скачать книгу бесплатно
В ночи раздался душераздирающий вопль.
Козел всей своей массой шлепнулся мне на голову. Я упал, вдыхая жуткий аромат козла вместе с его шерстью. Вдали затих топот копыт и страшные крики мужиков, а мы опять остались вдвоем. Выплюнув остатки шерсти, я свернулся калачиком и начал дремать. Мою дрему временами прерывал козел, который поднимал морду к небу и блеял так жалобно, что сердце мое замирало.
Однако сон мой был недолог. Примерно часа через два, со стороны близлежащей деревни начал приближаться какой-то шум, и вскоре уже можно было разобрать крики, исполненные гневом и злостью. Я понял, что кого-то хотят убить и не просто убить, а затоптать в землю так, чтобы и духа его не стало. Поминался бог и черт, причем черт, как я понял, доставил кому-то большую неприятность.
На меня посыпался песок. Могила осветилась светом факелов. Вокруг нее стояли мужики с топорами, косами и вилами. Они изумленно взирали на меня и молчали.
О дальнейшем продолжении этой истории дядюшка распространяться не стал, добавив лишь, что мужики оказались грубыми и невоспитанными людьми. Им, понимаешь ли, не понравилась шутка с козлом. Хотя дядюшка шутить и не собирался.
Обычно истории не рассказывались дважды и только в редких случаях, по просьбе слушателей, дядюшка с большой неохотой мог вкратце пересказать интересовавшую любопытствующего историю. Один из таких рассказов я услышал впервые и был потрясен необычностью сюжета. Хотя моя родственница говорит, что в первом пересказе слушать дядюшку было интереснее, тем не менее, я позволю себе привести этот рассказ.
«Когда я был молодой и красивый, то водки в рот не брал, а потому относился с большим непониманием к различного рода пьяницам. Это сейчас могу позволить пропустить рюмочку – другую на праздник, а раньше ни-ни.
И жил в нашей деревне распоследний алкаш Вячеслав Иванович Худык. Вид он имел импозантный: глубоко посаженные глаза, резко выдающийся кадык, тонкие губы и сильная худоба даже произвели неизгладимое впечатление на заезжего художника, который и набросал портрет Худыка. Назвал ее «Поволжский крестьянин. Голод. 19 век». Что стало с художником, не знаю, но картину видел спустя много лет на одной из выставок в Москве.
Как сейчас помню, дело происходило в понедельник вечером в конце июня. В нашу деревню пришла бригада, каких-то здоровых мужиков и начала развешивать почти на каждом доме удивительную агитку. На ней было написано «Мужики и бабы! В субботу состоится торжественное уничтожение очага мракобесия и религиозного фанатизма. За оставшиеся дни было бы здорово отметить в церкви свадьбу или похороны, чтобы вы все запомнили какой это обман и темнота. Мужики! Бабы! Дружно пойдем на похороны или свадьбу и заклеймим своим гневом попов и церкви».
Читая данную агитку, я стал свидетелем разговора Вячеслава Ивановича с церковным старостой. Великий алкаш был еще относительно не пьян и поэтому песен не пел, но к беседе уже тянулся.
– Эй! Староста! Никодимыч. Как же так, церквуху то закроют, а?
– Ты мил человек чему радуешься? Горю людскому.
– Го-орю? Какому горю, когда советская власть мне глаза на тебя открыла, паразита.
– На меня ли, Иваныч? Я думаю, на зеленое зелье она тебе глаза открыла. Я тебя за работой еще ни разу не видел. Пить да гулять, вот и вся твоя работа.
– Работать должны вы, паразиты, а мы свое давно отработали на вас. Ничего, недолго тебе песни петь, последние дни вашей церквухе осталось жить.
Довольный собой и проведенной беседой Вячеслав Иванович Худык поплелся дальше. (Я, кстати, называю этого алкаша полным именем, так как он всегда любил представляться незнакомым людям по имени отчеству, что было не характерно для деревенского жителя).
На следующий день под вечер Худык валялся около своей избы и не подавал признаков жизни. К этому состоянию все уже привыкли и спокойно проходили мимо. Часа через два около Худыка уселась собака и подняв морду к небу тихо завыла. Бабка Марьяна, соседка Иваныча, всполошилась и бросилась бежать по деревне с криками.
– Умер Иваныч, умер соседушка!
на место деревенской трагедии начал сбегаться народ. Стали звать фельдшера. Однако он отказался идти по причине сильной головной боли с похмелья.
– Смотрите мужики сами, ежели холодный – значит покойник, а ежели теплый, то ждите, когда похолодеет.
Мужики не стали дальше слушать и, подхватив упирающегося фельдшера подмышки, поволокли его к предполагаемому покойнику.
Тем временем бабы успели перевернуть Худыка на спину и сложить ему руки. Бдительная собака выть перестала и смотрела на людей чересчур печально и трагично. Какая-то бабка не выдержала и начала громко причитать. Когда фельдшер был доставлен на место, то вокруг слышалась плаксивая многоголосица. Поодаль стояли три мужика, из тех, что развешивали агитки и радовались человеческой смерти как народному празднику.
Фельдшер брезгливо приоткрыл глаз Вячеслава Ивановича, зачем-то потрогал лоб и мрачно промолвил:
– Покойник мертв.
Плач баб и радость мужиков достигли своего апогея.
К ночи покойник был положен в гроб и отнесен в церковь. Я ко всему этому отнесся довольно спокойно по причине своих крепких нервов и железной воли тем более, что ночью у меня должно было состояться деловое свидание с очаровательной подружкой.
Настала ночь. Я был в блаженстве. Моя девушка по достоинству оценила мое внимание к своей особе. На прощание я предложил слазить в церковь и посмотреть на покойника, так сказать на десерт. Какое-то время моя подруга отнекивалась, но любопытство победило. Однако уже около церкви она отказалась наотрез и, чтобы не терять своего достоинства я полез в церковное окно один.
Было темно, горела только одна лампада. Подойдя к гробу, я стал оглядывать церковь. Хотя по натуре я и смелый человек, но вид покойника в церкви ночью навевал на меня мрачные мысли. Непроизвольно я перекрестился и собрался уже выбираться наружу.
На мое плечо легла рука, и раздался голос:
– Чегой-то ты тут делаешь, парень?
Я поворачивал голову, наверное, целую вечность. В гробу сидел Вячеслав Иванович и смотрел на меня.
От моего вопля содрогнулась церковь, и десятки голубей с шумом поднялись в воздух с ее крыши. С улицы раздался не менее ужасный крик моей подруги.
– Ты это че? Я это где?
Худык свесил ноги и тупо оглядывал окружающие его иконы. Не менее тупо я спросил:
– Ты кто?
– Ты парень видно пьян, кой черт затащил меня в церковь?
Медленно приходя в себя, я стал немного догадываться о причинах появления Вячеслава Ивановича в столь странном положении. Видимо фельдшер с похмелья не разобрал, что Худык просто сильно пьян, а не мертв, а тот в свою очередь отоспался и от холода проснулся. Кстати, когда через несколько лет он все-таки умер, то пару дней лежал около дома никем не потревоженный. Все думали, что он как всегда шибко перепил.
Успокоившись, я вкратце обрисовал Славе создавшуюся ситуацию. Покойничек развеселился, и от его неудержимого смеха погасла лампада. Стало опять немного жутко, поэтому я предложил выбираться из этого не очень веселого места.
– Родной мой, ты почему кричал?
Моя подруга видела, что кто-то лезет в окошко, но не могла разглядеть лица.
– Смешно было.
Ответил Худык и с шумом свалился около несчастной девушки. Увидев живого покойника, моя лапочка дала такого стрекача, оглашая сонную деревню воплями о помощи, что я, в данный момент, вылезая из окна, упал обратно в церковь.
На этом рассказ дядюшки закончился, и мы так и не узнали, чем же закончилась эта история».
– Вот видишь, как за приятной беседой можно дорогу скоротать. Будьте любезны – Московский вокзал.
Дядюшка размашисто махнул в сторону. Впереди вырисовывался силуэт стелы на площади Восстания.
Я давно не был в этой части города, но сразу вспомнил обиходное название сего монументального сооружения, поставленного в правление Горбачева и, по мнению абсолютного большинства горожан только изуродовавшего вид площади.
– У меня есть предложение обосноваться именно на этом вокзале. – Дядюшка вопросительно посмотрел на меня.
– Вы знаете дорогой Дядюшка, я ведь и сам собирался вечера своего вынужденного пребывания в бездомной ипостаси проводить именно на Московском или Витебском вокзале. Поэтому возражений не имею.
– Вот и чудненько! Тем более, что здесь меня многие знают, а это не маловажно. Да и я многое знаю о местах дислокации бомжей и представителей закона.
Мы свернули с Лиговского проспекта на Невский, и двинулись к центральному входу на вокзал.
Я посмотрел на Дядюшку с большим интересом и решил спросить его о давно мучившем меня вопросе:
– Дядюшка, я все больше и больше удивляюсь Вам. Ваша речь не состыкуется с моими представлениями об опустившихся людях, коими, как бы то ни было, являются бомжи. Вы знакомы с Петром и видимо, хорошо знакомы, а это тем более удивительно, так как я Вас вижу в первый раз! Хотя с Петей вырос практически вместе с пеленок! Как такое может быть?
Дядюшка остановился перед входом, достал беломорину, неспешно закурил, и явно наслаждаясь от затяжек табака, сказал:
– Я расскажу о себе обязательно. Отвечу на все Ваши вопросы и рассею все Ваши сомнения. Но это будет потом. Через месяц. А пока давайте вступим в жизнь, о которой Вы знали только понаслышке. Прошу!
И Дядюшка широким жестом толкнул дверь.
– Убива-ают!!!
Я содрогнулся и шарахнулся в сторону.
Около скамейки мужчина громадного роста, с синим носом, отдающим блеском вороненой стали, держал за шиворот явно бомжиху неопределенного возраста и не торопясь, размахиваясь, бил ее своим огромным кулаком.
Женщина орала и пыталась вырваться. Она начала быстро рвать на кофте пуговицы, чтобы выскользнуть из нее и освободиться от «молотобойца».
– Э-э, а мы не должны… – Начал было говорить я, внутренне содрогаясь от воплей.
– Нет, не должны. – Быстро понял меня Дядюшка.
Он посмотрел с сожалением на бомжиху и назидательно добавил:
– Никогда, ни во что, нигде! Не вмешиваться. Таков закон выживания на этом дне жизни. Во всяком случае, пока ты не приобрел хоть некоторое признание от других бомжей. Законы здесь очень жесткие и жестокие.
Как видишь, никто другой не вмешивается в это избиение. И поверь мне – если кто-то неизвестный, а ты сейчас относишься к этой категории, начнет вмешиваться, то через пару минут здесь будут другие знакомые этого господина. И тебе мало не покажется.
Да и подруга эта, которую сейчас видишь, уж поверь мне, вступит в потасовку не на твоей стороне.
– Я постараюсь запомнить. – Несколько ошарашено проговорил я. Порядочки тут, понимаешь ли.
– Милиция тоже на подобные вещи старается глаза закрывать. – Проговорил Дядюшка.
– Почему? – Удивился я.
– Если с каждым бомжом разбираться, то здесь потребуется целая рота ментов. Особенно вечером. Но ты правильно пойми, порядок на вокзале есть и бомжи, да и просто хулиганье разное, это знает. Слышал, наверное, такое выражение: бойцы невидимого фронта? Вот и здесь они существуют.
Мы шли по внутренним дворам вокзала, и я все больше убеждался, что прожить целый месяц в состоянии бомжа будет совсем не просто. Причем не просто – это еще мягко сказано!
Все вокруг было не привычно для обычной жизни, в какой раньше я обитал. Здесь витал какой-то свой, особенный аромат города. Проходя мимо различных групп людей, вместе с косыми взглядами ощущались прямо-таки волны подозрительности, недоверия и ненависти.
Многим из нас знакомо чувство, когда тебе недобро смотрят в затылок. Так вот здесь казалось, что недружелюбно смотрят со всех сторон! У меня начало ломить в голове.
«Господи, я всего лишь полчаса в этой шкуре, а мне уже безумно хочется домой!» – подумал я. «Может плюнуть на это дурацкое пари и вернуться? Женюсь на Мирке, тем более все равно я хочу жениться именно на ней, а не ком то другом».
Я тяжело вздохнул, посмотрел на Дядюшку, не спеша идущего чуть впереди и уже было открыл рот, чтобы сказать о своем желании, но тут мой напарник повернулся, и как обычно пристально глядя в глаза, сказал:
– Конечно, можно наплевать на пари, развернуться и спокойно вернуться в свою жизнь. Все это можно. Уважать тебя за это меньше никто не станет. Тем более, почти никто об этом договоре и не знает.
Дядюшка помолчал, достал папиросу и не торопясь закурил. Я тоже молчал, так как понял, что Дядюшка сейчас скажет что-то важное, возможно нужное для меня.
– В жизни каждого человека бывают моменты, когда надо по-другому посмотреть на мир. Я не говорю, что жизнь надо в корне менять. Но знать другую изнанку жизни, города, в котором ты живешь – надо.
И еще: самый тяжелый всегда первый день, везде, в любой обстановке. Потом будет легче, намного легче. В армии ведь служил? – Скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Дядюшка.
Я молча кивнул.
– Вот так и здесь. А на первых порах я тебе буду немного помогать, чтобы не совсем забросить тебя в пекло дна города.
– Хорошо, – тихо сказал я, собираясь с мыслями – Вы, наверное, правы. Я стисну зубы и выдержу.
Да, выдержу! – Уже громко и увереннее сказал я. – Назло всему!
– Вот и молодец! Ты, кстати, не обижайся, что я сразу перешел на «ты». Так будет значительно легче именно тебе. И меня называй на «ты». А то, как-то странно будет, бомжи, а друг другу выкают.
– Договорились Дядюшка. – Уже значительно бодрее проговорил я. – И позволь тогда вопрос, тебя называть как, Дядюшка? Или в этом прекрасном обществе у тебя другая кликуха?
– Вот молодец, исправляешься! Звать меня здесь, да и в другой жизни, о которой как обещал, потом расскажу, именно Дядюшка. Ну вот, пошли братец дальше. Покажу тебе все клоачные места сего прекрасного вокзала.
Слово «прекрасный» говорю без издевки. Я очень люблю этот вокзал и вообще весь Питер. Между прочим, если ты думаешь, что в Москве меньше таких выгребных мест, то сильно ошибаешься. В Москве их еще больше. Город больше и разной гадости больше.
Клоачные места меня не порадовали. Я предполагал, что жизнь на «птичьих» правах не сахар, но увиденное вызывало во мне чувство брезгливости и жалости. Это как будто идешь по центральной улице, везде огни, реклама зазывает в хорошие магазины и рестораны, а потом сворачиваешь на тихую улочку, и мир меняется. Всего-то несколько шагов, а все уже по-другому. Ни рекламы, ни сияющих огнями бутиков. Даже прохожие, которые попадаются на глаза, кажутся одетыми иначе, проще, не вызывающе.
Первая ночевка
В первую ночь мы с Дядюшкой ночевали в каком-то полуподвале, в здании недалеко от разъездных путей. Что это за здание и для чего оно служит, я так и не понял. А Дядюшка на вопрос ответил, что-то невразумительное, типа таких зданий и зданьицев здесь полно и для чего они нужны, одному Богу известно.
– А нас отсюда не погонят? – Мне было не очень уютно на каких-то полатях, но уходить уже не хотелось. От одной мысли, что придется опять искать ночлег, мне становилось плохо.
– Нет, сегодня не погонят. Но утром надо будет рано уйти, будет обход.
– Откуда ты знаешь? – Я удивился. Вроде весь день провели исключительно вдвоем. Почти ни с кем не заговаривали, а поди, же ты, Дядюшка знает, что ночевать можно спокойно.
Правда, когда мы днем перекусывали у ларька, Дядюшка купил все-таки на свои деньги гамбургеры и пиво, предупредив, что это в первый и последний раз, так вот там только и перекинулись парой, по моему мнению, незначащих фраз с какими-то другими бомжами. От этих двух бомжей несло смрадом так, что я все старался встать с наветренной стороны.
– Мне ребята сказали, сегодня ночью обхода в этой части не будет.
– Что-то я не помню такого. – Удивился я. – Они говорили о Митриче, который с женой помирился. И все, пожалуй.
– Верно. Митрич помирился с женой, значит, она к нему сегодня придет, и он обходить не будет. А утром, чтобы по участку не было замечаний он быстренько все обежит. При этом будет гнать взашей все, что под руку попадется, от бомжей до бездомных собак. Мужик он здоровый, под руку лучше не попадаться.
Так, давай спать. Утром рано вставать, и я пойду знакомить тебя с местным контингентом. Сегодня они на тебя посмотрели, составили мнение, поэтому завтра мы сразу увидим, в какие группы тебе можно будет ходить, а куду лучше не соваться.
– Лучше сейчас расскажи, я обдумаю за ночь все.
– Нет. Завтра. Пока дойдем до основных клоповников, я тебе все и объясню. Спокойной ночи Ваня.
– Спокойной ночи. – Тяжело вздохнул я и постарался поудобнее устроиться на лежаке. Что-то я за этот день развздыхался, да все тяжело как-то. Поплакать что ли в подушку, говорят, помогает, когда плохо на душе. Жаль, подушки нет, а то точно бы разрыдался от переизбытка негатива.
