенно невыносимо!Весь как есть искусан злобой.Злюсь не так, как могли бы вы:как собака лицо луны гололобой —взял быи все обвыл.Нервы, должно быть…Выйду,погуляю.И на улице не успокоился ни на ком я.Какая-то прокричала про добрый вечер.Надо ответить:она – знакомая.Хочу.Чувствую —не могу по-человечьи.Что это за безобразие!Сплю я, что ли?Ощупал себя:такой же, как был,лицо такое же, к какому привык.Тронул губу,а у меня из-под губы —клык.Скорее закрыл лицо, как будто сморкаюсь.Бросился к дому, шаги удвоив.Бережно огибаю полицейский пост,вдруг оглушительное:«Городовой!Хвост!»Провел рукой и – остолбенел!Этого-то,всяких клыков почище,я и не заметил в бешеном скаче:у меня из-под пиджакаразвеерился хвостищеи вьется сзади,большой, собачий.Что теперь?Один заорал, толпу растя.Второму прибавился третий, четвертый.Смяли старушонку.Она, крестясь, что-то кричала про черта.И когда, ощетинив в лицо усища-веники,толпа навалилась,огромная,злая,я стал на четверенькии залаял:Гав! гав! гав!1915Ко всему
Нет.Это неправда.Нет!И ты?Любимая,за что,за что же?!Хорошо —я ходил,я дарил цветы,я ж из ящика не выкрал серебряных ложек!Белый,сшатался с пятого этажа.Ветер щеки ожег.Улица клубилась, визжа и ржа.Похотливо взлазил рожок на рожок.Вознес над суетой столичной одуристрогое —древних икон —чело.На теле твоем – как на смертном о́дре —сердцедникончило.В грубом убийстве не пачкала рук ты.Тыуронила только:«В мягкой постелион,фрукты,вино на ладони ночного столика».Любовь!Только в моемвоспаленноммозгу была ты!Глупой комедии остановите ход!Смотри́те —срываю игрушки-латыя,величайший Дон-Кихот!Помните:под ношей крестаХристоссекундуусталый стал.Толпа орала:«Марала!Мааарррааала!»Правильно!Каждого,ктооб отдыхе взмолится,оплюй в его весеннем дне!Армии подвижников, обреченнымдобровольцамот человека пощады нет!Довольно!Теперь —клянусь моей языческой силою! —дайтелюбуюкрасивую,юную, —души не растрачу,изнасилуюи в сердце насмешку плюну ей!Око за око!Севы мести в тысячу крат жни!В каждое ухо ввой:вся земля —каторжникс наполовину выбритой солнцем головой!Око за око!Убьете,похороните —выроюсь!Об камень обточатся зубов ножи еще!Собакой забьюсь под нары казарм!Буду,бешеный,вгрызаться в ножища,пахнущие по́том и базаром.Ночью вско́чите!Язвал!Белым быком возрос над землей:Муууу!В ярмо замучена шея-язва,над язвой смерчи мух.Лосем обернусь,в проводавпутаю голову ветвистуюс налитыми кровью глазами.Да!Затравленным зверем над миром выстою.Не уйти человеку!Молитва у рта, —лег на плиты просящ и грязен он.Я возьмунамалююна царские вратана божьем лике Разина.Солнце! Лучей не кинь!Сохните, реки, жажду утолить не дав ему, —чтоб тысячами рождались мои ученикитрубить с площадей анафему!И когда,наконец,на веков верхи́ став,последний выйдет день им, —в черных душах убийц и анархистовзажгусь кровавым видением!Светает.Все шире разверзается неба рот.Ночьпьет за глотком глоток он.От окон зарево.От окон жар течет.От окон густое солнце льется на спящий город.Святая месть моя!Опятьнад уличной пыльюступенями строк ввысь поведи!До края полное сердцевыльюв исповеди!Грядущие люди!Кто вы?Вот – я,весьболь и ушиб.Вам завещаю я сад фруктовыймоей великой души.1916Лиличка!
Вместо письмаДым табачный воздух выел.Комната —глава в крученыховском аде.Вспомни —за этим окномвпервыеруки твои, исступленный, гладил.Сегодня сидишь вот,сердце в железе.День еще —выгонишь,может быть, изругав.В мутной передней долго не влезетсломанная дрожью рука в рукав.Выбегу,тело в улицу брошу я.Дикий,обезумлюсь,отчаяньем иссечась.Не надо этого,дорогая,хорошая,дай простимся сейчас.Все равнолюбовь моя —тяжкая гиря ведь —висит на тебе,куда ни бежала б.Дай в последнем крике выреветьгоречь обиженных жалоб.Если быка трудом умо́рят —он уйдет,разляжется в холодных водах.Кроме любви твоей,мненету моря,а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.Захочет покоя уставший слон —царственный ляжет в опожаренном песке.Кроме любви твоей,мненету солнца,а я и не знаю, где ты и с кем.Если б так поэта измучила,онлюбимую на деньги б и славу выменял,а мнени один не радостен звон,кроме звона твоего любимого имени.И в пролет не брошусь,и не выпью яда,и курок не смогу над виском нажать.Надо мною,кроме твоего взгляда,не властно лезвие ни одного ножа.Завтра забудешь,что тебя короновал,что душу цветущую любовью выжег,и суетных дней взметенный карнавалрастреплет страницы моих книжек…Слов моих сухие листья лизаставят остановиться,жадно дыша?Дай хотьпоследней нежностью выстелитьтвой уходящий шаг.26 мая 1916 г.ПетроградНадоело
Не высидел дома.Анненский, Тютчев, Фет.Опять,тоскою к людям ведомый,идув кинематографы, в трактиры, в кафе.За столиком.Сияние.Надежда сияет сердцу глупому.А если за неделютак изменился россиянин,что щеки сожгу огнями губ ему.Осторожно поднимаю глаза,роюсь в пиджачной куче.«Назад,наз-зад,назад!»Страх орет из сердца.Мечется по лицу, безнадежен и скучен.Не слушаюсь.Вижу,вправо немножко,неведомое ни на суше, ни в пучинах вод,старательно работает над телячьей ножкойзагадочнейшее существо.Глядишь и не знаешь: ест или не ест он.Глядишь и не знаешь: дышит или не дышит он.Два аршина безлицого розоватого теста:хоть бы метка была в уголочке вышита.Только колышутся спадающие на плечимягкие складки лоснящихся щек.Сердце в исступлении,рвет и мечет.«Назад же!Чего еще?»Влево смотрю.Рот разинул.Обернулся к первому, и стало и́наче:для увидевшего вторую образинупервый —воскресший Леонардо да Винчи.Нет людей.Понимаетекрик тысячедневных мук?Душа не хочет немая идти,а сказать кому?Брошусь на землю,камня короюв кровь лицо изотру, слезами асфальт омывая.Истомившимися по ласке губамитысячью поцелуев покроюумную морду трамвая.В дом уйду.Прилипну к обоям.Где роза есть нежнее и чайнее?Хочешь —теберябоепрочту «Простое как мычание»?Для историиКогда все расселятся в раю и в аду,земля итогами подведена будет —помните:в 1916 годуиз Петрограда исчезли красивые люди.1916Себе, любимому, посвящает эти строки автор
Четыре.Тяжелые, как удар.«Кесарево кесарю – богу богово».А такому,как я,ткнуться куда?Где для меня уготовано логово?Если б был ямаленький,как Великий океан, —на цыпочки б волн встал,приливом ласкался к луне бы.Где любимую найти мне,такую, как и я?Такая не уместилась бы в крохотное небо!О, если б я нищ был!Как миллиардер!Что деньги душе?Ненасытный вор в ней.Моих желаний разнузданной ордене хватит золота всех Калифорний.Если б быть мне косноязычным,как Дантили Петрарка!Душу к одной зажечь!Стихами велеть истлеть ей!И словаи любовь моя —триумфальная арка:пышно,бесследно пройдут сквозь неелюбовницы всех столетий.О, если б был ятихий,как гром, —ныл бы,дрожью объял бы земли одряхлевший скит.Я если всей его мощьювыреву голос огромный —кометы заломят горящие руки,бросятся вниз с тоски.Я бы глаз лучами грыз ночи —о, если б был ятусклый,как солнце!Очень мне надосияньем моим поитьземли отощавшее лонце!Пройду,любовищу мою волоча.В какой ночи́,бредово́й,недужной,какими Голиафами я зача́т —такой большойи такой ненужный?1916К ответу!
Гремит и гремит войны барабан.Зовет железо в живых втыкать.Из каждой страныза рабом рабабросают на сталь штыка.За что?Дрожит земля,голодна,раздета.Выпарили человечество кровавой банейтолько для того,чтоб кто-тогде-торазжился Албанией.Сцепилась злость человечьих свор,падает на мир за ударом удартолько для того,чтоб бесплатноБосфорпроходили чьи-то суда.Скороу миране останется неполоманного ребра.И душу вытащат.И растопчут та́м еетолько для того,чтоб кто-ток рукам прибралМесопотамию.Во имя чегосапогземлю растаптывает, скрипящ и груб?Кто над небом боев —свобода?бог?Рубль!Когда же встанешь во весь свой рост,ты,отдающий жизнь свою им?Когда же в лицо им бросишь вопрос:за что воюем?1917* * *Ешь ананасы, рябчиков жуй,День твой последний приходит, буржуй.1917Наш марш
Бейте в площади бунтов топот!Выше, гордых голов гряда!Мы разливом второго потопаперемоем миров города.Дней бык пег.Медленна лет арба.Наш бог бег.Сердце наш барабан.Есть ли наших золот небесней?Нас ли сжалит пули оса?Наше оружие – наши песни.Наше золото – звенящие голоса.Зеленью ляг, луг,выстели дно дням.Радуга, дай дуглет быстролётным коням.Видите, скушно звезд небу!Без него наши песни вьем.Эй, Большая Медведица! требуй,чтоб на небо нас взяли живьем.Радости пей! Пой!В жилах весна разлита.Сердце, бей бой!Грудь наша – медь литавр.1917Тучкины штучки
Плыли по небу тучки.Тучек – четыре штучки:от первой до третьей – люди,четвертая была верблюдик.К ним, любопытством объятая,по дороге пристала пятая,от нее в небосинем лонеразбежались за слоником слоник.И, не знаю, спугнула шестая ли,тучки взяли все – и растаяли.И следом за ними, гонясь и сжирав,солнце погналось – желтый жираф.1917–1918Хорошее отношение к лошадям
Били копыта.Пели будто:– Гриб.Грабь.Гроб.Груб. —Ветром опита,льдом обута,улица скользила.Лошадь на крупгрохнулась,и сразуза зевакой зевака,штаны пришедшие Кузнецким клёшить,сгрудились,смех зазвенел и зазвякал:– Лошадь упала!– Упала лошадь! —Смеялся Кузнецкий.Лишь один яголос свой не вмешивал в вой ему.Подошели вижуглаза лошадиные…Улица опрокинулась,течет по-своему…Подошел и вижу —за каплищей каплищапо морде катится,прячется в ше́рсти…И какая-то общаязвериная тоскаплеща вылилась из меняи расплылась в шелесте.«Лошадь, не надо.Лошадь, слушайте —чего вы думаете, что вы их плоше?Деточка,все мы немножко лошади,каждый из нас по-своему лошадь».Может быть,– старая —и не нуждалась в няньке,может быть, и мысль ей моя казалась пошла́,тольколошадьрванулась,встала на́ ноги,ржанулаи пошла.Хвостом помахивала.Рыжий ребенок.Пришла веселая,стала в стойло.И все ей казалось —она жеребенок,и стоило жить,и работать стоило.1918Ода революции
Тебе,освистанная,осмеянная батареями,тебе,изъязвленная злословием штыков,восторженно возношунад руганью реемойоды торжественное«О»!О, звериная!О, детская!О, копеечная!О, великая!Каким названьем тебя еще звали?Как обернешься еще, двуликая?Стройной постройкой,грудой развалин?Машинисту,пылью угля овеянному,шахтеру, пробивающему толщи руд,кадишь,кадишь благоговейно,славишь человечий труд.А завтраБлаженныйстропила соборовытщетно возносит, пощаду моля, —твоих шестидюймовок тупорылые боровывзрывают тысячелетия Кремля.«Слава».Хрипит в предсмертном рейсе.Визг сирен придушенно тонок.Ты шлешь моряковна тонущий крейсер,туда,где забытыймяукал котенок.А после!Пьяной толпой орала.Ус залихватский закручен в форсе.Прикладами гонишь седых адмираловвниз головойс моста в Гельсингфорсе.Вчерашние раны лижет и лижет,и снова вижу вскрытые вены я.Тебе обывательское– о, будь ты проклята трижды! —и мое,поэтово,– о, четырежды славься, благословенная! —1918Приказ по армии искусства
Канителят стариков бригадыканитель одну и ту ж.Товарищи!На баррикады! —баррикады сердец и душ.Только тот коммунист истый,кто мосты к отступлению сжег.Довольно шагать, футуристы,в будущее прыжок!Паровоз построить мало —накрутил колес и утек.Если песнь не громит вокзала,то к чему переменный ток?Громоздите за звуком звук выи вперед,поя и свища.Есть еще хорошие буквы:Эр,Ша,Ща.Это мало – построить па́рами,распушить по штанине канты.Все совдепы не сдвинут армий,если марш не дадут музыканты.На улицу тащи́те рояли,барабан из окна багром!Барабан,рояль раскроя́ ли,но чтоб грохот был,чтоб гром.Это что – корпеть на заводах,перемазать рожу в копотьи на роскошь чужуюв отдыхосовелыми глазками хлопать.Довольно грошовых истин.Из сердца старое вытри.Улицы – наши кисти.Площади – наши палитры.Книгой временитысячелистойреволюции дни не воспеты.На улицы, футуристы,барабанщики и поэты!1918Радоваться рано
Будущее ищем.Исходили вёрсты торцов.А самирасселились кладби́щем,придавлены плитами дворцов.Белогвардейцанайдете – и к стенке.А Рафаэля забыли?Забыли Растрелли вы?Времяпулямпо стенке музеев тенькать.Стодюймовками глоток старье расстреливай!Сеете смерть во вражьем стане.Не попадись, капитала наймиты.А царь Александрна площади Восстанийстоит?Туда динамиты!Выстроили пушки по опушке,глухи к белогвардейской ласке.А почемуне атакован Пушкин?А прочиегенералы классики?Старье охраняем искусства именем.Илизуб революций ступился о короны?Скорее!Дым развейте над Зимним —фабрики макаронной!Попалили денек-другой из ружейи думаем —старому нос утрем.Это что!Пиджак сменить снаружи —мало, товарищи!Выворачивайтесь нутром!1918Левый марш
(Матросам)Разворачивайтесь в марше!Словесной не место кляузе.Тише, ораторы!Вашеслово,товарищ маузер.Довольно жить законом,данным Адамом и Евой.Клячу историю загоним.Левой!Левой!Левой!Эй, синеблузые!Рейте!За океаны!Илиу броненосцев на рейдеступлены острые кили?!Пусть,оскалясь короной,вздымает британский лев вой.Коммуне не быть покоренной.Левой!Левой!Левой!Тамза горами го́рясолнечный край непочатый.За голод,за мора морешаг миллионный печатай!Пусть бандой окружат на́нятой,стальной изливаются ле́евой, —России не быть под Антантой.Левой!Левой!Левой!Глаз ли померкнет орлий?В старое ль станем пялиться?Крепиу мира на горлепролетариата пальцы!Грудью вперед бравой!Флагами небо оклеивай!Кто там шагает правой?Левой!Левой!Левой!1918Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче
(Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст по Ярославской жел. дор.)В сто сорок солнц закат пылал,в июль катилось лето,была жара,жара плыла —на даче было это.Пригорок Пушкино горбилАкуловой горою,а низ горы —деревней был,кривился крыш корою.А за деревнею —дыра,и в ту дыру, наверно,спускалось солнце каждый раз,медленно и верно.А завтрасновамир залитьвставало солнце ало.И день за днемужасно злитьменявот этостало.И так однажды разозлясь,что в страхе все поблекло,в упор я крикнул солнцу:«Слазь!довольно шляться в пекло!»Я крикнул солнцу:«Дармоед!занежен в облака ты,а тут – не знай ни зим, ни лет,сиди, рисуй плакаты!»Я крикнул солнцу:«Погоди!послушай, златолобо,чем так,без дела заходить,ко мнена чай зашло бы!»Что я наделал!Я погиб!Ко мне,по доброй воле,само,раскинув луч-шаги,шагает солнце в поле.Хочу испуг не показать —и ретируюсь задом.Уже в саду его глаза.Уже проходит садом.В окошки,в двери,в щель войдя,валилась солнца масса,ввалилось;дух переведя,заговорило басом:«Гоню обратно я огнивпервые с сотворенья.Ты звал меня?Чаи гони,гони, поэт, варенье!»Слеза из глаз у самого —жара с ума сводила,но я ему —на самовар:«Ну что ж,садись, светило!»Черт дернул дерзости моиорать ему, —сконфужен,я сел на уголок скамьи,боюсь – не вышло б хуже!Но странная из солнца ясьструилась, —и, степенностьзабыв,сижу, разговорясьс светилом постепенно.Про то,про это говорю,что-де заела Роста,а солнце:«Ладно,не горюй,смотри на вещи просто!А мне, ты думаешь,светитьлегко?– Поди, попробуй! —А вот идешь —взялось идти,идешь – и светишь в оба!»Болтали так до темноты —до бывшей ночи то есть.Какая тьма уж тут?На «ты»мы с ним, совсем освоясь.И скоро,дружбы не тая,бью по плечу его я.А солнце тоже:«Ты да я,нас, товарищ, двое!Пойдем, поэт,взорим,вспоему мира в сером хламе.Я буду солнце лить свое,а ты – свое,стихами».Стена теней,ночей тюрьмапод солнц двустволкой пала.Стихов и света кутерьма —сияй во что попало!Устанет то,и хочет ночьприлечь,тупая сонница.Вдруг – яво всю светаю мочь —и снова день трезвонится.Светить всегда,светить везде,до дней последних донца,светить —и никаких гвоздей!Вот лозунг мой —и солнца!1920О дряни
Слава, Слава, Слава героям!!!Впрочем,имдовольно воздали дани.Теперьпоговоримо дряни.Утихомирились бури революционных лон.Подернулась тиной советская мешанина.И вылезлоиз-за спины РСФСРмурломещанина.(Меня не поймаете на слове,я вовсе не против мещанского сословия.Мещанамбез различия классов и сословиймое славословие.)Со всех необъятных российских нив,с первого дня советского рождениястеклись они,наскоро оперенья переменив,и засели во все учреждения.Намозолив от пятилетнего сидения зады,крепкие, как умывальники,живут и поныне —тише воды.Свили уютные кабинеты и спаленки.И вечеромта или иная мразь,на жену,за пианином обучающуюся, глядя,говорит,от самовара разморясь:«Товарищ Надя!К празднику прибавка —24 тыщи.Тариф.Эх,и заведу я себетихоокеанские галифища,чтоб из штановвыглядыватькак коралловый риф!»А Надя:«И мне с эмблемами платья.Без серпа и молота не покажешься в свете!В чемсегоднябуду фигурять яна балу в Реввоенсовете?!»На стенке Маркс.Рамочка а́ла.На «Известиях» лежа, котенок греется.А из-под потолочкаверещалаоголтелая канареица.Маркс со стенки смотрел, смотрел…И вдругразинул ротда как заорет:«Опутали революцию обывательщины нити.Страшнее Врангеля обывательский быт.Скорееголовы канарейкам сверните —чтоб коммунизмканарейками не был побит!»1920–1921Прозаседавшиеся
Чуть ночь превратится в рассвет,вижу каждый день я:кто в глав,кто в ком,кто в полит,кто в просвет,расходится народ в учрежденья.Обдают дождем дела бумажные,чуть войдешь в здание:отобрав с полсотни —самые важные! —служащие расходятся на заседания.Заявишься:«Не могут ли аудиенцию дать?Хожу со времени о́на». —«Товарищ Иван Ваныч ушли заседать —объединение Тео и Гукона».Исколесишь сто лестниц.Свет не мил.Опять:«Через час велели прийти вам.Заседают:покупка склянки чернилГубкооперативом».Через час:ни секретаря,ни секретарши нет —го́ло!Все до 22-х летна заседании комсомола.Снова взбираюсь, глядя на́ ночь,на верхний этаж семиэтажного дома.«Пришел товарищ Иван Ваныч?» —«На заседанииА-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома».Взъяренный,на заседаниеврываюсь лавиной,дикие проклятья доро́гой изрыгая.И вижу:сидят людей половины.О дьявольщина!Где же половина другая?«Зарезали!Убили!»Мечусь, оря.От страшной картины свихнулся разум.И слышуспокойнейший голосок секретаря:«Оне на двух заседаниях сразу.В деньзаседаний на двадцатьнадо поспеть нам.Поневоле приходится раздвояться.До пояса здесь,а остальноетам».С волнения не уснешь.Утро раннее,Мечтой встречаю рассвет ранний:«О, хотя быещеодно заседаниеотносительно искоренения всех заседаний!»1922О поэтах
Стихотворение это – одинаково полезно и для редактора и для поэтов
Всем товарищам по ремеслу:
несколько идей о «прожигании глаголами
сердец людей».
Что поэзия?!Пустяк.Шутка.А мне от этих шуточек жутко.Мысленным оком окидывая Федерацию —готов от боли визжать и драться я.Во всей округе —тысяч двадцать поэтов изогнулися в дуги.От жизни сидячей высохли в жгут.Изголодались.С локтями голыми.Но денно и нощножгут и жгутсердца неповинных людей «глаголами».Написал.Готово.Спрашивается – прожёг?Прожёг!И сердце и даже бок.Только поймут ли поэтические стада,что сердцасгорают —исключительно со стыда.Посудите:сидит какой-нибудь верзила(мало ли слов в России есть?!).А онвытягивает,как булавку из ила,пустяк,который полегше зарифмоплесть.А много ль в языке такой чуши,чтоб самаколокольчикомлезла в уши?!!Выберет…и опять отчесывает вычески,чтоб образ был «классический»,«поэтический».Вычешут…и опять кряхтят они:любят ямбы редактора́ лающиеся.А попробуйв ямбпойди и запихникакое-нибудь слово,например, «млекопитающееся».Потеют как следуетнад большим листом.А только сбокуна узеньком клочочкекоротенькие строчки растянулись глистом.А остальное —одни запятые да точки.Хороший язык взял да и искрошил,зря только на обучение тратились гроши.В редакциипоэтов банда такая,что у редактора хронический разлив жёлчи.Банду локтями,дверями толкают,курьер орет: «Набилось сволочи!»Не от мира сего —стоят молча.Поэту в редкость удачи лучи.Разве что редактор заталмудится слишком,и врасплох удастся ему всучитькакую-нибудьпозапрошлогоднююзалежавшуюся «веснишку».И, наконец,выпускающий,над чушью фыркая,режет набранное мелким петитикоми затыкает стихами дырку за дыркой,на горе родителям и на радость критикам.И лезут за прибавками наборщик и наборщица.Оно понятно —набирают и морщатся.У меня решение одно отлежалось:помочь людям.А то жалость!(Особенно предложение пригодилось к весне б,когда стихом зачитывается весь нэп.)Я не против такой поэзии.Отнюдь.Весною тянет на меланхолическую нудь.Но долой рукоделие!Что может быть старейкустарей?!Как мастер этого дела(ко мне не прице́питесь)сообщу вам об универсальном рецепте-с.(Новость та,что моими мерамипоэты заменяются редакционными курьерами.)Рецепт(Правила простые совсем:всего – семь.)1. Берутся классики,свертываются в трубкуи пропускаются через мясорубку.2. Что получится, тооткидывают на решето.3. Откинутое выставляется на вольный дух.(Смотри, чтоб на «образы» не насело мух!)4. Просушиваемое перетряхивается еле(чтоб мягкие знаки чересчур не затвердели).5. Сушится (чтоб не успело переве́чниться)и сыпется в машину:обыкновенная перечница.6. Затемраскладывается под машинойлипкая бумага(для ловли мушиной).7. Теперь просто:верти ручку,да смотри, чтоб рифмы не сбились в кучку!(Чтоб «кровь» к «любовь»,«тень» ко «дню»,чтоб шли аккуратненькоодна через одну.)Полученное вынь и…готово к употреблению:к чтению,к декламированию,к пению.А чтоб поэтов от безработной меланхолиивылечить,чтоб их не тянуло портить бумажки,отобрать их от добрейшего Анатолия Васильичаи передатьтоварищу Семашке.1923