скачать книгу бесплатно
День клонился к завершению, но было ещё вполне светло – стоял отголосок белых ночей. Долго просеивали землю. Ещё раз прошлись с миноискателем – ничего. Рязанцев сходил к машине и вернулся с большими полиэтиленовыми пакетами. Кивнув на останки в яме, сказал Златкову:
– Всё, давай поднимать.
Алексей знал, что будет дальше. Через некоторое время найденного бойца захоронят в районе ближайшего мемориала. Увы, как неопознанного. Досадно, что не удалось пролить свет на судьбу ещё одного защитника плацдарма. Что ж, хотя бы так…
Очень тщательно и бережно они собрали останки в пакеты. В очередной раз применили миноискатель и уловили-таки слабый сигнал. Осмотрели дно ямы, из которой они только что извлекли бойца. Там точно должно было быть что-то металлическое – звенело явно неспроста. Помахав лопатой ещё минут десять, Златков извлёк большую эмалированную кружку. Очередную находку прямо на месте тщательно протёрли ветошью. Если не считать сбитой в нескольких местах эмали, кружка выглядела как новая. Она была не военного образца – с противоположной от чернёной ручки стороны на белом фоне было изображено здание Адмиралтейства с корабликом на шпиле и растянутой надписью под ним – «Ленинград». Под клеймом завода ЛМЗ значился год – 1940-й.
– Видимо, либо на поясе со спины висела, либо лежала в вещмешке, – сделал предположение Рязанцев. – Сидор, если был, ясное дело, сгнил без следа. Ну-ка, давай ещё пошарим…
Пошарили ещё и наткнулись на что-то плоское, умещавшееся на ладони одной руки. Златков поскрёб ногтем – сверху были расползшиеся волокна то ли холстины, то ли какой-то тряпицы, а под ней нечто вроде как с закруглёнными краями. Алексей протянул находку Рязанцеву. Тот долго вертел её в руках, даже потряс легонько, поднеся к уху – внутри что-то как-будто легонько звякнуло, а может, показалось. Одним словом, слипшийся комок из земли неопределённых очертаний никак не хотел идентифицироваться на месте.
– Так не понять, что это, – проговорил наконец Олег. – Могу предположить, что это портсигар. Причём не металлический, а пластмассовый. И маленький очень. Здесь не откроем – только поломаем. Надо отмачивать, убирать все отложения и ткань – слой за слоем…
Убрали найденные вещи в отдельный пакет. Златков взял в руки отложенный в самом начале раскопок карабин, поднятый первым. Ударил ребром ладони по большому налипшему глиняному комку в районе казённика. Комок рассыпался неожиданно легко. Видимо, то ли подсох на солнце, то ли Рязанцев недостучал по нему совсем немного. Остатки глины повисли на каком-то кирзовом лоскуте. Алексей осторожно приподнял лоскут и обнаружил под ним полуоткрытый затвор. Поджатый затвором, из отлично сохранившегося казённика торчал маленький эбонитовый пенал.
– Олежек! – радостно позвал Златков друга. – Есть медальон, Олежек!
Карабин перекочевал к Рязанцеву.
– Молодец, Лёха! – приговаривал Олег, внимательно осматривая казённик. – Всё-таки сегодня твой день.
– Ну типа того, – усмехнулся Златков, припомнив под вечер, что у него сегодня день рождения. И тут же махнул рукой:
– Ладно, не об этом речь. Ты ещё вот на это глянь.
Алексей протянул другу кирзовый лоскут. Внимательно изучив его вместе, они обнаружили клёпаные металлические проушины на практически рассыпающейся в руках кирзе.
– Остатки полевой сумки, – констатировал Рязанцев. – Существенная деталь.
– Думаешь, офицер? – чуть кивнув на пакет с останками, спросил Златков.
– С винтовочными подсумками и карабином? – покачал головой Олег. – Сомневаюсь. Но полевые сумки все подряд на себе не таскали. Думаю, младший командный состав.
Закат разливался по небу багровым маревом. Они несколько раз сходили к машине, перенеся в неё все находки и инструменты. Было решено изменить первоначальные планы и возвращаться в город незамедлительно. Златков знал, опять-таки из прошлых объяснений Рязанцева – найденные медальоны необходимо вскрывать как можно быстрее. Чем меньше проходит времени от момента подъёма медальона из земли, тем лучше. Иначе могли начаться непредсказуемые реакции, связанные с извлечением медальона из условий, в которых он был законсервирован десятки лет. Всё это могло привести – и, к сожалению, уже неоднократно приводило – к потере информации, содержащейся на вложенном в медальон бланке. А именно эта информация и была самой важной из всего найденного.
Гроза началась, когда они выбрались на дорогу с твёрдым покрытием. Началась совершенно по-питерски, неожиданно – поскольку как с утра распогодилось, так ни днём, ни даже в начале вечера ничто её больше не предвещало. Далёкие всполохи прочертили горизонт совершенно внезапно. Резко потемнело. Как будто и не бывало в здешних широтах никогда никаких белых ночей. Фары «Нивы» выхватывали только светоотражатели на столбиках по обочинам дороги. А затем стеной ударил ливень.
– Господи, какое счастье, что просёлок успели проскочить, – вглядываясь в мутную пелену перед собой сквозь лобовое стекло, по которому молотили взад и вперёд «дворники», говорил Олег. – Ливануло бы так в поле или в лесу, никакой внедорожник бы не помог. Завязли бы намертво.
Златков откинулся в кресле. Позади прокатилось ещё несколько раскатов грома. Казалось, плацдарм провожал их артиллерийской канонадой. По крайней мере, такое сравнение мелькнуло у Алексея в голове. Это вызывало разные чувства – от символических до жутковатых. Искоса глянув на сосредоточенно рулившего друга, он не стал отвлекать его разговорами.
Посветлело, как только выехали на Кольцевую автодорогу. А ещё через несколько километров пошёл совершенно сухой асфальт – никакой грозы здесь и в помине не было. Стояла уже ночь, когда они въехали в гаражи, расположенные вдоль железной дороги на Витебском проспекте. Олег припарковал машину напротив ворот своего бетонного бокса, открыл ключом прорезанную в металлических воротах дверь, зашёл внутрь и включил свет.
– Лёха, заносим всё сюда…
Медальон они пилили. Перед этим некоторых усилий стоило вытащить его из казённика карабина. К счастью, он в нём не раскололся. Да и вообще, от процесса извлечения ожидали гораздо больше трудностей. Но и это ещё не всё – медальоном в карабине сюрпризы не ограничились. Протирая вынутый эбонитовый пенал, Рязанцев обнаружил сложенные в несколько раз почерневшие кусочки бумаги на той его стороне, которая прилегала к внутренней части казённика. Олег пинцетом развернул ветхие остатки всего в два пальца шириной и тут же придавил их двумя стеклянными пластинами. Слепил стёклышки между собой пластилином. Вооружившись лупами, под яркой лампой, низко подвешенной от потолка в светоотражающей полусфере, они принялись изучать очередную неожиданную находку. Смотрели на просвет под разным увеличением, поворачивали с двух сторон. Кроме нескольких едва различимых букв, выведенных карандашным грифелем крупными каракулями, на извлечённом кусочке больше ничего не было.
– Глухарь, – произнёс Олег, откладывая лупу. – Прочитать такое в таком виде, конечно, нереально…
Златков утвердительно кивнул и протянул другу медальон. Тот бережно закрепил его в небольших тисках и начал аккуратно надпиливать крышечку маленькой пилкой. Откручивать крышку они побоялись, чтобы не повредить вложенную трубочкой свёрнутую записку – вдруг она прилипла к крышке…
Переполнявшие Златкова и Рязанцева час спустя эмоции сложно было бы описать. Они сидели друг напротив друга, а под яркой лампой на столике между ними лежала извлечённая из медальона записка. На хорошо сохранившемся, лишь чуть пожелтевшем, стандартном бланке ясно читались аккуратно вписанные остро отточенным карандашом все данные найденного бойца:
«Кровлев Фёдор Ефимович, старший сержант, 1895 года рождения».
Адрес, данные родственников, каким РВК мобилизован – всё было видно прекрасно. Боец был из Ленинграда. Это была невероятная удача.
Златков и Рязанцев подошли к разложенным на полочке при входе пакетам с останками. Присели на корточки, переглянулись. Златков прикрыл их плащ-палаткой. После некоторого молчания Рязанцев тихо произнёс:
– Царствие тебе Небесное, Фёдор Ефимович…
Глава 2
Вторая дивизия народного ополчения формировалась в июле 1941 года. В число ленинградских предприятий, с которых уходили в эту дивизию добровольцы, вошёл и вагоностроительный завод имени Егорова, что располагался на углу Заставской улицы и Международного проспекта.
– Не спеши, Фёдор Ефимович, – почти перегнувшись через стол, говорил толстый румяный человек с большой красной лысиной. Обвёл короткопалыми руками заваленный бумагами стол:
– Ты посмотри, сколько дел. И ведь это тоже будет фронт. Да-да, самый настоящий производственный фронт. Как заводу без таких, как ты? Ты ведь отличный инженер, Фёдор Ефимович…
– Примите, пожалуйста, дела, – коротко произнёс Кровлев и поднялся со своего места. Посмотрел на истёртую кожаную обивку стула со множеством забитых в неё по краям медных гвоздиков с рифлёными шляпками. Стул был массивный, дореволюционный. Таких в заводоуправлении сохранилось ещё немало. Кровлев одёрнул полы тёмно-синего пиджака, поправил галстук и поднял глаза на начальника:
– И, пожалуйста, поскорее.
Толстый румяный человек откинулся в директорском кресле. Произнёс другим тоном, медленно, с расстановкой:
– Фёдор Ефимович, ну давай откровенно – ведь давно не мальчишка. Мало тебя жизнь потрепала? И здоровье не очень, я ведь знаю.
– Не беспокойтесь, справлюсь.
Снова перегнувшись через стол, начальник произнёс совсем тихо и вкрадчиво:
– Ведь у тебя жена, дети. О них подумай.
– Вот поэтому и иду, – последовал чёткий ответ. – Примите, пожалуйста, дела.
Вздохнув, человек в начальственном кресле подтянул манжет рубашки, обмакнул в чернильницу перьевую ручку и с сопением принялся выводить свою резолюцию на выложенных перед ним на столе бумагах…
Кровлев покинул завод только через двое суток после разговора с начальником. Всё это время ушло на передачу дел. Он даже ночевать остался в примыкавшей прямо к цеху подсобке на старой, скособоченной тахте. Удалось прикорнуть, не раздеваясь, всего несколько часов. Вечером второго дня, совершенно измотанный, он вышел на проспект и зашагал через Московскую заставу в сторону Обводного канала. Вечер был тёплый. Похоже, собирался дождик. Как всегда заныло на перемену погоды плечо. Кровлев попытался согнуть левую руку в локте, чтобы взглянуть на наручные часы, и не смог сделать это с первого раза. Прямо на улице совершил несколько вращательных движений плечами, особенно долго разминал левое. Морщась от боли в застарелой ране, всё-таки поднёс циферблат к глазам. Было начало девятого. Ещё несколько раз согнул и разогнул левую руку в локте, вопреки всему довольно улыбнулся сам себе и бодро зашагал по проспекту своим обычным маршрутом.
Сборы дома были совсем короткими. Уже в шесть утра следующего дня Кровлев тихонько притворил дверь маленькой десятиметровой комнаты в доме на Обводном канале и вышел в коммунальный коридор. Они жили в этой комнатке вчетвером: жена, сын, дочка и он. Аккуратно выглаженный с вечера костюм остался висеть в шкафу. Кровлев надел видавшую виды клетчатую рубашку и такие же старенькие брюки. Достал чудом сохранившиеся с прежних времён добротные юфтевые сапоги. Он их хоть и не носил уже много лет, но ухаживал за ними исправно, регулярно смазывая касторовым маслом. Обмундирование выдадут, а вот угадать с обувью гораздо сложнее. Сапоги уж лучше взять свои. В котомке на лавке рядом с ним уже лежали чистое полотенце, бритва, ложка, кружка и смена белья. Беззвучно усмехнувшись накатившим на мгновение воспоминаниям, он отстегнул от сапог шпоры – они явно были не к месту в нынешней ситуации. Шпоры чуть звякнули о лавку.
– Ты так спокойно собираешься на войну, Федя.
Перед их дверью стояла и смотрела на него жена. Он чуть улыбнулся уголком рта:
– Просто я делаю это уже в третий раз.
– Просто? – Она подняла собранные лодочкой ладони к губам.
– Агата, – он поднялся, обнял её за плечи. – Я тебя прошу…
Кивнул в сторону комнаты, где спали дети:
– Лишь бы им так собираться не пришлось.
И тут же перевёл разговор на дела, заговорив негромким, ровным тоном:
– Вероятно, я ещё зайду. Если нет – напишу при первой же возможности. С ребятами мы вчера погуляли – пусть сейчас отдыхают. Деньги в ящике стола. Я всё получил и ещё снял – на первое время хватит. Вам должна быть поддержка как семье ополченца – я узнавал. Полагаю, мне определят какое-то жалованье – сразу вышлю. Если будет тяжело – продай мои костюм и пальто. Да и вообще, ничего из вещей и имущества не жалей. Главное, береги ребят и себя. Всё остальное – дело наживное…
Жена смотрела на него, и было непонятно, слышит она его или нет.
– Эй, – шепнул он ей на ухо и легонько дотронулся пальцем до кончика носа, – ты здесь?
Она уткнулась лицом в его плечо и тут же, будто спохватившись, спросила:
– А как рука?
– Лучше всех!
Кровлев хитро подмигнул и вытянул обе руки перед собой на одинаковой высоте:
– Видишь?
– А выше? – с лёгким укором в голосе спросила Агата.
– А выше мне не надо. Я же не собираюсь сдаваться, – отшутился он.
Уже на пороге, закинув котомку за спину, он кивнул на лежавшие на лавке шпоры:
– Прибери пока. Володьке память останется, если не вернусь…
Над Обводным каналом в этот ранний час курился лёгкий туман. Кровлев направился пешком в сторону Черниговской улицы, где в общежитии ветеринарного института уже несколько дней располагался стрелковый полк 2-й дивизии народного ополчения, куда ему предстояло явиться…
Решение формировать Ленинградскую армию народного ополчения (ЛАНО) было принято в Смольном 27 июня 1941 года. В тот же день были разработаны и переданы в районы города планы разнарядок. Через три дня, 30 июня, были созданы военный совет и штаб армии ЛАНО. Недостатка в добровольцах не было. Во многом именно их приток обусловил масштабное формирование ополченческих подразделений. Только за первые двое суток после объявления войны на сборные пункты военкоматов Ленинграда явились около ста тысяч человек. Среди них были как подлежащие призыву по мобилизации, так и добровольцы. Оценив масштабы происходящего явления, руководство города подготовило рекомендации создать двухсоттысячную армию. Для этого в каждом районе приступали к формированию стрелковой дивизии численностью от десяти до двенадцати тысяч человек, а также ряда частей специального назначения, в том числе пулемётно-артиллерийских батальонов. Уже 2 июля 1941 года в части формирующейся ополченческой армии было зачислено более сорока пяти тысяч человек, спустя два дня – свыше семидесяти тысяч. Всего через неделю число принятых только в ополчение добровольцев перевалило за сто тысяч.
Социальной базой комплектования ополченческих подразделений были предприятия и учреждения, расположенные на территории районов города. Вооружались и снаряжались дивизии ЛАНО также своими административными районами. Практически сразу же обнаружилась острая нехватка самого необходимого – от стрелкового оружия до транспорта и средств связи. Совершенно не были налажены интендантские и тыловые службы, практически отсутствовало многое положенное по штату обеспечение. Не хватало телефонных аппаратов и телефонного кабеля. Немногочисленные радиостанции зачастую не имели документации. Нередко отсутствовали кодовые таблицы, перечни позывных сигналов. Не говоря уже о специалистах, умеющих ими пользоваться. В результате многим добровольцам вынуждены были передавать на вооружение со складов устаревшие винтовки иностранных образцов: немецкие, французские, австрийские, английские, канадские, польские, даже японские – словом, всё то, что хранилось со времён Первой мировой и Гражданской войн. Это неизбежно вызывало почти неразрешимые проблемы с обеспечением боеприпасами столь разношёрстных стрелковых систем. Таким же скудным и пёстрым было и снаряжение ополченцев – от образцов, применявшихся в современной кадровой армии, до стеклянных фляг на перевязи и адриановских шлемов двадцатипятилетней давности. Впрочем, многие не имели и этого, будучи вооружены только малокалиберными винтовками и даже охотничьими ружьями.
Тем не менее за полторы недели июля были сформированы три дивизии и несколько отдельных подразделений. Из положенных на дивизию по штату 72 орудий калибра сорок пять миллиметров и выше в 1-й ДНО (дивизии народного ополчения) имелось только 9, во второй – 7. И лишь в третьей дела обстояли чуть лучше – дивизия располагала 25 орудиями. Ещё большей проблемой, чем материально-техническое обеспечение, явилась совершенная необученность личного состава. Больше половины ополченцев до отправки на фронт не провели ни одной практической стрельбы. Результаты контрольных стрельб там, где они проводились, оказались совершенно неудовлетворительными. Оно и неудивительно – на формирование кадровой дивизии отводилось минимум восемь недель: что же можно было требовать от прошедших полуторанедельную подготовку ополченцев? К тому же многим из них было хорошо за сорок, за пятьдесят и более лет. Такая же картина наблюдалась и с тактической подготовкой. В лучшем случае занятия по изучению основ боя были организованы только в масштабе отделение-взвод-рота. В сложившейся обстановке не только о дивизионных и полковых, но даже о батальонных учениях не могло быть и речи. Как результат – ополченческие дивизии не отработали даже самых общих принципов взаимодействия ни в наступательном, ни в оборонительном бою.
Случилась и ещё одна проблема, последствия которой открылись при проведении плановой мобилизации в последующие дни. Оказалось, что в ополчение попали многие подлежавшие призыву командиры среднего и старшего звена. Причём в ополчение они ушли на должности рядовых.
Зато энтузиазм был действительно всеобщим. К сожалению, он не смог компенсировать всех перечисленных недостатков в подготовке и снабжении. Тем не менее 10 июля 1941 года 1-я дивизия народного ополчения была отправлена на фронт. Спустя всего считаные дни все недочёты при её формировании были оплачены большой кровью и тяжёлыми потерями. Через пару недель боёв в полках дивизии оставалось по сотне человек в каждом…
2-я ДНО формировалась из полков Московского и Ленинского районов. В дивизию вошли артиллерийский и стрелковые полки, миномётная и разведрота, рота связи, сапёрный и санитарный батальоны, подразделения химзащиты и хозяйственные службы. Поскольку дивизия формировалась в основном в Московском районе Ленинграда, её решено было назвать «Московской». На бумаге штат дивизии выглядел укомплектованным более или менее правильно, но на деле проблемы и неразбериха были те же, что и в остальных ополченческих частях.
Явившись по месту своей военной службы, Кровлев при оформлении документов незамедлительно проинформировал новое начальство:
– Имею подготовку артиллериста!
– Очень хорошо, – отреагировало начальство в лице сутулого человека в очках, одетого в защитную гимнастёрку без знаков различия.
Начальство сделало какие-то отметки в документах вновь прибывшего… и направило Кровлева в пехоту. Что ж, артиллерийских орудий и миномётов в дивизии на тот момент катастрофически не хватало, и он отнёсся к своему направлению с пониманием. Тем более что вокруг собрались сотни людей самых разных специальностей, в том числе и военных. Кровлев смотрел на них и зримо осознавал, насколько всеобщим оказался порыв, приведший в ополчение такое большое число добровольцев. С феноменом добровольчества он сталкивался уже не впервые и знал его сильные стороны. Добровольческие части были наиболее стойкими под огнём. Потери пленными были в них наименьшими. К сожалению, убитыми и ранеными они теряли больше. Причём важно подчеркнуть, что речь идёт именно о добровольцах, а не о наёмниках. Видел он в своей жизни и такую категорию людей. И если она, как правило, характеризовалась высоким уровнем профессиональной военной подготовки, но исключительно корыстной мотивацией, то применительно к добровольцам всё обстояло совершенно иначе. Человека, решившего по собственным убеждениям отстаивать дело, в правоте которого он уверен, остановить невозможно. Чётко осознавая, за что они идут сражаться, следуя исключительно своему личному выбору, ополченцы были готовы отдать свои жизни в бою. К сожалению, спустя всего считаные недели так и получилось. Поскольку подготовить, снарядить и обеспечить их катастрофически не успевали. Вопрос, какую цену заплатили человеческими жизнями дивизии народного ополчения в боях лета-осени 1941 года, окажется чрезвычайно болезненным. Да, порыв был искренним и практически всеобщим. Но порыв не мог заменить отсутствия военного обучения, налаженного взаимодействия и хотя бы минимально приемлемого уровня снабжения. Как человек изрядно повоевавший, Кровлев знал, что умереть и победить – это не одно и то же. Впрочем, побед без жертв не бывает – это он тоже знал. Ну а вопрос, могла ли быть цена другой, задавать нужно точно не тем людям, которые явились и добровольно встали в строй. Да никто и не говорил тогда ни о чём подобном – они просто пришли и делали своё дело. Так, как они его понимали в тот момент…
Обмундирование получали на следующий день. Кровлеву выдали новый летний комплект, пилотку, поясной ремень и старый туркестанский мешок с застиранными чернильными кляксами на дне. Он сразу убрал в него котомку со своими немногочисленными личными вещами. Шинелей им не досталось. Противогазы и каски обещали привезти позже. Переодевшись, он стоял во дворе общежития среди других подгонявших обмундирование и снаряжение ополченцев и вытаскивал торчащие нитки из рукава наспех сшитой гимнастёрки, когда услышал за своей спиной:
– Справные у тебя сапоги, дядя. На что меняешь?
Кровлев обернулся. Перед ним стоял парень в подпоясанном ремнём пиджаке. Видимо, гимнастёрки уже закончились. И пилотки, похоже, тоже – на голове у парня была обычная гражданская кепка, а на ногах – ботинки с намотанными на защитные бриджи брезентовыми обмотками. Зато за спиной у парня был чёрный русский артиллерийский ранец. Какими судьбами сюда попал этот предмет снаряжения царской армии, судя по окружающим, ещё и в единичном экземпляре, можно было только гадать. Ранец навевал ностальгические воспоминания, но сапоги были важнее и практичнее. Кровлев чуть усмехнулся и отрицательно покачал головой:
– Не меняю.
За винтовками отправились пешим порядком в пакгаузы в район платформы «Воздухоплавательный парк» Витебской железной дороги. Их завели на складской двор и выстроили у пандуса. Объявили пятиминутный перекур. Стоя у распахнутой конторской двери, Кровлев невольно услышал обрывки разговора их ротного командира с начальником склада.
– Как нет трёхлинеек? – удивлённо спрашивал их ротный. Ротный был, как успел заметить и узнать Кровлев, довольно грамотный мужик, призванный из запаса после нескольких лет службы на командных должностях и направленный сейчас в ополчение. – Вообще нет?!
– Совершенно, – невозмутимо отвечал глухим басом майор-интендант. – Остались только иностранные системы.
– И где я к ним возьму боеприпасы на фронте?
Немая сцена. Кровлев чуть скосил глаза в дверной проём и увидел, как интендант молча разводит руками.
– Вы понимаете, что после израсходования носимого запаса все эти иностранные винтовки будут не полезнее палок?
Интендант пожал плечами:
– Чем богаты. Всё, что осталось…
Какое-то время из конторки раздавалось только шуршание бумаг. Затем опять послышался голос их ротного, теперь недоумённый:
– Погодите, погодите, вы хотите сказать, что даже одну роту не в состоянии вооружить винтовками одной системы?
– Я же говорю вам, больше ничего нет. Даже с полигона рядом всё оружие, что было, собрали и выдали, – интендантский бас звучал совсем приглушённо.
– Замечательно! – ротный в отчаянии хлопнул себя ладонями по бёдрам. – То есть у меня один взвод будет с английскими Энфилдами, другой с австрийскими Манлихерами, третий с французскими Лебелями?
– Могу предложить ещё японские Арисаки. Осталось несколько штук.
– Это юмор у вас такой? Вы хоть в курсе, что это всё винтовки под разный боеприпас?
– Послушайте, я в курсе. Но других вариантов действительно нет. Если не верите, я покажу вам склад, – в непробиваемом до сей поры басе интенданта теперь просквозила неподдельная обида. – Можете убедиться сами.
Ещё минуту шуршали бумаги. Ротный тяжело сопел, подписывая какие-то ведомости.
– Вчера даже автомат Фёдорова выдал, – тихо говорил интендант. – Помните такую систему?
Ротный, не отрываясь от бумаг, в которых он что-то сосредоточенно писал, молча кивнул. Через минуту поднял глаза на собеседника и спросил с надеждой:
– А винтовки Маузера есть? Может, хоть трофейными боеприпасами потом разживёмся.
