скачать книгу бесплатно
Так продолжалось два дня. Найда пыталась освободить своё дитя, но ничего не могла сделать. Цепь оказалась крепкой и была надёжно прикреплена к стене сарая, возле которого стояла будка. В отчаянии собака несколько раз в день прибегала на берег реки и протяжно выла, повернувшись в сторону дома. Она как будто звала своего хозяина на помощь.
А Иван тем временем лежал в постели и лечил свой застарелый радикулит. Надо же, как некстати прихватило! На третий день, почувствовав облегчение, он решил поехать за собакой. Алевтина, провожая мужа, сказала:
– Если щенка ещё не отдали, вези домой обоих. Нет сил смотреть, как собака мается.
Муж согласно кивнул. Он уже принял для себя такое решение и даже бросил в сани снегохода старую шубу, чтобы укутать щенка. Чувство вины за то, что тогда не забрал домой обеих собак, давило на него. Он и думать не хотел о том, что будет, если щенка уже отдали новому хозяину.
Родственник, увидев Ивана, обрадовался:
– Ну, слава богу, приехал. Мы уж тут все испереживались. А главное дело, поняли, что нельзя разлучать Найду со щенком. Вот ведь как всё в природе устроено: и собака любит своё дитя, оказывается, так же сильно, как женщина – ребёнка. Материнский инстинкт, понимаешь! Нам, мужикам, это неведомо. Что делать-то будешь?
– А что тут думать? Заберу обоих. Одна собака – хорошо, а две – лучше. Сразу нужно было так сделать. Вы уж тут извинитесь перед тем, кому обещали щенка. Объясните так, чтобы понял.
– Поймёт, куда денется!
Найда, заслышав шаги, встала настороже за несколько метров от будки. Увидев Ивана, она сначала рванулась к нему, но потом опомнилась. Страх за себя и щенка уже измотал её. С добром ли приехал хозяин? А тот, взяв щенка на руки, слегка потрепал его и сказал:
– Ну что, брат, поедем домой? – и направился к саням. Найда каким-то чутьём поняла, что ничего страшного уже не случится, и пошла за ними. Иван прикрыл щенка в санях тулупом и повернулся к собаке. То, что он увидел, поразило его до глубины души! Из глаз Найды катились слёзы. Как же должно было настрадаться это бедное существо, чтобы плакать, как человек! Иван, сглотнув комок в горле, почувствовал, что и на его глаза наворачиваются слёзы. Он присел, приласкал собаку:
– Ну, что, Найдёна, намаялась? Ты уж извини меня. Ничего, теперь всё будет хорошо, полезай в сани.
Он вытер и свои слёзы, и её. Собака уткнулась мордой в колени хозяина и тихонько заскулила. Иван молча гладил её холодный загривок. Найда в избытке чувств стала бить хвостом о плотный снег, тыкаясь мордой то в ладони, то в грудь. Иногда касалась мокрым носом щеки.
– Ну, будет, будет, – успокоил собаку Иван. Собака благодарно лизнула руки хозяина и улеглась рядом со щенком.
Алевтина, услышав шум снегохода, выбежала на крыльцо. Вконец истомившись в ожидании и увидев всё семейство в сборе, выдохнула:
– Вот и хорошо, вот и ладно, теперь все дома.
2013 г.
Нечеловеческая боль
Ночная тайга была безмолвна. Лишь изредка раздавалось слабое потрескивание деревьев. Полная луна заливала окрестности ровным серебристым светом. Уже два дня снег подтаивал на солнце, но с вечера мороз набирал силу, и к утру на снегу образовывалась крепкая корка. Начались мартовские утренники – самое удобное время для охоты и людей, и хищников.
Перевалив через увал, волчица остановилась, тяжело дыша опавшими боками. Подъём оказался слишком трудным. Когда-то бурей положило все деревья на самой вершине, и через завалы пришлось переползать, потому что сил почти не было. Если бы не наст, она не одолела бы этот подъём. Где-то внизу, по ту сторону увала, осталось логово. Волчица пришла к нему издалека, два дня назад. Многодневный переход сюда был тяжёлым. От полуголодной жизни и весенней промозглости её силы таяли. Она буквально ползла на брюхе по рыхлому тогда ещё снегу. Что же гнало её именно сюда? Ведь обычно с наступлением зимы волки сбиваются в стаи, чтобы легче было прокормиться. И почему она была одна?
Много лет, будучи избранной вожаком, волчица ходила впереди стаи. Её поджарое тело при ходьбе пружинило. С гордо поднятой головой, изящным изгибом спины, с белым горшенем на шее, она была красива не только по волчьим меркам. Тогда она не знала, что такое голод. Рожала щенят, а вожак добывал еду для неё и волчат. Но хорошая жизнь оказалась невечной. Волчица постарела, и вожак облюбовал себе новую, более молодую подругу. Теперь другая самка гордо шествовала впереди вожака. А она, матёрая, оказалась никому не нужной, отвергнутой и была вынуждена покинуть стаю.
Поначалу всё было не так уж и плохо. Встретился ей одинокий самец, немолодой, но крепкий. В яме под выворотнем они устроили логово. Волки прожили сытую летнюю жизнь. Они регулярно наведывались в деревню, ту самую, к которой она сейчас направлялась. Скот тогда был на выпасе, и удача сопутствовала им. Исчезали не только колхозные овцы. Сельчане не досчитывались и личного скота. С наступлением зимы добывать пищу стало труднее. Волчьей паре пришлось прибиться к одной из стай.
Волков в тот год было много. Окрестные хозяйства страдали от потери скота. Решено было начать истребление хищников. И стая угодила в облаву. Волчица к тому времени была уже брюхатой. Оказавшись среди красных флажков, волки погибали один за другим. Самец был ранен сразу же. Он ползал по снегу и не решался перепрыгнуть через запретную линию. Самка поняла, что ему уже не помочь. Надо было спасаться самой. Неизвестно, что помогло ей больше: инстинкт самосохранения или материнский инстинкт. Волчица легко перемахнула через опасную черту. Тогда удалось уйти от погони. Но с той поры она нутром чуяла опасность, и в сознании сразу всплывали красные флажки.
Жизнь без самца стала невыносимо тяжёлой, она словно испытывала волчицу на прочность. В лесу теперь трудно было прокормиться. Ослабленное тело, стёртые и поломанные зубы не позволяли удачно охотиться. Да и догнать будущую добычу в её положении было трудно. А голод донимал со страшной силой, ведь во чреве развивалась новая жизнь, и не одна. Самка чувствовала, что единственный выход – держаться поближе к человеческому жилью. Вот так, совсем не случайно, она и оказалась вблизи этой деревни. Отдохнув после изнуряющего перехода, решила наведаться туда, надеясь хоть что-нибудь добыть.
И вот теперь, понемногу отходя от тяжёлого подъёма, волчица сквозь молодой подрост смотрела на чернеющие внизу дома. Деревенька приютилась на небольшом пятачке земли между скалами и рекой. В ней не насчитывалось и двух десятков домов. Самка чутко прислушивалась, стараясь уловить хоть какое-то движение внизу. Но деревня была крепко объята сонным покоем.
Не оставляя следов на снежной корке, волчица спустилась к санной дороге и по ней подобралась к околице. Она долго прислушивалась и, наконец, решилась. Осторожно обошла деревню со стороны леса. Но всё было тщетно. Люди надёжно закрыли скотину в тёплых хлевах, и проникнуть туда было невозможно. Какая-то собака учуяла запах зверя и подала голос. Ей ответили другие. Оставаться в опасной близости от них было нельзя. Самка так и не успела добраться до колхозного хлева.
Светало. Нужно было уходить, но волчица не могла заставить себя покинуть деревню. Она залегла в кустах у крайнего дома с подветренной стороны. Долго ждать не пришлось. Дверь отворилась, и во двор выскочил молодой щенок. Маленький, значит, глупый. Чтобы не обнаружить себя, волчица решила заманить его в лес. Она вышла из-за кустов и стояла, игриво виляя хвостом. Щенок тяфкнул и подался к ней. Самка повернулась и плавно затрусила в лес. Уведя щенка в глубь леса, тут же разодрала его. Она, конечно, насытилась, но воспоминания о тошнотворном запахе псины долго ещё преследовали её. Видимо, потому что была беременной.
В следующую ночь волчица решилась подобраться к главному предмету своего вожделения – скотному двору. Она нашла в заборе дыру, проскользнула в загон и подобралась к тому хлеву, где находились овцы. Осторожно обошла вокруг и поняла, что внутрь ей не попасть. Летом без труда можно было прокопать лаз, но сейчас всё завалено снегом, под которым мёрзлая земля. Она ещё несколько раз обошла вокруг хлева, надеясь неизвестно на что. Блеяние скота и теплый пар, который вырывался из неплотно пригнанных ворот, искушали её и доводили до такой степени, что начинало сводить челюсти и желудок. Тело сотрясала мелкая дрожь. Волчица представляла, как её зубы вонзаются в тёплую плоть ягнёнка, как она отрывает куски нежного мяса, как постепенно приходит чувство насыщения. Эта картина была так далека от реальности! Самка готова была завыть от бессилия, но боялась выдать своё присутствие.
Над увалом уже заиграли розовые, ещё несмелые, сполохи рассвета. Скоро должны были появиться люди. Вконец истерзанная несбывшимся желанием, волчица опять уходила ни с чем. Она рюхала к логову по своей, только ей видимой тропе. Охотничьих путиков здесь не было, и она не думала о встрече с людьми, хотя, конечно, жизнь научила её не доверять им. Близость к ним таила в себе много опасностей, в том числе и главную – гибель. Но уйти куда-то в другое место у ослабевшей волчицы уже не было сил. Сейчас ею руководили голод и сила материнского инстинкта. В конце апреля появятся волчата, и еды нужно будет ещё больше. Потом снег сойдёт, и с кормом станет легче. Да и укрыться в лесу с потомством будет проще.
Утро разгоралось. День обещал быть тёплым и солнечным. А в логове было холодно и сыро. Самка попыталась заснуть, но от того, что была голодна, она мёрзла. Сон прерывался и вскоре совсем прошёл. Находиться внутри волчица уже не могла. Выбравшись из логова, она стала бродить по окрестностям в поисках хоть какой-нибудь поживы.
Перебиваясь случайной кормёжкой, волчица ещё дважды приходила по насту к скотному двору. Но того, чего она так желала, не случилось. Удача не спешила к ней. А потом северный ветер резко сменился на западный. Нанесло тучи. Потеплело, повалил сырой снег. Наста по утрам уже не было. Набеги в деревню пришлось прекратить. Однако её терпения хватило ненадолго. Деревня по-прежнему манила, притягивала к себе, будто сулила удачу.
И в одну из ночей волчица отважилась на новый поход в деревню. У неё было очень мало сил, чтобы перевалить через увал. Но, движимая отчаянием и упрямством, она уже не могла остановиться. Проваливаясь в снег по самую морду, долго выбиралась из него и ползла на брюхе к заветной высоте. Под тяжестью материнского тела будущие волчата недовольно толкались во чреве. Иногда, когда не хватало сил переползти через бурелом, она останавливалась. Задрав морду к тёмному небу, припав на задние лапы и поджав хвост, она тихонько выла, изливая в пространство боль и бессилие. Но пожаловаться было некому. В небе – ни луны, ни звёзд.
Спуск с вершины оказался более лёгким. Волчица сползла по своей тропе к санной дороге и быстро добралась до хлева. А дальше всё было так же, как и в предыдущие ночи. Удача напрочь изменила ей. И тогда, бесшумно подобравшись к конуре в одном из крайних дворов, она задавила из последних сил небольшую лаечку и уволокла в лес. Там, превозмогая отвращение к запаху псины, она расправилась с собакой.
* * * * *
Женщины-скотницы, пришедшие утром на работу, увидели на перенове свежие следы. Сначала приняли их за собачьи. Но если бы чья-то собака бегала ночью по деревне, то покоя не было бы никому: ни остальным собакам, ни людям. Что-то во всём этом было не так. Позвали мужиков. Те сразу же распознали волчьи следы. Связав воедино с ними пропажу щенка, сельчане поняли, что дело принимает серьёзный оборот. Подошедший Поликарп подлил масла в огонь, с ходу уверенно заявив:
– Волчина это, точно волчина! Давеча Авдотьиного щенка разодрал, а сегодня мою собаку уволок.
– Мужики, чё-ко надо делать. На роботу-те страшно будет ходить, – заявила телятница Марья.
Все стали бурно обсуждать возможные последствия и искать выход из создавшейся ситуации. Только Афанасий, несколько угрюмый мужик лет сорока пяти, мусоля в пальцах папиросу и изредка затягиваясь, молчал. Наконец, он отбросил окурок, старательно вмял его в снег носком сапога и решительно сказал:
– Всё, мужики, пора доставать капканы.
Афанасий славился тем, что изготавливал мощные, двухпружинные, «зубатые» капканы. Зверь, попавший в него, уже не мог освободиться, будь то матёрый волк, медведь или росомаха. Ближе к вечеру поставили две такие ловушки, одну недалеко от другой, в том месте, где волчья тропа подходила к санной дороге. Капканы слегка присыпали снегом. Война была объявлена. Оставалось только ждать.
Волчица тоже ждала ночи. Интуиция подсказывала ей, что в прошлый раз она выдала себя. Люди наверняка поджидают её. В сознании опять проявились красные флажки и уже не пропадали. Но сегодня даже они не могли остановить её.
* * * * *
Ожидания сельчан сбылись наполовину. Утром обнаружилось, что зверь попал в капкан, но ушёл вместе с ним. Значит, матёрый попался хищник. Судя по тому, какие пятна крови оставались на снегу, ранен он был крепко.
– Надо как-то обрешить эту ситуацию, – поглаживая окладистую бороду, сказал бригадир Николай.
– А чё тут решать, однако? – деловито спросил известный «волчатник» Ефим. – Догнать, прикончить – и все дела. Вишь, как кровит. Тяжёлый капкан в таком положении быстро не сможет волочить. Тут, недалече и возьмём зверину. Наш будет, куды денется!
– Да, оставлять точно нельзя, – поддержал его друг Павел, – отгрызёт лапу, чтобы от капкану—то ослободиться. Сколь таких случа’ев случалось! Останется с тремя лапами – ещё злее будет. Как бы беды-то не накликать, ёк-макарёк!
Отрядили в погоню троих: удачливого Ефима, Павла, которого уже разобрал азарт, да молодого парня Илью, не нюхавшего ещё «волчьего» пороху.
– Тебе, паря, полезно. Забреют-от на три года в армию-то, скучать будешь тожно по лесу, по охоте. А так будет, чё вспомнить, – сказал Николай, хлопнув будущего новобранца по плечу.
– А я и не против, – весело ответил Илья, – даже интересно.
Вскоре троица скрылась из виду. Обитые камусом лыжи катили легко. Настроение у Ильи было приподнятым. Отчего не прогуляться по лесу, поразмяться, подышать целительным таёжным воздухом! Прав Николай: три года без родной обстановки, без привычных занятий – это долго. А ну, как попадёшь на юга, в жару – то! Обычно северных новобранцев отправляли отдавать свой долг Родине почему-то в южные республики, а разнеженных теплом бедолаг – на Север, ровно в ссылку. И те, и другие мучились в непривычном для них климате. «Ну да, ладно! Три года – это не целая жизнь, – успокоил себя Илья, – да и Ксюха обещает верно ждать». При мысли о любимой девушке его лицо просияло улыбкой. Вечером – снова свидание. И, вообще, жизнь – такая хорошая штука!
Но в душе всё же поселилась лёгкая досада: добивать раненого, беспомощного зверя – не велик подвиг. Не настоящая это охота. Встретиться бы один на один с хищником – вот это дело! Илья не однажды слышал рассказы односельчан об охоте на волков, но сам в этом деле участия не принимал ни разу. Да ладно, какие там годы!
С этими мыслями парень не заметил, как оторвался от мужиков и оказался далеко впереди. Остановился тогда, когда увидел, что кровавые следы пересекаются с другими, которые вели в гору. Ага, зверь не пошёл к логову, а пополз вдоль увала, оставляя после себя широкую и глубокую борозду, краснеющую на белом снегу. Значит, силы его тают. Пожалуй, надо подождать мужиков. Пока и перекурить можно. Подошедшие Ефим с Павлом с ходу оценили ситуацию:
– В гору, однако, не пошёл, значится, сил маленько осталось.
– Точно. И пятна крови-то всё свеже’е. Догоним скоро, ёк-макарёк.
Почуяв погоню, зверь стал уходить махами. «Ну и ну! Силён, если на исходе сил на такое способен», – удивился Илья. Истратив последние силы на этот рывок, хищник уже не мог бежать по снежной целине. Он вышел на свои старые следы и стал кружить по ним.
– Всё, спёкся волчина. Недолго ему осталось бегать, – со знанием дела сказал Ефим. Решили, что он останется в засаде, а Павел с Ильёй погонят зверя на него. До развязки оставалось совсем немного.
* * * * *
Вскоре Павел снова отстал от Ильи. А тот мчался вперёд, не замечая этого. Волка он догнал на втором круге. Дальше случилось непредвиденное. Вместо того, чтобы уходить, волк, услышав сзади шум, внезапно остановился. Он развернулся и, увидев Илью, пошёл на него. Было видно, что каждое движение причиняло волку сильную боль. Надо сойти со следа на несколько метров в сторону, чтобы зверь не бросился на него. Да и стрелять сбоку удобнее. Думая о том, почему волк поступил вопреки правилам погони, парень не заметил лучок, который притаился у самого следа. Маленькую ёлочку согнуло и снегом придавило верхушку к земле. Лыжина скользнула в эту маленькую арку, и нога выскочила из крепления. Подвернув её, Илья неловко завалился набок. Ружьё отлетело в сторону метра на два. Перевернувшись на спину, парень наблюдал за хищником. А тот, словно понимая, что преимущество на его стороне, не спеша приближался к Илье. Что же делать-то? До ружья не дотянуться, нож в чехле – сзади на поясе. Где же Ефим? Почему не стреляет?
Распластавшись перед раненым зверем, парень умом понимал, какой опасности подвергается. Но странно, он совершенно не испытывал страха. Может, от того, что не так хорошо был знаком с волчьими повадками, как Ефим. Может, от того, что тот хорошо знал волчью натуру и не должен был упустить свой шанс.
И вот тут вспомнились беспечные мысли в самом начале погони. Как наивен он был, думая, что добить раненого зверя – плёвое дело! Поединок, о котором мечтал, случился. Но ситуация была не та. «Его величество случай» в один миг перевернул всё с ног на голову. Молодой, сильный, уверенный в себе человек оказался вдруг совершенно беспомощным, а раненый и бессильный зверь стал таким угрожающе сильным.
Не дотянув восьми – десяти метров до Ильи, волк остановился. Растопырив передние лапы, он чуть приподнялся и зарычал, обнажив стёртые клыки. Шерсть на загривке вздыбилась. Глаза, налитые кровью, злобно сверкали. Илья стал осторожно сдвигаться в сторону ружья. Страха в душе по-прежнему не было.
Зверь внимательно следил за каждым его движением. По всему видать, он был готов к прыжку. Интересно, как можно сделать это с капканом на задней лапе? Взгляд Ильи внезапно выхватил большой отвисший живот. Волчица, да ещё брюхатая! Всё сразу встало на свои места. Вот почему она не отгрызла себе лапу, как это делали остальные жертвы таких капканов! Став трёхлапой, она стала бы совсем немощной и не смогла бы прокормить сейчас себя, а потом и свой выводок, что было равносильно гибели. Но ведь и от капкана ей не освободиться. Это – медленная смерть. Получается, что…
Додумать Илья не успел. Раздался выстрел Ефима. Волчица развернулась и двинулась в его сторону. За это время Илья успел откопать ружьё, прицелился и выстрелил. И снова произошло неожиданное. Волчица развернулась и медленно, с трудом двинулась к Илье. Да что она, заговорённая, что ли? Ведь выстрел достиг своей цели. Это было видно по тому, как самка дёрнулась и неловко развернулась. Второй раз Илья выстрелить не успел. Ефим сделал это раньше. Волчица осела и больше не шевелилась. Значит, выстрел оказался смертельным.
Илья подбежал к волчице. Она была ещё жива, но уже ничего не могла сделать. В её глазах не было злобы и агрессивного отчаяния. Илье показалось, что в них была боль, какая бывает у человека в момент безысходности. Из глаз волчицы потекли крупные слёзы. «Столько лишений, трудов – и напрасно!» – подумалось Илье. Истекая кровью, самка свернулась комочком, пытаясь удержать уходящее из тела тепло. Это было дыхание смерти. Она закрыла глаза. Ей уже не суждено было смотреть в этот мир, как и её, так и не родившимся, волчатам.
Подбежал Ефим, а следом за ним и запыхавшийся Павел.
– Однако, волчица это! Ощениться скоро должна, – удивился Ефим.
– Уже не ощенится. Поздно, ёк-макарёк, – напомнил Павел.
– Крупная зверина… за шкуру, однако, хорошо заплатят.
– Ещё и премию дадут, забыл, чё ли?
Илья молча посмотрел на них. Он ничего не сказал, но было в его глазах что-то такое, отчего мужикам расхотелось продолжать разговор на эту тему. Они стали сосредоточенно решать, как доставить трофей в деревню. Вырубили жердину, привязали к ней волчицу ремнями. Идти назад по своим следам было далеко, поэтому кто-то один по очереди мял дорогу напрямик, по снежной целине. Двое тащили добычу, где – на плечах, где – волоком. Почти у самой деревни встретили Афанасия, который на лошади с санями ехал за сеном. Он развернулся и доставил «груз» прямо на своё подворье. Пока снимал капкан с ноги волчицы, вокруг собрался народ.
Сельчане рассматривали поверженного врага на расстоянии, видимо, ещё не веря до конца, что он уже безопасен. Кто смотрел с любопытством, а кто – со злобой. Мужики, окружив Ефима и Павла, дружно закурили. Приукрашивая событие, как и положено охотнику, с некоей долей хвастовства Ефим стал в подробностях описывать погоню. Павел поддакивал ему, будто и в самом деле в полной мере принимал участие в добивании зверя. А женская часть населения осмелилась, наконец, подойти к саням.
– У-у-у, зараза, съела мою овцу и не подавилась-от даже, – пнула волчицу ногой Марья. Тут и остальные стали вспоминать случившиеся ранее потери скота и собак. Получалось, что волчица, будучи уже мёртвой, отвечала и за свои, и за чужие грехи.
Илья стоял в стороне. Он вдруг почувствовал себя лишним на этом «празднике победы». Его охватило смятение. Вроде бы сделали доброе дело, радоваться надо, а её-то, этой радости и не было. Вместо неё появилось чувство вины, пока ещё не до конца им осознанное. Он понимал этих людей. Всё, что они имели, доставалось нелегко, и отдать даже крупицу нажитого было жалко и больно. Вот, Марья, например, без мужа поднимает троих детей. Авдотья, у которой волчица растерзала щенка, живёт одна, левая рука совсем не действует. Волчица лишила её забавы и отрады. Да и остальным не легче. Он не имел права судить их. В нём крепко сидела с детства заколоченная родителями мысль: прежде, чем судить кого-то, спроси с себя. Да и как определить грань справедливости? Тонкая она, и у каждого – своя. Илья и сам был бы полностью на их стороне, если бы не участвовал в погоне. Если бы он не видел, как погибала волчица!
В голову пришла мысль, оборванная выстрелом Ефима. Выходит, уже погибая, на самом краю жизни волчица боролась. Боролась до конца. И сейчас, глядя на неё, Илья видел перед собой не врага, а волчицу-мать, которая ценой последних усилий защищала своё будущее потомство. Снова вспомнились её слёзы. Слёзы бессилия, обречённости и… материнской боли. Да, теперь он был в этом уверен: именно материнской.
Душа Ильи всегда была чувствительна к чужой боли. Наверное, оттого что сам рано, в десять лет остался без матери, которая умерла от тяжёлой болезни. Из десятерых детей он был самым младшим, а потому и самым любимым. Беда заставила его быстро повзрослеть. По сей день, представляя лицо матери, он видел в её глазах выражение человеческой и материнской боли. А вот сегодня он узнал, что такое – нечеловеческая боль. И до него дошла такая простая и ясная мысль: боль – она и есть боль! Не важно – животного или человека. Это боль любого живого существа, и оно, это существо, реагирует на неё одинаково.
Вернувшись в действительность, Илья посмотрел на разошедшихся женщин и произнёс:
– Да ладно вам, хватит уже…
– Чё, жалко стало? Зачем же стрелял? А ведь и у вас-от овцы-те пропадали, – развела руками жена бригадира Окся.
– Не знал, что это волчица, да ещё брюхатая. Ощениться скоро должна была.
– Ну, вот, ещё больше было бы вражин на нашу голову. Ты подумай, паря, сколь урону они могли нам нанести, – сказал Николай.
Подошедшая Ксюха молча взяла Илью за руку и незаметно пожала её, давая этим самым понять, что она на его стороне.
– Ну, ладно, бабы, языки-те почесали, позубоскалили – и будет. Пошли по домам, чё тут стоять, – словно устыдившись своего поведения, сказала Марья.
* * * * *
Ефим привёз из райцентра хорошие деньги за шкуру волчицы и новость, кого-то удивившую, кого-то огорчившую:
– Если бы волчата успели обрасти шерстью во чреве матери, то за каждого из них, однако, тоже заплатили бы.
– Эх, ёк-макарёк, пролетели мимо кассы, – с досадой произнёс Павел, почесав затылок.
Деньги поделили на троих. Илья от причитающейся ему доли отказался…
2014 г.
Солдатская вдова
Похоронку на мужа принёсли под вечер. Мария сразу почувствовала беду, исходящую от позднего прихода почтальона. Худая весть пришла в дом, не иначе. Дрожащими руками развернула казённый лист. «…Ваш муж …Степанов Антон Сергеевич… погиб… храбрых… в бою… похоронен в братской…». Слова расплывались. Женщина пыталась быстрее дойти до конца, как будто от этого что-то могло измениться. Она ещё раз перечитала извещение. Умом понимала, что в нём написано, но сердцем верить отказывалась. Почтальон понял, что лучше оставить женщину одну и тихонько вышел. Он уже знал: если человек сразу не закричал, не заголосил, не заплакал, значит, нескоро начнёт воспринимать окружающую действительность. И никакие слова тут не помогут.
Мария села у стола, низко опустив голову, сложив перед собой руки, и застыла в оцепенении, словно окаменела. Во всём этом чувствовались безысходность и обречённость. Она будто очутилась в другом мире, в котором не было никого и ничего, кроме глубоко сидящей внутри тупой боли. Казалось, пошевелись – и сердце разорвётся на тысячу кусочков. А тот привычный мир, который она так любила, стал теперь чужим, даже враждебным для неё. В нём не стало того единственного и любимого, без которого жизнь теряла смысл.
Она не помнила, как накормила сына и уложила его в кровать. Запомнились только его слова, сказанные озабоченно, по-взрослому:
– Мам, ты устала, да? Ничего, вот вернётся наш папка, тогда отдохнёшь. Ведь у тебя будет целых два мужика!
В его словах было столько уверенности, что у матери не хватило сил и решимости произнести страшные слова: папка уже никогда не вернётся. Пусть сынок ещё немного поживёт надеждой на скорое возвращение отца.
Часы ритмично отстукивали время, но Мария не ощущала этого. Она по-прежнему сидела недвижно и смотрела неотрывно на лист, белеющий на голубой скатерти. Он в одночасье перечеркнул её прежнюю жизнь, где были любовь и счастье, разлука и ожидание, вера и надежда, а теперь не осталось ничего. Перед глазами, как в кино, мелькали кадры её счастливой, но такой короткой жизни с мужем. Их нечаянная встреча… долгие прогулки… первый поцелуй… свадьба… и счастье, которому, казалось, не будет конца. Потом они узнали, что у них будет ребёнок. Муж уверял, что непременно родится сын, и оказался прав. Малыш появился на свет через два месяца после того, как Антон ушёл на фронт. Мария назвала сына в честь отца.
Вспомнилось, как провожали односельчан. Мария крепко держалась за руку мужа, боясь оторваться от него и не давая ему отодвинуться от неё даже на самую малость. Антон хорохорился, пытался шутить, но его глаза выдавали тревогу за жену и ребёнка. Он впервые оставлял их одних, и, может быть, надолго. Мария плакала, как и все, но это были, скорее, слёзы бессилия от невозможности изменить что-либо. Это плакали боль и обида, оттого что война так грубо вторглась в их счастье и теперь предстоит разлука. Некоторые бабы голосили, словно их сердце – вещун навеки прощалось с теми, кого провожали. А молодое сердце Марии ещё не знало горя утрат, поэтому никакого предчувствия беды не было. Как и многие тогда, она верила, что война будет недолгой и муж скоро вернётся домой.
Несмотря на военное лихолетье, фотографы иногда ездили по сёлам. Они понимали, как важны были для солдат снимки с родными лицами. На фронте они воспринимались, как обереги, хранящие от смерти. Мария отослала мужу фотографию маленького Антошки. Ответное письмо излучало такое счастье! Ведь сын был продолжением и полной копией отца. А позже Антон – старший прислал снимок, сделанный военным фотокорреспондентом. Муж стоял в окружении однополчан. Они улыбались, щурясь от яркого солнца. На их лицах была такая безмятежность! Лишь военная форма напоминала о том, что это всего лишь короткая передышка между боями. В любую минуту может прозвучать команда «К бою!», и для некоторых из них эта улыбка станет последней. Подросший сынишка тыкал пальчиком в фотографию и говорил:
– Это мой папка! Он флицев бьёт.
Сейчас, глядя на снимок, Мария вдруг подумала, как всё это странно. Миг, запечатлённый фотокорреспондентом, навсегда оставит мужа живым и молодым. Сын будет взрослеть и когда-то перерастёт отца, она состарится, а муж останется таким же. И была во всём этом какая-то несообразность, нелепость…
Ну, как же так? Почему судьба так благосклонна к одним и не милосердна к другим? Вон, Митька Суровин вернулся домой, пока единственный из всех ушедших. Без правой руки, но живой же! Полная грудь наград. Мария радовалась за подругу Шурку: какой-никакой, а мужик в доме. Правда, поначалу было непонятно, чего больше в этом возвращении: радости или горя. Напившись, Митька колобродил: гонял детей, поднимал руку на жену. Она не жаловалась. Да и односельчане не особо осуждали его. Понимали, что это бунтует его душа. Ведь мужик без правой руки – полмужика. Нужно время, чтобы Митька нашёл себя.
– Я для Родины руки не пожалел, – говорил он, – теперь государство много чего мне должно.
