Кто там шагает правой?

Себе, любимому, посвящает эти строки автор

Четыре.Тяжелые, как удар.«Кесарево кесарю – богу богово».А такому,как я,ткнуться куда?Где для меня уготовано логово?Если б был ямаленький,как Великий океан, —на цыпочки б волн встал,приливом ласкался к луне бы.Где любимую найти мне,такую, как и я?Такая не уместилась бы                                             в крохотное небо!О, если б я нищ был!Как миллиардер!Что деньги душе?Ненасытный вор в ней.Моих желаний разнузданной ордене хватит золота всех Калифорний.Если б быть мне косноязычным,как Дантили Петрарка!Душу к одной зажечь!Стихами велеть истлеть ей!И словаи любовь моя —триумфальная арка:пышно,бесследно пройдут сквозь неелюбовницы всех столетий.О, если б был ятихий,как гром, —ныл бы,дрожью объял бы земли                                            одряхлевший скит.Яесли всей его мощьювыреву голос огромный —кометы заломят горящие руки,бросятся вниз с тоски.Я бы глаз лучами грыз ночи —о, если б был ятусклый,как солнце!Очень мне надосияньем моим поитьземли отощавшее лонце!Пройду,любовищу мою волоча.В какой ночи́,бредово`й,недужной,какими Голиафами я зача́т —такой большойи такой ненужный?1916

«Кесарево кесарю – богу богово». – Цитата из Евангелия: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божье Богу». Кесарь (цезарь) – царь.

Калифорния – штат в США, богатый золотыми приисками.

как Дант или Петрарка – величайшие деятели итальянского Возрождения: поэт и мыслитель Данте Алигьери (1265–1321) и создатель совершенной лирической формы Петрарка Франческо (1304–1374).

Голиаф – легендарный великан, о котором повествуется в Библии.

Хорошее отношение к лошадям

Били копыта.Пели будто:– Гриб.Грабь.Гроб.Груб. —Ветром опита,льдом обута,улица скользила,Лошадь на крупгрохнулась,и сразуза зевакой, зевака,штаны пришедшие Кузнецким клёшить,сгрудились,смех зазвенел и зазвякал:– Лошадь упала! —– Упала лошадь! —Смеялся Кузнецкий.Лишь один яголос свой не вмешивал в вой ему.Подошели вижуглаза лошадиные…Улица опрокинулась,течет по своему…Подошел и вижу —за каплищей каплищапо морде катится,прячется в ше́рсти…И какая то общаязвериная тоскаплеща вылилась из меняи расплылась в шелесте.«Лошадь, не надо.Лошадь, слушайте —чего вы думаете, что вы их плоше?Деточка,все мы немножко лошади,каждый из нас по своему лошадь».Может быть– старая —и не нуждалась в няньке,может быть, и мысль ей моя казалась                                                                    пошла́,тольколошадьрванулась,встала на́ ноги,ржанулаи пошла.Хвостом помахивала.Рыжий ребенок.Пришла веселая,стала в стойло.И все ей казалось —она жеребенок,и стоило жить,и работать стоило.1918

В основе стихотворения – реальный случай на улице Кузнецкий Мост, свидетелем которого оказался Маяковский: истощенная трудом и голодом лошадь упала на глазах толпы. Подобные происшествия были одной из характерных черт разрухи и голода тех лет. Реакция Маяковского вылилась в одно из лучших его лирических произведений.

Про это

Отрывки из поэмы

В этой теме,             и личной                        и мелкой,перепетой не раз                     и не пять,я кружил поэтической белкойи хочу кружиться опять.Эта тема             сейчас                     и молитвой у Буддыи у негра вострит на хозяев нож.Если Марс,             и на нем хоть один сердцелюдый,то и он            сейчас                     скрипит                                про то ж.Эта тема придет,                     калеку за локтиподтолкнет к бумаге,                        прикажет:                                     – Скреби! —И калека           с бумаги                     срывается в клёкоте,только строчками в солнце                                                       песня рябит.Эта тема придет,                     позвони́тся с кухни,повернется,             сгинет шапчонкой гриба,и гигант               постоит секунду                                             и рухнет,под записочной рябью себя погребя.Эта тема придет,                     прикажет:                             – Истина! —Эта тема придет,                        велит:                                – Красота! —И пускай           перекладиной кисти раскистены —только вальс под нос мурлычешь с креста.Эта тема азбуку тронет разбегом —уж на что б, казалось, книга ясна! —и становится                       – А —                                  недоступней Казбека.Замутит,             оттянет от хлеба и сна.Эта тема придет,                     вовек не износится,только скажет:                     – Отныне гляди на меня! —И глядишь на нее,                     и идешь знаменосцем,красношелкий огонь над землей знаменя.Это хитрая тема!                     Нырнет под события,в тайниках инстинктов готовясь к прыжку,и как будто ярясь                     – посмели забыть ее! —затрясет;             посыпятся души из шкур.Эта тема ко мне заявилась гневная,приказала:             – Подать                        дней удила! —Посмотрела, скривясь, в мое ежедневноеи грозой раскидала людей и дела.Эта тема пришла,                     остальные оттерлаи одна           безраздельно стала близка.Эта тема ножом подступила к горлу.Молотобоец!                От сердца к вискам.Эта тема день истемнила, в теменьколотись – велела – строчками лбов.Имяэтой          теме:. . .!Столбовой отец мой                             дворянин,кожа на моих руках тонка.Может,           я стихами выхлебаю дни,и не увидав токарного станка.Но дыханием моим,                            сердцебиеньем,                                                      голосом,каждым острием издыбленного                                                      в ужас волоса,дырами ноздрей,                   гвоздями глаз,зубом, исскрежещенным в звериный                                                                        лязг,ёжью кожи,             гнева брови сборами,триллионом пор,                     дословно —                                    всеми по`рамив осень,           в зиму,                в весну,                        в лето,в день,           в сонне приемлю,                ненавижу этовсё.Всё,     что в нас                ушедшим рабьим вбито,всё,     что мелочи́нным роемоседало           и осело бытомдаже в нашем                краснофлагом строе.<…>Что мне делать,                     если я                             вовсю,всей сердечной мерою,в жизнь сию,сеймир           верил,                       верую.ВераПусть во что хотите жданья удлинятся —вижу ясно,              ясно до галлюцинаций.До того,              что кажется —        вот только с этой рифмой                                                            развяжись,и вбежишь             по строчке                        в изумительную жизнь.Мне ли спрашивать —                          да эта ли?                                      Да та ли?!Вижу,        вижу ясно, до деталей.Воздух в воздух,                    будто камень в камень,недоступная для тленов и крошений,рассиявшись,                высится векамимастерская человечьих воскрешений.Вот он,           большелобый                         тихий химик,перед опытом наморщил лоб.Книга —              «Вся земля», —                                 выискивает имя.Век двадцатый.                     Воскресить кого б?– Маяковский вот…                        Поищем ярче лица —недостаточно поэт красив. —Крикну я             вот с этой,                        с нынешней страницы:– Не листай страницы!                             Воскреси!НадеждаСердце мне вложи!                          Крови́щу —                                     до последних жил.В череп мысль вдолби!Я свое, земное, не дожи́л,на земле           свое не долюбил.Был я сажень ростом.                     А на что мне сажень?Для таких работ годна и тля.Перышком скрипел я, в комнатенку                                                                  всажен,вплющился очками в комнатный футляр.Что хотите, буду делать даром —чистить,              мыть,                        стеречь,                                  мотаться,                                                 месть.Я могу служить у вас                        хотя б швейцаром.Швейцары у вас есть?Был я весел —                толк веселым есть ли,если горе наше непролазно?Нынче           обнажают зубы если,только, чтоб хватить,                        чтоб лязгнуть.Мало ль что бывает —                                   тяжесть                                              или горе…Позовите!             Пригодится шутка дурья.Я шарадами гипербол,                                         аллегорийбуду развлекать,                     стихами балагуря.Я любил…             Не стоит в старом рыться.Больно?           Пусть…                     Живешь и болью дорожась.Я зверье еще люблю —                              у вас                                       зверинцыесть?        Пустите к зверю в сторожа.Я люблю зверье.                     Увидишь собачонку —тут у булочной одна —                             сплошная плешь, —из себя           и то готов достать печенку.Мне не жалко, дорогая,                                               ешь!ЛюбовьМожет,           может быть,                        когда нибудь                дорожкой зоологических аллейи она —           она зверей любила —                                тоже ступит в сад,улыбаясь,             вот такая,                        как на карточке в столе.Она красивая —                        ее, наверно, воскресят.Ваш        тридцатый век                        обгонит стаисердце раздиравших мелочей.Нынче недолюбленное                                           наверстаемзвездностью бесчисленных ночей.Воскреси             хотя б за то,                                  что я                                             поэтомждал тебя,                откинул будничную чушь!Воскреси меня                хотя б за это!Воскреси —                  свое дожить хочу!Чтоб не было любви – служанкизамужеств,                  похоти,                              хлебов.Постели прокляв,                     встав с лежанки,чтоб всей вселенной шла любовь.Чтоб день,              который горем старящ,не христарадничать, моля.Чтоб вся               на первый крик:                                     – Товарищ! —оборачивалась земля.Чтоб жить                не в жертву дома дырам.Чтоб мог              в родне                           отныне                                         статьотец        по крайней мере миром,землей по крайней мере – мать.[1923]

Поэма писалась в трудное для поэта время – период кризиса в его личных отношениях с Л.Ю. Брик и вынужденного расставания с ней. Он оказался в условиях добровольного домашнего «заключения», чтобы в течение двух месяцев наедине с самим собой разобраться в собственных чувствах, но и понять, каким должен быть новый человек, его любовь, его быт.

Маяковскому были близки идеи мыслителя, представителя русского космизма Николая Фёдоровича Фёдорова (1829–1903), который мечтал с помощью науки воскресить всех умерших людей. Так в футуристической картине мира Маяковского появилась «мастерская человечьих отношений», где будущее соединялось с идеей преодоления времени и грядущим воскрешением.

Поэму «Про это», как и многие другие свои произведения, поэт писал в комнате, расположенной в густонаселенной коммунальной квартире (Лубянский проезд, дом № 3), которую он получил в 1919 году и использовал как рабочий кабинет. Он называл ее «комнатенкой лодочкой» и сравнивал себя с очками, втиснутыми в футляр.

Перекладиной кисти раскистены – образ распятия, кисти рук, прибитые к перекладине креста.

и становится – А – недоступней Казбека – Квазбек – одна из высочайших вершин Кавказского хребта. В переводе с грузинского – «гора с ледяной вершиной». Входящая в состав слова буква А, выделенная в строке, напоминает по начертанию изображение горы.

Тамара и Демон

От этого Терека                             в поэтах                                        истерика.Я Терек не видел.                              Большая потерийка.Из омнибуса                      вразвалкусошел,          поплевывал                              в Терек с берега,совал ему                в пену                          палку.Чего же хорошего?                                   Полный развал!Шумит,               как Есенин в участке.Как будто бы                      Терек                              сорганизовал,проездом в Боржом,                                   Луначарский.Хочу отвернуть                           заносчивый носи чувствую:                 стыну на грани я,овладевает                   мною                             гипноз,воды         и пены играние.Вот башня,                      револьвером                                                небу к виску,разит         красотою нетроганой.Поди,         подчини ее                              преду искусств —Петру Семенычу                              Когану.Стою,         и злоба взяла меня,что эту             дикость и выступыс такой бездарностью                                             я                                                 променялна славу,                рецензии,                                    диспуты.Мне место                    не в «Красных нивах»,                                                            а здесь,и не построчно,                             а даромреветь          стараться в голос во весь,срывая          струны гитарам.Я знаю мой голос:                                паршивый тон,но страшен                      силою ярой.Кто видывал,                      не усомнится,                                                  чтоя    был бы услышан Тамарой.Царица крепится,                                   взвинчена хоть,величественно                          делает пальчиком.Но я ей            сразу:                        – А мне начхать,царица вы                   или прачка!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.