Аргентинский архив №1

Дождавшийся, наконец, возможности вставить слово, Иван пояснил:

– Отец, ты всегда меня учил достоинству и патриотизму в отношении своей Родины. Как я понимаю, мне предоставляют возможность здесь вот и сейчас свой патриотизм проявить в полной мере.

Отец поднял на сына ставший вдруг тяжёлым взгляд.

– Наверное, ты не особенно понимаешь, что за структура взяла вдруг тебя за цугундер… Хотя, откуда… Ты же не жил в тридцатые годы… Машина за полночь во дворе, грохот сапог на лестнице, сырость камер Лубянки… Ты даже не представляешь, что это такое – жизнь в постоянном страхе, в ожидании ареста, камеры, расстрела без суда и следствия!

Иван набычился, сказывалась отцовская кровь: он тоже не терпел, когда ему перечили.

– А дядя Миша, твой родной брат, он что, тоже, по-твоему, расстреливал и пытал невинных?

– При чём тут Мишка? – даже опешил от такого напора профессор. – Он… он занимался совершенно другим делом…

– Ага, ловил шпионов на передовой и ликвидировал бандподполье на Западной Украине после войны, я прекрасно помню. Где и голову свою сложил, кстати. А ты всю войну при университете своём просидел сиднем, только в метро от бомбёжек бегал, думаешь, я забыл те годы?

– У меня была бронь! – вскинулся оскорблённо профессор. – Кому-то и будущие кадры тоже готовить надо было!

– Ага, – теперь Ивана уже понесло, даже мать встревожено положила свою ладонь на его. – Антропологи, конечно, основа современных войск! И низкий тебе за это поклон!

– Да что ты знаешь, сопляк! – взвился в фальцете почтенный учёный мух, свирепо взглянув в глаза сыну… Взвился – и сразу обмяк… Потому, что увидел в глазах Ивана нечто такое, что было выше всех его доводов…

Иван сбросил с ладони руку матери и, подхватив со спинки стула пиджак, резко хлопнув дверью, выскочил из комнаты.

Профессор шумно выдохнул и сел на место. Жена подошла к нему, положила сзади руки на плечи, поцеловала в зарождающуюся пролысинку на мощном затылке.

– Эх, Петюня, Петюня… А мальчик-то наш вырос. А ты и не заметил за своими лекциями да семинарами.

– Да уж, – только и нашёл, что ответить Пётр Алексеевич. – И что теперь делать?

– А что делать? – рассмеялась жена. – Жить, дорогой, жить дальше. Идём на кухню, я твоих любимых блинчиков наготовлю.

14 июня 1950 года. 17:55. В двух километрах к северо-востоку от посёлка Нахабино.

Компактное двухэтажное здание первого корпуса Высшей разведывательной школы МГБ СССР, именуемой во внутриведомственной переписке просто «101-й школой», пристроилось в сени́ громадных сосен так, что определить, что именно скрывается под сплошным зелёным ковром Хлебниковского лесопарка даже при аэрофотосъёмке с применением самого современного оборудования было бы проблематичным.

Целый комплекс строений, несколько полос препятствий, собственное стрельбище – всё это было надёжно скрыто от посторонних глаз лесным массивом, протянувшимся в сторону Балашихи на многие километры. А от случайных любопытствующих субъектов этот сверхсекретный объект надёжно прикрывали многочисленные «секреты» специально подготовленной охраны.

Несмотря на то, что время было вечернее, занятия уже закончились, в кабинете начальника школы, генерал-майора Светлова, продолжалось совещание. Внеурочное и оперативное. Кроме самого Юрия Борисовича здесь присутствовали также генерал-лейтенант Судоплатов, старый сослуживец Светлова и давнишний приятель, а также майор Котов собственной персоной.

Хрустальную пепельницу уже украшала гора окурков, на столе были разбросаны исчерканные убористым мелким почерком «отца разведчиков», как между собой называли генерал-майора его курсанты, листки бумаги, какие-то диаграммы, понятные только присутствующим, и несколько папок личных дел действительных курсантов школы.

Китель свой, украшенный планками многочисленных наград, Светлов набросил небрежно на спинку стула, остальные тоже расстегнули кители, от напряжённой дискуссии на лбу Судоплатова уже выступила испарина, а судя по раскрасневшейся физиономии Кота было понятно, что он с трудом сдерживает распирающие его эмоции. В очередной раз перечитав написанное, Юрий Борисович удовлетворённо кивнул:

– Ну, что ж, коллеги, мне кажется, мы всё-таки пришли к компромиссному варианту, не так ли?

– Я бы так не сказал, – покачал головой Судоплатов. Котов покосился на него, но промолчал. Светлов удивлённо приподнял брови:

– А что вас теперь-то не устраивает, любезный Павел Анатольевич?

Судоплатов поднялся из-за стола, широким шагом пересёк кабинет и остановился у большого окна, выходившего на плац, по которому вразнобой маршировал взвод курсантов из последнего набора. По сути своей в недавнем прошлом студенты сугубо гражданских ВУЗов, они с трудом постигали непонятную им пока науку армейской маршировки под руководством пожилого старшины, чью гимнастёрку украшал орден боевого Красного Знамени.

Не отрываясь от открывшейся перед ним картины местных буден, он произнёс:

– Юра, давай не морочить друг другу голову: товарищ Берия поставил перед нами практически почти невыполнимую задачу – в кратчайшие сроки отыскать в чужой и враждебной нам стране группу людей. Благодаря «стараниям» товарища Абакумова мы потеряли там почти всю резидентуру, а те, кто остались, сидят без связи и возможности эффективно работать. Нам предстоит создать с нуля новую структуру, которая будет заниматься весьма щепетильными делами далеко за пределами нашей Родины. И первым делом будет это. Но…

Он обернулся и воздел к потолку указательный палец.

– Но…Ты, как начальник одной из первых разведшкол, не хочешь пойти мне навстречу и отдать во временное пользование несколько твоих классов, где мы вот с товарищем Котовым будем готовить основную и дублирующую группы для выполнения этого задания. Ты пойми, Юра, это всего-навсего на лето, пока мы не оформим полностью новый отдел. Тогда у нас и самих будут и классы, и базы. И люди.

Он кивнул на личные дела курсантов разведшколы:

– Не серчай, генерал-майор, но никого из предложенных тобой ребят я использовать не смогу: не совсем та направленность…

Светлов пожал плечами, и в этом невинном жесте Судоплатов уловил обиду. Лёгкую, но из тех, что, оставшись невысказанными, могут впоследствии превратиться в стойкую неприязнь. И тут же уточнил:

– Ты мне цыганочку не пляши, товарищ генерал, просто пойми нашу ситуацию. Вот, к примеру, сколько ты готовишь своих орёликов, а?

– Стандартный курс – три года, – нехотя ответил Светлов, предполагая дальнейшее развитие разговора. И не ошибся.

– Вот-вот, – Судоплатов подхватил тему с показным воодушевлением. – Три года, генерал! Три. А у нас от силы – полгода…

Генерал-майор, уже поднёсший было ко рту серебряный трофейный подстаканник со стаканом горячего чайку, который только что изобразил расторопный адъютант, молоденький капитан из «выдвиженцев» – выпускников партшкол, чуть было не разлил его себе на майку.

– Чёрт! Сколько?! – отставив стакан, резко обернулся он к «королю диверсантов». Судоплатов усмехнулся, улыбку с трудом сдержал и Котов.

– Полгода – максимум, – повторил генерал-лейтенант. – Больше нам американцы времени вряд ли отпустят. Большая игра начинается, а тут уж – кто кого перескачет.

– Всё, как всегда, короче говоря, – буркнул начальник разведшколы. Судоплатов только развёл руками.

– Не мы ставим сроки, сама жизнь определяет темп операции. Поэтому от тебя нам нужны пока только тренировочные классы и несколько инструкторов: стрелки́ там, криптографы, специалисты по экстремальному вождению… Видишь ли, друг Юра, нам не нужно готовить нелегалов, это – ваша ипостась, у нас совсем другая задача. Нелегалы, они ведь готовятся на длительное оседание, там и проработка легенды, имперсонация[13], амбаркация и деборкация[14]. А мы станем готовить оперативников, специалистов для одной-единственной акции, им некогда свои извилины перегружать всеми этими твоими науками. Их задача: прибыть, найти, уничтожить или выкрасть. А вовсе не жить годами и десятилетиями под чужой личиной.

Юрий Борисович покачал головой:

– Как-то это всё у вас получается… Какая-то лихая кавалерийская атака, понимаешь… Шашки наголо и – вперёд!

– А у нас по-другому и не получается обычно, – вставил свои пять копеек Котов, и подмигнул Судоплатову. Тот только хмыкнул, мол, точно так, майор…

Генерал-майор вздохнул, осторожно подхватил злополучный стакан, осторожно отхлебнул ароматного кипятку, покачал головой.

– Ну, не знаю, Паша… (Судоплатов отметил это «Паша» как добрый знак). Наверное, ты в чём-то и прав. В конце концов, тебе виднее, я не обладаю всей полнотой информации. Аудитории я тебе, конечно, предоставлю, согласую вот только с вышестоящим начальством. Не проблема.

Павел Анатольевич облегчённо кивнул.

– Далее… Спецов тоже подберу, скажешь только, каких именно тебе нужно. Сейчас лето, народ свободен по большей части. Пользуйся, как говорится… И место для временного пребывания на моей территории тоже обеспечу, до осени общежитий свободных – навалом. Но вот только секретность всего этого мероприятия в рамках нашей школы ты уж, голуба, будь ласков, обеспечивай сам.

Судоплатов усмехнулся: Светлов в конце войны довольно долго проработал на территории Польши, и теперь в его лексиконе время от времени проскакивали польские словечки.

– По рукам, – Павел Анатольевич протянул генерал-майору руку, тот пожал её.

– Тут ещё одна загвоздка, понимаешь дорогой ты мой товарищ, – исподволь начал Судоплатов. Юрий Борисович насторожился:

– Экий ты ловкий, братец-кролик… Как там говорят наши американский «друзья»: коготок увяз – всей птичке пропасть? Вот так и иди тебе на уступки… Ладно, говори, чего уж там.

Теперь улыбались все: общий язык был найден. И Судоплатов продолжил:

– Нужно будет обеспечить доступ на этот объект гражданским специалистам-инструкторам.

– И как ты это себе представляешь? – насторожился начальник разведшколы. Павел Анатольевич успокаивающе поднял руку.

– Не кипятись, Юрий Борисович, эти люди имеют все необходимые и только вообразимые доступы, а по уровню своей секретности ещё и фору дадут тебе и твоим людям.

Генерал-майор опешил:

– Неужто это?..

– Наша операция – эхо Лос-Аламоса, Юра… Опять начинается гонка…

Генерал-майор опустился на стул, оттянул ворот майки и вытер платком, извлечённым из кармана галифе, мгновенно вспотевшую грудь.

– Теперь мне понятен и столь высокий уровень секретности, и эта ваша спешка… Короче, так: я обеспечу вас всем необходимым. Отберу самых лучших спецов, постараюсь оградить ваших… людей от излишнего общения на территории школы. Когда вы готовы приступить?

– Немедленно, – чётко произнёс Судоплатов. Он повернулся к Котову:

– Как там наш первый кандидат? Готов?

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант. Скиф завтра сдаёт последний госэкзамен и прибудет в указанное ему место дислокации.

– А второй из вашей команды? Есть идеи или кандидатура?

– Подобрал, товарищи Судоплатов. Некто Фоменко, Андрей Григорьевич, выпускник Московского механического института[15]. Подходит нам по всем параметрам.

– Не сомневаюсь, – кивнул Судоплатов. – Ко мне на собеседование обоих. Жду их послезавтра, кабинет, надеюсь, уважаемый Юрий Борисович нам выделит. Не так ли, товарищ генерал-майор?

Светлов только сдержанно кивнул. Будучи кадровым разведчиком, он на уровне рефлексов предчувствовал, какие грандиозные события заворачиваются сейчас в этом забытом Богом уголке Подмосковья.

… А за распахнутым окном перекрывали щебетанье лесных птах уставные команды старшины-фронтовика.

Глава 2

Физики и лирики

Вам знакомо выражение «Выше головы не прыгнешь»?

Это заблуждение. Человек может все.

Никола Тесла

15 июня 1950 г. Москва. Большая Дмитровка

Пивная на углу Большой Дмитровки и Столешникова переулка была переполнена. Подвальное помещение со сводчатыми, в потёках оплывшей штукатурки и плесени, никогда не страдало от отсутствия посетителей. Выгодное расположение – в самом историческом месте столицы, практически – в её культурном центре, овеянное городскими легендами прошлое и не менее бурное настоящее делало её местом паломничества самых различных категорий пишущего, ваяющего, стихоплётствующего и прочего творческого населения большого города.

По слухам, здесь когда-то в компании Маяковского читал свои матерные стишки сам «дядя Гиляй» – певец Замоскворечья Владимир Гиляровский, навеки прославивший дореволюционную Москву в своих замечательных очерках[16]. Поговаривают, что хаживал сюда отведать местного пива с тверскими раками даже сам Булгаков, но люди трезвого уморазмышления, конечно же, с этим были категорически несогласны.

Как бы то ни было, но Яма – именно так, а не казённым порядковым номером была отмечена местными старожилами эта пивная – служила местом ежедневного общения десяткам художников и музыкантов из тех, кто уже стремился причислить себя к столичной богеме, но ещё не вышел кошельком, дабы крутиться среди себе подобных в ресторане «Советский» (он же бывший «Яр») или в престижном «Метрополе».

Андрей Фоменко, выпускник Московского механического института, неспешно потягивал уже ставшее тёплым пиво и наслаждался зрелищем Наума, местной достопримечательности, талантливого художника-пейзажиста с Неглинки, традиционно небритого, в какой-то засаленной хламиде на голое тело, но с неизменным ярко-синим шикарным бантом на тонкой длинной шее, стремящегося втереть заезжему колхознику, каким-то чудом отбившемуся от организованной экскурсии по столице СССР, свой пейзаж поливаемого унылым дождём Арбата под видом французской акварели.

Комизм ситуации состоял в том, что залётному было абсолютно ровно, Москва на этой миниатюре или Монмартр. Гость столицы неспешно потягивал уже третью кружку пенистого пива к неистовой зависти бедного художника и пропускал мимо ушей его дифирамбы своей акварели.

Судорожно сглатывая подступавшую к горлу слюну, Наум уже собирался было в очередной раз сбросить цену, теперь уже ниже низкого – до «трёшки», надеясь выгадать хотя бы на пару пива, но в этот момент его будущий благодетель отставил от себя тарелку с останками раков, одним богатым глотком выдул полкружки пива и, сыто рыгнув и натягивая соломенную шляпу на свою необъятную лысину, поднял с пола толстый, явно беременный портфель, из которого вызывающе торчала палка сервелата, наверняка прикупленного в «Елисеевском», неожиданно подмигнул Науму и, запанибратски хлопнув художника по плечу, громыхнул начальственным баском:

– Ты, паря, дюже суетливый, оттого и расторговаться своей работой не умеешь с выгодой… Проще будь, мазилка, накось вот, хлебни с приятелями за здоровье Сидора Петровича с Магнитки… А мне пора, жена, поди, на Казанском уже икру мечет…

С этими словами он сунул во влажную ладонь ещё не верящего в своё счастье Наума несколько смятых червонцев и, расталкивая присутствующих локтями и зажатым под мышкой портфелем, стал, подобно ледоколу, пробираться к смутно маячащему бледным пятном в табачном дыму выходу.

Андрей с интересом наблюдал, как вокруг ставшего в друг разом богатым на несколько червонцев, что по местным меркам вполне могло быть приравнено к загадочным сокровищам Флинта, Наума начинают, словно акулы вокруг потерпевшего кораблекрушения моряка, кружить местные завсегдатаи из вечно безденежных…

Наум быстренько засунул волшебную акварель поглубже в большую чёрную папку, которую вечно таскал с собой, правда – больше для виду, поскольку продавалось у него здесь что-нибудь крайне редко, и, воровато оглядываясь, сунулся за столик, поближе к Андрею. Тот слегка подвинулся и поставил перед ошалевшим от нежданного богатства художником кружку с пенной шапкой.

Наум замахнул королевский глоток, некоторое время стоял, блаженно смакуя первые ощущения, и только потом повернулся к студенту:

– Ну, физика, а ты так могёшь?

Андрей засмеялся:

– Фартовый ты человечище, Наумушка… На пустом месте куш срываешь!

Наум оскорблённо набычился, отчего его и без того карие глаза стали совсем тёмными:

– Он хотел купить мой «…дождь на Арбате».

– Так не купил же! Но тебя пожалел!

Наум отхлебнул ещё пива и неожиданно подмигнул Андрею:

– Да ты, физика, смотрю, пользуешься популярностью…

– О чём ты? – вскинулся Андрей, обводя взглядом сиреневый полумрак зала.

– А вон, – Наум ткнул небритым подбородком в сторону дальнего тёмного угла зала. – Видишь то лоснящееся чувырло с вещмешком, стоящим на полу. Аккурат возле ноги? Боится, небось, что стырят.

– И что?

– А то, – наставительно произнёс Наум, – что он битые полчаса тебя разглядывает.

– Да ладно! – Андрей уставился на незнакомца. Тот был одет в простой костюм рабочего с московских предместий, на голове – картуз с твёрдым козырьком, галифе армейского покроя заправлены в не слишком новые, но аккуратно начищенные яловые сапоги. Добротный пиджак поверх чистой отутюженной косоворотки. На вид – лет тридцать-тридцать пять. Лицо абсолютно незнакомое.

К удивлению Андрея, незнакомец, перехватив его заинтересованный взгляд, улыбнулся и подмигнул ему. Улыбка у него была доброй и открытой. Андрей невольно улыбнулся в ответ. Наум настороженно покосился на студента:

– Ты… это… Осторожно с ним, – горячим шёпотом просвистел Андрею на ухо художник. – А вдруг он из этих…

Наум неопределённо повертел в воздухе рукой, изображая неведомых «этих». Андрей только усмехнулся снисходительно: паникёрский характер приятеля ему был прекрасно известен.

Откуда-то из пивных паров вынырнула фигурка тощего ушлого мужичка с мятой «беломориной[17]» в зубах и пустой кружкой в костлявой руке. Глядя на приятелей по-собачьи преданными глазами, он проблеял тоскливо:

– Плесните пенного почтенному участнику героической обороны Севастополя! Колосники горят, мочи нет!

Андрей мазнул по нему презрительным взглядом и отвернулся, а Наум, исподтишка отлил «герою» пива из своей кружки и полушёпотом посоветовал:

– Валил бы ты, Тимоня, по-доброму… У моего приятеля там дядька на Девятой батарее погиб, он таких как ты, тыловых крыс, пачками теперь в подворотнях давит… Голыми руками, причём.

Глаза Тимони вмиг округлились до размеров пятиалтынного, сграбастав кружку с вожделенным напитком, он моментально растворился в кабацком чаде. Наум толкнул локтем товарища:

– О чём задумался, добрый молодец?

– Да вот думаю: диплом получу завтра-послезавтра, монатки в зубы и… Дальше-то куда? По распределению? Определят в какой-нибудь Верхнепупинск за Уралом – и прощай все мечты…

– О как, – Наум глотнул, смакуя, очередной глоток пенного. – А чего ты ждал, брат? Что тебя Москва с распростёртыми встретит? Здесь и своих инженеро́в хватает. Небось, предупреждали при поступлении-то?

– А то, – боднул упрямой головой Андрей. – Но всё же верилось в лучшее, так сказать, все эти пять лет. Да и последний курс голову так промыл…

– От чего? – засмеялся приятель. – От того, что накопил за предыдущие четыре? Да уж, погуливанил ты этой зимушкой, слухи аж в Яму докатывались.

– Ну и что? – вскинулся Андрей, упрямо мотнув русыми вихрами. – Диплом-то всё равно почти с отличием!

За спором оба не заметили, как давешний незнакомец прихватил свою кружку и перебрался за их столик. Взгромоздив пиво и газетку с остатками воблы чуть в сторонке, он с интересом прислушивался к разговору приятелей. В какой-то момент Наум бросил взгляд по сторонам и заметил его.

– Эй, товарищ, мы вас за свой столик не приглашали, – сварливо бросил он. Незнакомец широко улыбнулся:

– Так это… Здесь же не написано, что место, мол, забронировано… Вот я и того…

Андрей дёрнул уже собравшегося было поскандалить Наума за рукав:

– Да ладно тебе, Наум, товарищ прав: в пивной и бане все равны…

– Вот-вот, – сразу повеселел незнакомец, – именно так! Могу пивком угостить, к примеру, да и познакомимся заодно.

– Пивко – это хорошо, – сменил гнев на милость художник. – Кто ж здесь от халявы-то окажется!

– Так вот накось, возьми пару червонцев, принеси пива на всех, да и раков у старика Феофана попроси. Слышал, он для своих придержал в подсобке пару вёдер. Пусть раскулачивается.

– Так он меня и послушает, – криво усмехнулся Наум. Раков он обожал, но вот общаться по этому поводу с Феофаном, которого все Столешники почитали за крутой характер и богатые кулаки, он не горел особым желанием.

– А ты скажи: Кот, дескать, просит нижайше… Уверен, не откажет, – просто сказал незнакомец. – Или-иди, мил человек, а то скоро закроют, и останемся мы и без пивка, и без раков…

Наум, постоянно оглядываясь, отправился к прилавку, на встречу с грозным Феофаном, а незнакомец придвинулся к недавнему студенту поближе, поднял кружку:

– Доброго вечерка, так сказать…

Андрей сумрачно посмотрел на него.

– Я не пью с незнакомыми мне людьми в общественном месте.

– О как! – рассмеялся новоиспечённый сосед по столику. – Так давай познакомимся… Котов моя фамилия, распространённая, конечно, но я вот такой один, молодой и красивый. Можешь Котом называть, меня так весь Арбат и Замоскворечье кличут.

Андрей усмехнулся:

– Бывалый, значит… Из блатных?

Незнакомец пожал плечами:

– Смотря что блатом называть… В какой-то мере.

Андрей пожал плечами.

– Сложно тут как-то всё у вас… Со мной проще: Андрей…

– Фоменко, Андрей Григорьевич, двадцати двух лет от роду, рабоче-крестьянского происхождения, выходец из Челябинской губернии, выпускник Московского механического, – заметив изумлённый взгляд будущего физика, пожал плечами. – Я что-то напутал?

– Напротив, и это – настораживает, – буркнул Андрей. – И дальше удивлять будете или сразу разбежимся?

– Зачем разбегаться, если я тут именно по твою душу? – Кот пригубил пивка и весело взглянул на нового знакомого. – Да не округляй ты глаза, чай, не чёртик я из табакерки! Пойдём-ка лучше на свежий воздух, прогуляемся, да и поговорим заодно. Как ты понимаешь, твоё происхождение – далеко не всё, что мне про тебя известно. Могу поведать и про мать твою, урождённую дворянку, которая, чтобы отвести от родителей немилость властей, замуж вышла за рабочего-металлурга, работала в школе, физику преподавала, откуда и у тебя появилась тяга к наукам. Батя твой, Григорий Кузьмич, остался на войне, лёг под Ржевом в звании старшего сержанта, орденоносец и герой. Как и дядька, действительно оставшийся под Севастополем. И братья его, до Берлина почти дошедшие. И про три твоих побега на фронт я знаю, и про успехи в англицком развлечении, у нас боксом именуемом… Ну-ну! – предостерегающе поднял он руку, заметив, как Андрей сунул руку в карман. – Свинчатку-то не тереби. Во-первых, потому, что я к тебе сугубо по делу. И моя информированность кое в чём должна тебя насторожить, с одной стороны, а с другой – заставить задуматься, откуда в советской стране может получиться столь информированный товарищ. Вот ежели я, скажем так, вражеский шпиён, так тут ты прав, без свинчатки просто никуда… А ежели совсем наоборот, товарищ будущий физик-инженер?

Андрей осторожно вытащил руку из кармана, в котором действительно лежал добрый кусок свинца, отлитый под хват ладонью, вполне заменяющий кастет, но не запрещённый, в отличие от последнего, законом. В Яму без такого подспорья Фоменко и не рисковал соваться. Был соответствующий опыт. Но вот откуда Кот об этом узнал? Или взаправду – из этих… Или тех?

– Как же мы уйдём, товарищ… Кот? А Наум вот-вот вернётся с раками и пивом? Что подумает?

– А ничего и не подумает, – засмеялся Кот, и смех его отчего-то Андрею понравился. – Мы ему вот на столешнице пару красненьких оставим, и он сразу обо всём забудет.

С этими словами мужчина вытащил из кожаного лопатника пару червонцев и затолкал под общепитовскую тарелку с останками раков.

– Пошли, – кивнул он Андрею, и, не оглядываясь, двинулся сквозь пьяное марево к выходу из пивной. Андрей беспомощно огляделся по сторонам, сгрёб со столешницы помятую кепку, прихватил хвостик воблы и двинулся следом.

Наум подоспел к столу только через четверть часа, но застал только пустые кружки и тарелки, с которых местная шпана уже смела даже косточки воблы… Только пара сиротливых купюр манила из-под блюда.

Наум поставил на мрамор столешницы кружки и раков, на всякий случай огляделся – Андрея и таинственного незнакомца нигде не было.

– Да и ладно, – бросил самому себе художник. – Однако, и прёт мне сегодня!

И он опрокинул в себя первую кружку… Впереди был замечательный вечер, достойный истинного служителя муз.

– А потом нам лекции читал товарищ Курчатов, и я окончательно понял, что моё призвание – ядерная энергетика, – Андрей внезапно остановился и уставился на Кота. Тот смотрел на него с чуть насмешливым прищуром. – А чего это вдруг вы так внезапно этим интересуетесь? По вашему виду не скажешь, что вы и семь-то классов окончили, а тут – деление ядра…