скачать книгу бесплатно
Я увидела, что он очень серьезен.
– Тебе не позволено заморить себя голодом. Ты слишком мало ешь, а я хочу, чтобы ты была здоровой. Тебе не позволено совершить самоубийство. Тебе не позволено наносить себе вред. Ты для меня слишком ценна.
– Я тебе не игрушка, – прошипела я.
Уорнер уронил тарелку на тележку – я с удивлением увидела, что она не разбилась, – и кашлянул, прочищая горло. Это прозвучало довольно зловеще.
– Все будет гораздо проще, если ты начнешь сотрудничать, – сказал он, выделяя каждое слово.
Пять пять пять пять пять ударов сердца.
– Мир относится к тебе с отвращением, – начал он, кривя губы в улыбке. – Все, кого ты знаешь, ненавидят тебя. Бегут от тебя. Обрекают на одиночество. Собственные родители поставили на тебе крест и добровольно переложили заботы о твоем существовании на государственные учреждения. Как же они хотели от тебя избавиться, сделать чужой проблемой, убедить себя, что отвратительная мерзость, которую они растят, не их ребенок!
Мне словно надавали десяток пощечин.
– При этом, – он уже смеялся, не скрываясь, – ты в который раз отталкиваешь меня! – Он посмотрел мне в глаза. – Я пытаюсь тебе помочь. Я даю тебе возможность, какую никто никогда больше не предложит. Я охотно стану обращаться с тобой как с равной. Я готов дать тебе все, чего ты можешь пожелать; я готов передать в твои руки даже власть. Я заставлю людей страдать за то, что они с тобой сделали. – Он чуть подался вперед. – Я смогу изменить твой мир.
Он не прав, он все говорит неправильно, все вывернуто наизнанку и выглядит не естественнее, чем опрокинутая радуга.
Но все, что он говорит, правда.
– Не смей начинать меня ненавидеть, – продолжает Уорнер. – Сперва попробуй – а вдруг мое предложение понравится тебе куда больше, чем сейчас? Твое счастье, что я готов проявить терпение. – Он с ухмылкой откидывается на спинку кресла. – Не в последнюю очередь потому, что ты исключительно красива.
Румянец, по ощущениям, уже стекает с меня на ковер.
Уорнер лжец и чудовище, но его слова задевают меня – оттого ли, что он вопиюще не прав, или оттого, что я всю жизнь жду, когда же меня заметят. Еще никто не говорил со мной так, как Уорнер.
Мне захотелось посмотреться в зеркало.
– Ты и я не так различны, как ты полагаешь. – Его улыбка настолько нагла, что я подавила желание врезать по ней кулаком.
– Ты и я не так похожи, как ты надеешься.
Его улыбка такой ширины, что я не знаю, как реагировать.
– Кстати, мне девятнадцать.
– Что?
– Девятнадцать лет, – поясняет он. – Я прекрасно развит для своего возраста.
Я взяла ложку и отколупнула маленький кусок от чего-то съедобного на тарелке – уже забыла, какая бывает еда.
– Я не уважаю тебя.
– Передумаешь, – легко ответил он. – Давай шевелись, ешь что-нибудь. У нас масса работы.
Глава 21
Убивать время не так трудно, как кажется.
Я могу застрелить сотню чисел в грудь навылет и смотреть, как они истекают десятыми долями у меня на ладони. Я могу сорвать цифры с циферблата и смотреть, как часовая стрелка тикает, тикает, тикает последний раз перед тем, как я засну. Я умею душить секунды, задержав дыхание. Я убивала минуты часами, и никто не возражал против этого.
Прошла неделя после того, как я обменялась словом с Адамом.
Один раз я повернулась к нему, открыла рот, но не успела ничего сказать – вмешался Уорнер.
– Тебе нельзя разговаривать с солдатами! – отрезал он. – Если у тебя вопросы, найди меня. Я единственный человек, о котором тебе надо думать, пока ты тут.
Собственник – недостаточно сильное определение для Уорнера.
Он сопровождает меня повсюду. Говорит со мной слишком много. Мое расписание состоит из встреч с Уорнером, обедов с Уорнером и выслушивания Уорнера. Если он занят, меня отправляют в мою комнату. Если Уорнер свободен, он находит меня. Он говорит мне о книгах, которые они уничтожили. Об артефактах, подготовленных к сожжению. Об идеях нового мира, которые у него родились, и о том, какой прекрасной помощницей я стану ему, как только буду готова. Едва я пойму, насколько хочу этого, как сильно хочу его и новой жизни, полной власти и славы. Уорнер только и ждет, когда я научусь использовать свой потенциал. Он твердит, что я должна благодарить его за терпение, доброту, понимание того, каких трудов мне стоит подобное превращение.
Я не смею взглянуть на Адама. Мне запрещено с ним говорить. Он спит в моей комнате, но я никогда не вижу его. Он дышит совсем близко от меня, но не разжимает губ и ничего не говорит. Он не ходит за мной в ванную. Он не оставляет тайных посланий в записной книжке.
Я уже склоняюсь к мысли, что сама придумала тот разговор.
Мне необходимо узнать, изменилось что-нибудь или нет. Мне нужно знать, не сошла ли я с ума, ухватившись за надежду, расцветшую в моем сердце. Мне нужно знать, что означает написанная Адамом фраза, но каждый день, когда он обращается со мной как с незнакомкой, становится новым днем сомнений.
Мне нужно с ним поговорить, но я не могу.
Потому что Уорнер следит за мной.
Повсюду видеокамеры.
– Я хочу, чтобы в моей комнате сняли видеонаблюдение.
Уорнер перестает жевать пищу/отбросы/завтрак/чепуху. Он старательно проглатывает, откидывается назад и смотрит мне в глаза.
– Ни под каким видом.
– Если ты обращаешься со мной как с заключенной, – говорю я, – я буду вести себя как заключенная. Я не потерплю слежки за собой.
– Тебе нельзя доверить самостоятельную жизнь. – Он снова берется за ложку.
– Каждый мой вздох записывается. В коридорах через каждые пять футов расставлены солдаты. Я даже в свою комнату по желанию зайти не могу. Что меняют эти видеокамеры?
Странное удовольствие сквозит в его улыбке, раздвинувшей губы.
– Ты не совсем уравновешенна. Вдруг ты кого-нибудь убьешь?
– Нет. – Я сжала кулаки. – Нет. Я не… Дженкинса я не убила…
– Я не о Дженкинсе. – Улыбка Уорнера – чан кислоты, впитывающейся мне в кожу.
Он не перестает смотреть на меня. Улыбается. Мучает меня одним взглядом.
А я беззвучно кричу в сжатые кулаки.
– Это был несчастный случай, – вырывается у меня так тихо и быстро, что я не уверена, сказала ли что-нибудь и сижу ли за этим столом, или мне снова четырнадцать лет, и я кричу, умираю, падаю в колодец воспоминаний, которые никогда-никогда-никогда…
Я никогда не смогу забыть.
Я увидела ее в продуктовом магазине. Она стояла, скрестив ноги в щиколотках, держа своего ребенка на поводке, который, по ее мнению, должен был казаться ему рюкзачком. Она думала, он слишком глупый/маленький/несмышленый, чтобы понимать: веревка, конец которой мать держит в руке, – приспособление, с помощью которого родительница удерживает его в безразличном кругу самосожаления. Она слишком молода, чтобы быть матерью, нести такую ответственность, похоронить себя заживо с ребенком и его потребностями. Ее жизнь абсолютно невыносима, крайне разнообразна и баснословно гламурна, чего никак не желает понять плод ее чрева, взятый на поводок.
Дети вовсе не глупы, хотела я сказать ей.
Я хотела сказать ей, что его седьмой по счету крик не означает желания вредничать и быть несносным, а ее четырнадцатое замечание в форме дрянь/какая ты дрянь/мне из-за тебя неловко, маленькая ты дрянь/вот я папе скажу, что ты вел себя как дрянь, неуместно и ненужно. Я пыталась не смотреть, но ничего не могла с собой поделать. Личико трехлетнего малыша сморщилось от боли, маленькими ручками он пытался расстегнуть цепочки, затянутые поперек груди, и тогда она дернула поводок так сильно, что ребенок упал и заплакал, а она сказала – так ему и надо.
Я хотела спросить, зачем она так.
У меня к ней было много вопросов, но я ни о чем не спросила, потому что сейчас на людях разговаривать не принято, и заговорить с незнакомкой еще более дико, нежели промолчать при виде подобной сцены. Лежа на полу, малыш корчился от боли. У меня из рук посыпались покупки и невольно вытянулось лицо.
Прости меня, я так виновата, вот чего я никогда не смогу сказать ее сыну.
Я думала, мои руки оказывают помощь.
Я думала, мое сердце оказывает помощь.
Я много о чем думала.
Я никогда,
никогда,
никогда,
никогда,
никогда,
никогда не думала, что так получится.
– Ты убила маленького мальчика.
Пригвожденная к бархатному полукреслу тысячами воспоминаний, вновь охваченная ужасом при виде того, что натворили мои руки, я смотрела на них. Они служат постоянным напоминанием о том, почему я изгой в человеческом обществе. Мои руки могут убить человека. Мои руки способны уничтожать живое.
Не надо было оставлять мне жизнь.
– Я хочу, – повторила я, стараясь проглотить ком в горле, размером с кулак, – я хочу, чтобы ты убрал видеокамеры. Чтобы их не было, или я сдохну, борясь с тобой за это право!
– Наконец-то! – Уорнер встал, сжав ладони и словно поздравляя себя. – А я-то гадал, когда ты проснешься. Я ждал этой вспышки гнева, который, уверен, выжигает тебя изнутри. Признайся, ведь ты живешь в ненависти, в ярости, с чувством бессилия! Тебе не терпится что-нибудь сделать, кем-то стать!
– Нет!
– Какое там «нет», ты такая же, как я!
– Я ненавижу тебя сильнее, чем ты можешь себе представить!
– Из нас получится прекрасная команда.
– Мы – ничто, и ты для меня ничто…
– Я знаю, чего ты хочешь. – Уорнер подался вперед, понизив голос. – Я знаю, о чем всегда тосковало твое сердечко. Я могу дать тебе теплоту, которую ты ищешь. Я готов стать твоим другом.
Я замерла. Моя решимость поколебалась.
– Я все о тебе знаю, дорогая, – ухмыляется он. – Я хочу тебя уже очень давно. Я целую вечность ждал, пока ты будешь готова. Я так легко не отпущу тебя.
– Я не стану чудовищем, – говорю я скорее себе, чем ему.
– Не борись со своей природой, – хватает он меня за плечи. – Перестань слушать, когда тебе говорят, что хорошо, а что плохо. Заяви о себе! Ты способна повелевать, а жмешься в угол! У тебя больше силы, чем ты знаешь за собой, и, признаюсь, я, – он покачал головой, – очарован.
– Я тебе не кукла Чаки! – взрываюсь я. – Не буду я ломать комедию!
Его пальцы сжимаются, я не могу вывернуться из его хватки. Он опасно близко наклонился к моему лицу, и я отчего-то не могу дышать.
– Я не боюсь тебя, дорогая, – тихо говорит он. – Но я околдован.
– Либо убирай видеокамеры из моей комнаты, либо я найду все до единой и разобью! – Я лгу, лгу сквозь зубы в бешенстве, в отчаянии и ужасе. Уорнер хочет превратить меня в животное, которое охотится на слабых и невинных.
Если он стремится к тому, чтобы я выполняла его приказы, ему придется сначала схватиться со мной.
Улыбка расплывается по лицу Уоррена. Он гладит меня по щеке пальцами в перчатке и железной хваткой ловит подбородок, когда я резко отстраняюсь.
– Ты просто восхитительна, когда злишься.
– Мой вкус ядовит для твоего нёба. – Меня трясет от отвращения.
– Эта мелочь делает игру еще соблазнительнее.
– Ты больной, ты просто больной!
Он смеется и отпускает мой подбородок, устраивая подробный смотр моему телу. Его глаза лениво скользят по мне, и я вдруг ощущаю острое желание вырвать ему селезенку.
– Если я уберу камеры, что ты для меня сделаешь?
Какие лживые у него глаза…
– Ничего.
– Так не пойдет, – качает головой Уорнер. – Может, я и соглашусь на твое предложение, если ты примешь одно условие.
Я стискиваю зубы.
– Чего тебе надо?
Улыбка еще шире.
