Учительница нежная моя

Она терпела покалывание усов Анатолия, подхихикивала его брани в адрес военкома. Даже поддакивала ему. Иногда они обсуждали Лескова или Гаршина, и его мнение было вовсе не топорным. Он был по-своему мил, этот честный малый Анатолий Воробьев.

Но думала она лишь о Ярославе.

Толик позвал ее замуж. Она отбрехалась – заявила, что не хочет детей, мол, ей учеников с головой хватает. Он скис. И вскоре женился на какой-то девахе из магазина галантереи.

Ирина Леонидовна вздохнула с облегчением. Они остались друзьями. Продолжали перезваниваться. Чаще звонила она. Держала его в пределах досягаемости своих радаров. Того требовала спецоперация, в которой он должен был сыграть свою роль.

Когда пробил час Ярославу идти в армию, Ирина пришла к Анатолию (уже майору) и заявила, что должна знать о судьбе этого бойца все.

Сидевший за столом офицер оторвал взгляд от кроссворда и стал постукивать шариковой ручкой. Откинулся на спинку стула. В его глазах читалось зыбкое прозрение: "Вот оно что! Ну, ты, мать, даешь".

Ей некогда было объясняться.

– Так я могу на тебя рассчитывать?

Она с нетерпением ждала ответа от этого прищуренного циника, ещё молодого, но уже с надувшимся под кителем брюшком. Его толстопузое детство отыгрывало своё. Усы он сбрил – возможно, по настоянию галантерейной девахи. Вместо Лескова на столе валялся замусоленный Гарднер.

Он игриво подпер щеку.

– Ириша, я сообщу тебе все, что узнаю.

Fructus temporum

6 октября 1989.

Экономика находится в состоянии, близком к клинической смерти…

Газета «Московский комсомолец»

5.

Вдали показались зеленые ворота учебной воинской части 32752, на которых топырились две красные звезды. В обе стороны от них утекал бесконечный забор. Автобус с новобранцами притормозил на светофоре.

Притихшие бойцы молча переваривали свои впечатления от городка Жесвинска. Этот крошечный населённый пункт, затерявшийся среди белорусских лесов и озёр, казалось, состоял сплошь из маленьких аккуратных домиков с резными ставнями и заборами из штакетника.

Тишину городка периодически взрывала танковая учебная часть с полком военных и скопищем техники, среди которой безраздельно царили Т-80Б и Т-64Б, свирепо ревущие на полигоне, а иногда сочно и гулко шандарахающие по условным целям.

По легенде, своё необычное название город получил благодаря какому-то французу, который в 1812 году отстал от наступающей на Москву армии. Этому Шарлю очень уж приглянулась дочка здешнего крестьянина. Он хронически заикался, посему вместо горячего признания в любви отчаянно буксовал: «Же сви, же сви…» Что, надо сказать, придавало ему особую прелесть в глазах романтичной селянки.

Весь поход Наполеона этот пылкий мусьё провёл в объятиях возлюбленной. Когда на обратном пути из Москвы отряд изнурённых французов забрёл в этот городок (в те времена ещё сельцо), они были потрясены знакомыми звуками, доносящимися из окна избы: «Же сви, Анета… Же сви…».

Радость и изумление французов были столь велики, что ни в какой Париж они уже не пошли – остались здесь. И так лихо всё обустроили, что через пяток лет заброшенное село превратилось в уездный город, в котором городничим стал некто Поль Сальмон, сделавшийся вскоре Павлом Соломиным. Неблагозвучное название бывшего села "Гнилая топь" было без колебаний отринуто, и новый город был поименован Жесвинском, в честь трогательного дезертира-заики. К тому времени французы ещё не успели настолько обрусеть, чтобы уловить в новом названии хрюкающий отзвук.

Но не зря говорят, что слово материально. Прошло полвека, и в Жесвинске развели породу знаменитых бурых свиней, которая впоследствии гремела на многих европейских сельскохозяйственных выставках. Так продолжалось вплоть до Первой мировой.

Кстати, какое ударение надо делать в названии города, никто толком не знал. Местные настаивали на том, что ударять надо на "е" – «ЖЕсвинск». Иногородним больше нравилось "ЖесвИнск". Местные обижались и поправляли. Говорили, на этой почве даже случались драки между аборигенами и гостями городка. К счастью, ни у тех, ни у других не было доступа к армейским танкам и боеприпасам учебной части № 32752…

Всего минуту назад в автобусе, который вез призывников, пыхтел спор. Долговязый парень с торчащими, как у суслика, передними зубами упорно доказывал, что оставшуюся у них провизию надо спрятать. Мол, деды заберут. С ним многие соглашались. Но было непонятно, где прятать.

Суслик продолжал стращать. Капитану-Кощею это надоело.

– Какие деды? Забудь это слово. Все забудьте. Вы такие же солдаты, как и ваши старшие товарищи. Тоже мне, начитались всяких газетенок, – в его тоне скорчилось презрение.

Автобус упнулся в ворота с красными звездами. Прильнув к окнам, новобранцы беспокойно глядели вперед. Припорошенный ранним снегом, к воротам притулился приземистый домик контрольно-пропускного пункта. В его тусклом окне метнулась тень.

Через несколько секунд кто-то невидимый завозился с той стороны ворот. Скрипнули петли, и воротины, лязгая, разошлись в стороны. Автобус вполз в часть.

Мелькнула вдалеке дозорная вышка с часовым. Отдал честь фанерный солдат с бодрой улыбкой и автоматом – плоская фигура на агитационном щите. Ярослав проводил его мрачным взглядом. После вчерашней неосторожной сигареты башка раскалывалась.

За окном бежали окладистые ели, меж которых мелькали люди в форме. Задом наперед протянулся лозунг «!УВАЛС И ЬТСЕЧ ЬШЕЮОВАЗ – УВАТСУ ОП ИВИЖ».

Мелькнул неотъемлемый Ленин с птицей на голове. Руки он не по уставу держал в карманах. Подавшись вперед, вождь хмуро взирал на бойца, вяло елозящего метлой.

Автобус выехал на середину плаца и остановился. Капитан выскочил наружу. На ходу оправляя шинель, он направился к штабу – серой угловатой трехэтажке, на крыше которой развевался красный флаг.

Через несколько минут капитан вынырнул в сопровождении пузатого майора с короткими ручками. Сержант вывел новобранцев из автобуса и выстроил в две шеренги. Откуда-то сбоку наплывал, щекотал ноздри и необычно завораживал пряный запах. Это в столовой готовили обед.

Пузатый майор взял у капитана бумагу и произвел перекличку. Это была уже сорок какая-то перекличка за последние пару дней. Парни тупо откликались «я… я» на надоевшую вереницу одних и тех же фамилий: «Орлов… Погодин… Свинаренко…»

Их вымыли в бане и выдали форму. Они напялили штаны и гимнастерки, облачились в громоздкие шинели. Нахлобучили солдатские шапки с уже прикрепленными кокардами.

Стянув шинельную талию кожаным ремнём, Ярослав щелкнул замком золотистой бляхи со звездой. Как бы окончательно скрепил себя узами двухлетнего заточения. Он вспомнил о поясе верности, который надевали на своих жен рыцари, отправляясь в крестовые походы, и меланхолично усмехнулся.

Им выдали сапоги с портянками. Он сумел намотать их довольно квалифицированно. Спасибо отцу, не зря дома натаскивал.

Но какие же эти кирзачи оказались тяжелые. По дороге в столовую сержант заставил их идти строевым шагом. "Выше ногу, выше!" Пыхтя, новобранцы изо всех сил подбрасывали юбки шинелей. "Левой, левой, раз-два-три!" Под конец портянки у всех были мокрые…

Их поселили в огромной казарме на втором этаже. Огромная зала и большие окна рождали неуместную ассоциацию с залами, в которых беспечное дворянство устраивало когда-то балы. Только вместо мраморных колонн и ломберных столов стояли двухъярусные кровати с узкими проходами.

Никаких штор не было. Под высоченным потолком едко сияли лысины лампочек накаливания. От этого света уставали глаза. А от казарменного шмелиного гула шалели мозги.

Кощей наврал. Не успели новоявленные бойцы прибыть в казарму, как сержанты деловито обшарили их рюкзаки и выгребли из них все съестное и ценное.

– В армию надо входить наляхке, – философски заметил один из сержантов, незлой белорус с бородавкой на носу.

И тут же отнял колбасу у толстяка Беляева. Тот запричитал, словно похоронная плакальщица. Второй сержант, здоровенный и грудастый, отвесил Беляеву оплеуху. Тот затих.

Команда Ярослава, словно рыбки в аквариуме, быстро смешалась с толпой новобранцев, прибывших из других городов. Замелькали головы русые, черные, светлые, пегие, рыжие – но все одинаково стриженые. Загомонили, залопотали на русском и нерусском, с акцентами, говорами и диалектами.

– Вавилон, – услышал Ярослав за спиной наполненный сарказмом голос, очевидно принадлежащий природному пересмешнику.

Оглянулся на худого парня с вытянутым лицом и большой нижней челюстью, отчего он немного напоминал лошадь. Восседая на табуретке с прямой спиной, длиннолицый покачивал правой ногой, небрежно заброшенной на левую.

Протянул руку:

– Игорь, Пенза.

Ярослав её пожал.

– Пенза – это фамилия?

– Зачет, – поощрительно усмехнулся длиннолицый. – Пенза – это город. А фамилия Кочеров.

Ярослав рассказал, кто он и откуда.

– Слушай, Ярослав – это слишком официально. Можно я буду звать тебя Ярила? – неожиданно предложил Игорь.

«Ярила»? Мысленно примерив, Ярослав решил, что звучит диковато. А впрочем, какая теперь разница.

– Валяй, – согласился он. – Слушай, ты с кем-нибудь здесь познакомился?

– Нет, естественно. Тут же сплошное быдло.

– Да ладно тебе, – поскреб щеку Ярослав.

Только он это сказал, как двухъярусные кровати за их спинами затряслись и завибрировали. Два голых по пояс парня один за другим перемахнули с кровати на кровать. Один гнался за другим. Через два прохода оба рухнули вниз. Первый орал, второй мускулисто молотил вопящее тело.

Распахнулась дверь – в казарму ворвался сержант.

– Отставить!

Он растащил полуголых бойцов, одного с окровавленной рожей, другого в пене бешенства. Затолкал их пинками в бытовку и нырнул следом. Нутро бытовки сотряслось несколькими глухими ударами.

Через две минуты оба шкодника были отправлены мыть сортир. Их провожали ехидными смешками.

– Убедился? – спросил Игорь, снова закинув ногу на ногу.

– Двое кретинов – это ещё не показатель, – пробормотал Ярослав.

Игорь поднял на него насмешливые глаза.

– Куришь?

При одном воспоминании о сигарете Ярослава чуть не вывернуло.

– Ладно, потом покурю, – махнул Игорь. – Давай только отойдем в сторонку, а то рядом полно ушей.

Они углубились в проход между кроватями. Поблизости никого не было. Игорь заговорил тихо и строго, как разведчик в кино:

– Ты, Ярила, давай без иллюзий. Мы с тобой попали в джунгли. Это сборище дебилов. Хочешь мерить их обычными человеческими мерками? Так они этого не заслуживают. Вернее, они даже не понимают, как это – по-человечески.

Ярослав попытался угадать по лицу Игоря, говорит тот серьезно или шутит.

Поблизости несколько бойцов сбились в кучку, шумно обсуждая недавнее происшествие. "Белый у него сигареты спер, вот Червь за ним и погнался". "А ты видел, как он ему в грудак вдул?" "Да я б его вообще замочил за такое!"

Ярослав все это переваривал, впитывал. Прокручивал через себя впечатления, пытаясь анализировать.

– Слышь, ты чё такой серьезный?

Он не сразу понял, что эта реплика настигла его. Пока соображал, его ткнули в ребра:

– Эй, задумчивый, будь проще!

Зычный гогот. Рыжий плечистый парень с белесыми ресницами. По его роже каталась наглая ухмылка. Ярославу до помутнения захотелось на него кинуться, но Игорь успел его оттереть, обхватил за плечи.

Рыжий смерил их пристрелочным взглядом. Хмыкнул и вперевалку отошел.

Ярослав нервно дернулся.

– Ты отпустишь меня или нет?

Игорь разжал пальцы.

– У тебя не рука, а тиски.

Игорь не без самодовольства сообщил, что пару последних лет баловался брейкдансом. Ну, и немного борьбой. Она в итоге и довела его до армии. Профессор вуза, в котором Игорь учился, изощренно унижал его однокурсницу. Игорь не выдержал и швырнул ехидного очкарика на пол. Чистая победа. Но из вуза выперли, пришлось шагать в военкомат.

Игорь Кочеров выделялся на фоне большинства новобранцев. Форма, в отличие от многих, на нем ладно сидела. Китель не топорщился, а рельефно подчеркивал тугую грудь, штаны не болтались.

Несколько дней, которые их продержали в казарме-карантине, Ярослав с Игорем не могли наговориться. Для обоих это была отдушина, способ сбежать от реальности. Они говорили о Булгакове и Борхесе, Тарковском и Бергмане, Морриконе и Уэббере. Их занимали Достоевский и Бродский куда больше, чем идиотская болтовня сослуживцев с их гоготом-реготом, тупыми подначками и мелочными претензиями. Они были скованы со своими призывом одной цепью, но в этой цепи были чужим звеном.

К ним пару раз попытались враждебно подкатить. Сначала тот самый рыжий с белыми ресницами. Потом зигзагами приблизился тощий лысяк по прозвищу Арнольд.

Игорь отшил обоих. Первому просто заломил руку и шепнул пару ласковых. А со вторым уважительно отошел в сторонку. Минуты две они болтали, после чего расстались с улыбками.

– Как тебе это удалось? – удивился Ярослав.

– Ничего особенного. Потрепались о том, что ему интересно – о боевиках, мотоциклах, "Ласковом мае". Пару раз пришлось посмеяться над его дебильными шутками. Если ты заметил, вокруг этого Арнольда постоянно вьётся кодла подпевал. Он здесь ярко выраженный альфа-самец… Понимаешь, Ярила, нам надо научиться прикидываться.

Fructus temporum

1989 год

«ВПК Страны Советов – это 14 миллионов 400 тысяч человек: солдат, офицеров, инженеров, техников, конструкторов, которые обеспечивают с той или иной долей успеха бесперебойную работу сотен заводов, КБ, закрытых городов, полигонов, испытательных комплексов. Эта цифра включает в себя и почти 4-миллионную армию".

Газета «Красная звезда»

6.

Через три дня всех новобранцев из карантина раскидали по учебным ротам. Ярославу с Игорем повезло, они попали в одну роту, 4-ю.

Новая казарма была меньше и чище, свет ламп не так едко жалил. Дисциплина здесь была уже по-настоящему армейская. Порядок блюли трое сержантов – Логвиненко, Боков и Шихин. Иногда в казарму заявлялся командир роты капитан Зотов, который педантично везде зыркал.

Особенно усердствовал мускулистый усач Логвиненко, старший сержант и без пяти минут дембель. Он будоражил бойцов по тридцать раз на дню – строил роту и с удовольствием гулял вдоль шеренг, тыча пальцем в тусклые бляхи ремней и ругая курсантов за не отдраенные сапоги. Орал на небритых, грозя шлифануть щеки вафельным полотенцем. С мясом отрывал грязные и плохо пришитые подворотнички.

На его фоне коротышка Боков был просто добряк. Он почти никогда не орал. Если Боков просил кого-нибудь из курсантов постирать его носки или штаны, то делал это с обезоруживающей деликатностью: "Дружище, сделай доброе дело". И элегантно протягивал бойцу пропотевшую вещь.

Третий, младший сержант Шихин, казался самым безобидным. Он был болтлив и любил поспорить на отвлеченные темы. Тогда его воспаленные глаза загорались, изо рта летели липкие брызги. Ярославу не раз приходилось от них увёртываться, так как кровать Шихина стояла по соседству – их разделял узкий проход.

В одну из ночей Ярославу приснилась Женя. Они гуляли в парке, и он пытался ее поцеловать, а она почему-то уклонялась, и каждый раз он тыкался во что-то жесткое и ворсистое. Наконец он поймал ее, но снова почувствовал на губах грубую шерсть. "Женя, что с тобой?" "Со мной ничего, я теперь такая", – откликнулась она. И потащила его по какому-то длинному тоннелю. Они ползли так долго, что он крепко заснул.

И в 6 утра не услышал зычное «Подъе-е-ем!» Не среагировал и на полыхнувший свет ламп, зарывшись в шерстяное одеяло. Кругом горохом сыпались солдаты, тряслись кровати. А он безмятежно спал. Игорь его тормошил, прыгая в одном сапоге: "Ярила, вставай!"

– Подъе-о-ом!!! – подвывал Логвиненко.

Ярослав соскочил с кровати, когда все уже строились и выравнивались. Ошалело натянул китель и штаны, кое-как встромил ноги в сапоги, втиснулся в строй.

Логвиненко уже похаживал вдоль новобранцев, пощипывая усы. Встал перед Ярославом и уперся в него бычьим взглядом.

– Не высыпаемся?

– Никак нет, – обучено отбарабанил Ярослав.

– Не высыпаемся?! – выпучился сержант.

– Так точно. То есть… высыпаемся.

– Отставить!

– Куда отставить? Что?

Логвиненко разразился бранными трелями. Пустился вдоль строя, давая понять, что это относится ко всем присутствующим. Вернулся к Ярославу.

– Это форма одежды, боец?

Ярослав опустил глаза. Чёрт! В спешке он перепутал петли пуговиц. Хотел исправиться, но Логвиненко не дал:

– Выйти из строя на три шага!

Ярослав вышел.

– Кру-гом!

Ярослав развернулся.

– Посмотрите: это боец нашей великой родины. А если завтра Парад? А если в поход? Например, в каком-нибудь Гондурас. Все гондурасцы подумают: «Мы эту советскую армию одними бананами и кокосами закидаем!»

Логвиненко быстро распалился, затопал, рельефно напряг шейные жилы. Вспомнил дедов-фронтовиков, заговорил про НАТО:

– Как ты стрелять по врагу будешь в таком кителе? Может, без штанов в атаку пойдешь?

Ярослав хотел заметить, что древние греки вообще сражались голыми. Но благоразумно смолчал.

– Наряд вне очереди, – наконец выдохнул Логвиненко.

– Хорошо.

– Не "хорошо", а "есть наряд вне очереди"!

– Понял.

– Не "понял", а «так точно»!

– Так точно.

Свою провинность он искупил сполна. Драил казарму, мыл туалет. Когда забилось унитазное очко, ему пришлось пробивать его проволокой, лезть руками прямо в вонючую бурду. Задыхался, но пробил. Говно с утробным урчанием ушло в трубу.

На следующий день все шесть учебных рот собрали в актовом зале. Перед ними поочерёдно выступило все командование.

Лысый командир части полковник Сысоев сказал несколько воодушевляющих слов. Потом слово взял заместитель Сысоева по политработе подполковник Больных. Этот был тягуч и нуден. К тому же у Больных была странная особенность – дважды повторять произнесённые слова. Он словно пробовал их на вкус. "Товарищи бойцы, товарищи бойцы, вам доверена великая честь служить отчизне, служить отчизне. Помните о славных традициях советской армии, советской армии…" – заунывно гундел он, и сержанты зорко следили, чтобы никто из солдат не спал.

От штабистов выступил Караваев – еще молодой 35-летний майор с уже набрякшими на щеках брылами и наметившимся вторым подбородком. Он насуплено вещал про международную обстановку.

– Думаете, раз объявлена перестройка, то у нас нет врагов? Ошибаетесь! – гремел в микрофон Караваев, тряся брылами. – Мировой империализм всего лишь затаился. Не слушайте тех, кто говорит о так называемой разрядке напряженности. Соединенные Штаты Америки не откажутся от своей враждебной политики. Мы должны быть бдительны и готовы во всеоружии встретить любую угрозу!

Ярослав переглянулся с сидевшим рядом Игорем. Только что они листали в ленкомнате журнал "Огонёк", в котором говорилось о конце холодной войны между СССР и США. На большом фото Горбачев с Рейганом нависли над столом в дружеском рукопожатии.

– Мы ж вроде уже не враждуем с американцами, – прошептал Ярослав. И получил сержантским кулаком по лопатке.

– Отставить разговоры! – прошипел злодюга Логвиненко.

Вечером после отбоя, когда в казарме погасили свет, младший сержант Шихин повернулся набок. Высунув из-под одеяла кальсонную ногу, ткнул Ярослава.

– Спишь, солдат?

– Сплю.

Рот Шихина оскалился в подобии улыбки. Глаза светились воспалено, как у больного лихорадкой. Очередной приступ болтливости, обреченно подумал Ярослав, смеживая веки.

– О чем ты там трепался в актовом зале? – снова пихнул его Шихин.

– Ни о чем.

Сержант заерзал под одеялом. Чувствовалось, что спать он не даст. Ярослав с усталой злостью посмотрел на утиное лицо Шихина. Хочешь поговорить? Ну ладно.

– Меня удивили слова майора, – сказал он.

– Какие слова?

– Про угрозу и затаившийся империализм.

Шихин поскребся под одеялом.

– Не улавливаешь ты, Молчанов, тонкостей международной обстановки. Ничего в мире не изменилось. Есть наш социалистический блок, а есть империалисты – США, Великобритания, Япония и так далее. Они только и думают, как развалить нашу великую державу, а нас с тобой поработить.

– Да ну?

– А ты как думал? Мы потому с тобой и служим родине, чтобы не дать им осуществить эти коварные замыслы.

– Родине можно служить по-разному. Для этого не обязательно надевать шинель и кирзовые сапоги.

Шихин даже взвизгнул:

– Значит, я тебя должен от врага защищать, а ты будешь на печке сидеть?

Это была его обычная песня. Просто изнурительно допекал. Ярослав никогда не знал, как его заткнуть.

– Товарищ младший сержант, вы меня не поняли, – с досадой сказал он. – Я хотел сказать, что в каком-то другом месте мог бы принести больше пользы. Вот кем вы были на гражданке? Чем увлекались? Что вам было интересно?

Шихин укоризненно скривился.

– Эх, Молчанов, Молчанов. Тебя родина одевала, обувала, а ты вот как, значит. Ладно, запомним.

Он зарылся с головой под одеяло и глухо забубнил. Под этот бубнеж Ярослав очень быстро заснул.

Наутро после завтрака Игорь отвел его в сторону.

– Зря ты с Шихиным лишнее болтаешь.

– Что именно?

– Не заводи с ним такие разговоры.

– Какие разговоры?

– Тихо, услышат.

– Ну и пусть.

– Послушай, Шихин – явный провокатор и стукач. Ты что-нибудь неосторожно брякнешь, а он доложит куда не надо.

– Плевать.

– Ярила, не дразни гусей. Мы здесь зависим от таких, как Шихин и Логвиненко. Терпи.

– Что ж ты сам не стерпел, когда припечатал того профессора?

Игорь только зубами скрипнул.

Ярослав понял, что задел за живое.

В армии у него пока все выходило неловко и коряво. Куда-то делись чутье, смекалка, такт. Здесь он был сам не свой.

Fructus temporum

8 октября 1989 года. Сеансы Кашпировского

С 8 октября на Центральном телевидении СССР были проведены шесть передач «Сеансы здоровья врача-психотерапевта Анатолия Кашпировского». В ходе таких сеансов он пытался погрузить телезрителей в сон. Сам Кашпировский утверждал, что таким образом он излечил от самых различных заболеваний около 10 миллионов человек.

7.

Ярослав, любимый, как ты там? Из чего состоит твой день? Пиши, пожалуйста, мне все интересно.

Я маюсь. Зачем только поступила в этот дурацкий пед? Это не мое. Пошла на поводу у матери, которая всунула меня сюда.

Голова болит. Тупо. Бесконечно. Не отпускает ни на секунду. А на столе распластанная тетрадь с темой семинара.

Стоит немного напрячься, как приступ усиливается. И сразу тошнота…

Ручка вывалилась из руки, закатилась под стол. Далеко. Поэтому не удивляйся, что пишу другими чернилами. Когда у тебя присяга? Я обязательно приеду. Что тебе привезти?

Мать замучила нас с отцом. Меня постоянно пилит, что сижу дома, ни с кем не общаюсь. Его – за то, что он бросил преподавание и погряз в одной науке, поэтому мало денег. Она только и твердит, что надо запасаться, запасаться, запасаться. Всю кладовку и коридор заставила мешками с гречкой и пшеном, и все ей мало. Это какой-то дурдом, Ясик!

Недавно по твоему совету посмотрела "Зеркало". Ничего не поняла. К чему эти длинные сцены без диалогов? Чуть не заснула прямо в видеосалоне.

Слушай, мне принесли кассету с новым альбомом Цоя. Я просто балдею! Жаль, что ты не можешь послушать!

Снова за окнами белый день,

День вызывает меня на бой.

Я чувствую, закрывая глаза, -

Весь мир идёт на меня войной.

Хочу научиться играть на гитаре. Тут есть один знакомый, который здорово учит.

Тьфу ты, мать с работы пришла. Зовет. Ну что опять ей от меня надо?!

Целую, Ясик, пиши!

Твоя Женя.

Он сложил тетрадный листик в клетку, стараясь соблюсти последовательность сгибов. Зачем-то засунул письмо обратно в конверт.

В другой раз он немедля засел бы за ответ. Но не сегодня. Угнетающей плитой давило мозги, щёлкало хлыстом: «Ищи хлястик, ищи хлястик…»

Пропажу хлястика от шинели он обнаружил утром, перед построением роты на завтрак. Его шинель висела на вешалке, а вот хлястика не было – одни пуговицы торчали беззащитно, как глаза сироты.

– Молчанов, выйти из строя! Почему не по форме одежды? – насел Логвиненко.

Ярослав попытался объяснить.

– Не украли, а просрал! – оборвал сержант. – Это твоя вина, боец! Молчать! Твое обмундирование – это как знамя части! Ты обязан следить за его внешним видом и сохранностью…

4-я рота стояла на плацу притихшая. Минуты тикали. Столовая поддразнивала голодных бойцов своими запахами, в которых угадывались гречка с лучком и тушеное мясо с подливой. Но 4-я рота мимо завтрака пролетала. И все из-за такой мелочи, безделицы, какого-то вшивого куска войлока.