скачать книгу бесплатно
Отцу Иоанну и раньше не нравилось это затянувшееся гостеприимство и стало в тягость принимать в доме такое большое количество гостей. Тем более что Консистория, которой он руководил, рассчитывала на эту жилплощадь для ночлега священников, приезжавших по делам приходов.
А еще Иван Антонович был очень обижен тем, что имя его сына использовали для пароля, а дом его – как политическую явку.
Словом, нашим друзьям хозяева указали на дверь.
А моя мама почему-то обиделась за них на своих родственников и наказала и нам собирать манатки.
В городе, переполненном беженцами и различными оккупационными службами из восточных городов Украины, квартиру найти оказалось делом не просто нелегким, но даже совсем невозможным. Помогли и на этот раз коллеги отца – винницкие кооператоры. И мы уже через день заняли большую деревенскую избу.
С нами «временно» переселились Данилов, Фомин, Чепиженко и Мулич. Остальным членам «коммуны» пришлось расселяться по углам в Старом городе – сельской окраине областного центра.
Данилов со всей своей командой не рассчитывал задерживаться в Виннице, однако, приглядевшись к обстановке, изменил свое мнение. Город, с его точки зрения, оказался по тем временам необычайно интересным и перспективным для нашей Организации.
Около Винницы размещался подземный бункер со штабом самого Гитлера, и в городе в связи с этим была введена повышенная режимность, что выражалось в усиленных постах жандармерии, в необычайных для небольшого города мощных гарнизонах СС и СД, во множестве очень высоких чинов СД и гестапо на улицах. Однако, несмотря на все это образцовый порядок по немецкому образцу оккупантам в Виннице организовать не удавалось.
Да и какой мог быть порядок, если небольшой областной центр превратился во временную столицу оккупированной Украины! Население в нем увеличилось в несколько раз и продолжало расти с каждым днем. По железной дороге эшелон за эшелоном прибывали команды гарнизонных служб и аппарат чиновников из тех городов, которые были уже освобождены от оккупантов или за которые еще шли бои. На домах в центре города и во многих переулках можно было встретить вывески комендатур, правлений и других учреждений не только Житомира, Бердичева, Фастова, но и Полтавы, Днепропетровска, Кировограда, Харькова, даже Ростова и Новочеркасска…
Широбоков еще некоторое время оставался в Виннице. Продолжая представлять только НТС в городе, о чем, конечно же, были информированы немецкие спецслужбы, он тайком встречался с Даниловым и оказывал его группе посильную помощь и поддержку.
Я считаю, что это именно он, использовав свои связи, помог Данилову найти помещение для жилья и под «технические нужды». Жилье это было, мягко говоря, не совсем комфортабельным, но после основательной уборки и небольшого ремонта летом и даже осенью, при спартанском образе жизни, вполне еще могло послужить. Это был деревянный заброшенный сарай, наполненный старой металлической рухлядью, собственностью товарной конторы железной дороги. По поддельным документам Данилов зарегистрировал в комендатуре на этот сомнительный адрес липовую фирму, эвакуированную из Киева.
И тот же Широбоков помог еще и увезти из городской типографии рулон бумаги весом около сотни килограммов. Подпольная типография, таким образом, была обеспечена.
В Виннице 1942?1943 годов создалась по сравнению с другими городами Украины особенная политическая обстановка.
По подсказке местных жителей немцы обнаружили там захоронения жертв советских репрессий 1937?1938 годов. Организовали раскопки братских безымянных могил: они были нагло расположены в самом центре – в парке Культуры и отдыха им. Горького, сразу за зданием областного управления НКВД.
Военнопленные из лагеря, размещенного недалеко от города, разогретые немецким шнапсом, весело и дружно раскопали эти могилы и разложили на обозрение жителям города и окрестных деревень полуистлевшие трупы.
Их было почти десять тысяч.
Рядом сложили их одежду и, отдельно, целую гору хорошо сохранившихся документов.
Немцы развернули огромную агитационную кампанию вокруг раскопок. Они свезли изо всей Европы ученых для изучения трупов и духовенство высшего ранга для участия в перезахоронении их.
Были найдены обвинительные заключения на многих из расстрелянных и приговоры трибунала с осуждением к восьми или десяти годам исправительно-трудовых лагерей, «без права переписки».
Многие жители города и окрестных деревень узнавали своих родных и близких. Они не виделись всего только пять-шесть лет, людей арестовали лишь за потенциальное инакомыслие, и вполне можно было рассчитывать на скорое их освобождение.
Был там и муж моей крестной, тети Дуси, Александр Зарицкий. Он тоже был осужден в те годы в Виннице к десяти годам «без права переписки». Но его следов нам найти не удалось.
Раскрытая тайна массового убийства повергла народ в шок. Город наполнился плачем и проклятиями в адрес палачей. Были организованы пятнадцать торжественных перезахоронений расстрелянных с участием духовных и светских представителей многих стран Западной Европы.
Активное участие в перезахоронении приняла Православная церковь с участием архиерея Евлогия и с организационными хлопотами благочинного – отца Иоанна Кишковского. А дело это было совсем не простое. Я – студент-медик, много часов проводивший в «анатомках» на разделке трупов, смог выдержать только одну экскурсию на раскопки, Ивану же Антоновичу приходилось там проводить ежедневно по несколько часов.
Интересно, что после освобождения Винницы советскими войсками на кресте над общими могилами появилась кощунственная надпись: «Тут похоронены жертвы фашизма».
Только в 2002 году материалы о трагедии в Виннице появились в Интернете (статья «Незабытые могилы» Сергея Вейгмана). Есть там и фотография: на фоне разложенных на земле останков жертв Винницкий архиерей о. Евлогий, архиерей из Ровно и протоиерей о. Иоанн Кишковский (электронная версия № 10 (206), 19?25 марта 2002 г.).
В Виннице нам удалось войти в контакт и сблизиться отдельными членами руководящего Центра советского подполья области. Они вынуждены были значительно откорректировать свою политическую программу и под тяжестью неопровержимых фактов преступлений перед своим народом осудить своих хозяев.
И это было за десять лет до «откровений» Хрущева на ХХ съезде ЦК КПСС!
Еще более решительным оказалось настроение в партизанских отрядах, с которыми постоянную связь поддерживал городской подпольный Центр. Нам об этом рассказал молодой связник Центра.
Никогда еще не было такого единства мнений в оккупированном регионе. Все, от духовных лидеров христиан – епископа Евлогия и протоиерея Иоанна Кишковского, и до мальчишек – охранников советского подпольного Центра, в те дни признавали, что для народа одинаково враждебны оба противоборствующих режима – и Гитлера, и Сталина.
От решительного разрыва отношений с коммунистами руководителей Винницкого Центра удерживала только годами выработанная привычка к «партийной дисциплине», да еще то, что, несмотря на свою личную порядочность, они принадлежали к категории деятелей, едва ли не на подсознательном уровне выдрессированных большевиками в системе подчинения и безусловного послушания.
У меня с собой еще из Киева было письмо профессора Учебного центра «Вукоопспилки», адресованное главному инженеру Винницкого плодокомбината, с просьбой оказать мне заботу и помощь в обустройстве. Этот милый, очень немолодой человек преподавал на курсах, где я учился несколько месяцев до поступления в институт.
И я довольно тепло был принят руководителями этого учреждения и зачислен на работу в должности технолога-аппаратчика по засушке овощей и фруктов. А там уже я познакомился с целой группой подпольщиков.
Отец мой – и более того – у него оказались старые дружеские связи в кругах близких к подпольному Центру. Доверие их распространилось и на наших друзей. Вскоре благодаря этому состоялась встреча «на высшем уровне» – их руководителей с Даниловым.
До согласования своих действий и взаимной помощи они, конечно, не договорились, да и не пытались делать это, но нашей литературой подпольщики очень заинтересовалась, и несколько пакетов с листовками было переправлено ими партизанам.
Оказалась возможной даже встреча с «лесными братьями», но времени для этого у нас уже не оставалась. Ушел в лес только Борис Оксюз с двумя молодыми ребятами из местных. Всем остальным нужно было срочно оставлять и Винницу.
Мне лично очень хотелось бы остаться в этом чудесном городе. Были и предпосылки для этого – хорошее, доверительное отношение ко мне местных товарищей и твердая уверенность в устройстве своей судьбы в личном плане. Но я прекрасно понимал, что с приходом «наших» общее настроение в городе обязательно изменится, меня советские «органы» в покое не оставят. Предстояла бы очень тщательная проверка, а в небольшом городе все знали всё и обо всех. Особенно важным было то обстоятельство, что очень многим было известно о моем родстве с Кишковскими.
И очень хорошо, что я не остался.
Зять Кишковских, Николай Урбанский, не успел с семьей прорваться на Запад и попал в руки чекистов. В городе Стрий его просто забили до смерти. Умер и их ребенок. Татьяна осталась одна, без всякой поддержки, во враждебном для нее окружении.
И тогда, как она поняла, ей крупно повезло; то был, должно быть, единственный шанс для молодой женщины просто выжить. Татьяну, безусловно, загнали бы куда-нибудь в отдаленные необжитые края страны, но ей предложил руку и сердце офицер НКВД. И взял на себя ее защиту, хотя и пожертвовал при этом своими, завидными тогда, должностью и званием.
И он тоже, казалось, очень легко отделался. Ведь обычно из органов даже уйти было не так-то просто. А уж женившись на женщине из вражеского лагеря – тем более. Но дело в том, что не обошлось без хитрости с их стороны: чекисты с тех пор всегда имели свежие новости обо всех представителях клана неугомонных Кишковских, в лоне которого подрастало еще и молодое поколение.
В ту пору мы так и не узнали достоверно, каков же был результат наших встреч с подпольщиками и как поработала на нас наша литература. Узнали потом. Много лет спустя мне на своей шкуре пришлось почувствовать, что результат нашей деятельности в Виннице все же был, и очень даже приличный…
В 1953 году, после девятилетнего «исправления» в трудовых лагерях, меня – «контрика»-ветерана – неожиданно из Воркутинского особорежимного Речлага доставили в мою милую Винницу – совершенно бесплатно, без особой поспешности, в клетках на колесах, названных почему-то «столыпинскими» вагонами, через всю Европейскую часть СССР, по пересыльным пунктам, расположенным в Вологде, Москве, Харькове и Киеве. А там с «комфортом» поместили в четырехместную келью политического спецкорпуса тюрьмы и приступили к расследованию уже начатого «Дела о преступной деятельности по разложению партизанских отрядов в период Великой Отечественной войны».
В соседних камерах оказались Борис Фомин, Мирослав Чипиженко и Олег Поляков. Их я собственным левым глазом рассмотрел через щель в деревянном «наморднике» на окне в прогулочном дворике.
Узнал я их с большим трудом.
Был там и еще кто-то, о ком узнать не удалось. По теме бесед со следователем можно было догадаться, что в Виннице должен был приехать еще и Клавдий Цыганов. Чуялся мне и особенного тембра голос Малика Мулича, о чем я писал в своих воспоминаниях, но я ошибался – его там не было.
Эту «нашу команду» чекисты начали разыскивать в лагерях ГУЛага Советского Союза и комплектовать еще с 1952-го, а может быть, даже с 1951 года.
Они не торопились – тогда еще было их время, и готовились к встрече с нами основательно, как к защите диссертации. Они намерены были провести громкий судебный процесс с нашим участием. Одновременно готовились они, должно быть, и к правительственным наградам. Намечали, конечно, места для новых звездочек на погонах. Там, в Виннице, как рассказывали очевидцы, работала до этого бригада из «специалистов» и костоломов очень высокого класса.
Но они просчитались – нужно было поторопиться. Готовились к встрече с нами еще при жизни Сталина, во времена Лаврентия Берии, а встретились мы, когда и для них пришла другая эпоха. И к тому времени основные организаторы – самые главные и амбициозные – оказались в Киевской внутренней тюрьме НКВД.
А от нас – зэков с довольно приличным тюремным стажем и огромной практикой – в добровольном порядке можно было добиться очень немногого.
Продержали меня в Винницкой тюрьме всю зиму, изредка для бесед в стиле разминки вызывая в следственный корпус. Потом в порядке очереди, постепенно, одного за другим, чтобы, не дай Бог, не встретились где-нибудь на пересылке, нас всех отправили по «своим местам». Раньше всех исчез из камеры Фомин, еще через несколько дней – Поляков. Затем пришла и моя очередь.
И опять было неторопливое путешествие через Киев, потом – на этот раз почему-то через Ленинград, через Вологду, Инту…
На Киевской пересылке Борису Фомину удалось оставить словесный привет для тех, кто будет следовать за ним. Передал он, что его везут, должно быть, назад в Тайшет.
Олег Поляков только после 1980 года смог оказаться на Западе. Он сумел даже оставить след в истории НТС. Ему удалось выехать из СССР, благодаря жене – еврейке. Олег подтвердил свою репутацию хорошего журналиста; публиковался и в «Посеве», издал несколько книг под общим названием «Зеленые тетради» и свои лагерные мемуары.
Сейчас через Интернет мне удалось скачать большую часть трудов Полякова. В них я, во-первых, узнал много из того, чему по своим конспектам учили нас в 1942?1943 годах наши наставники, друзья Олега. Огромная заслуга Полякова в том, что он восстановил эти материалы, основательно их дополнил, сделав поправку на эпоху, и переиздал. Нужно учитывать при этом, что это совершил человек, который провел двенадцать лет в аду ГУЛага, в условиях, из которых далеко не всем удалось выйти просто живыми, а тем более в своем уме и добром здравии.
Во-вторых – не о своих приключениях в период оккупации и в сталинских застенках рассказал этот интересный человек (а написать он мог бы столько, что хватило бы на многотомный приключенческий роман). Он и тогда еще соблюдал «железный» закон конспирации. Рассказывать о себе он не стал потому, что этим мог навредить тем, кто еще оставался во власти большевиков.
О Малике Муличе (а для меня это большой, сильный, неповоротливый, по-детски добрый и мудрый Малик, любитель стихов Есенина, Гуселева, Ахматовой) тоже нашлись сведения в мемуарных изданиях, особенно ценных у Р. Полчанинова. Пик деятельности Малика – должность профессора университета в Югославии. Мулича тоже уже нет в живых. Он ушел из жизни в ноябре 1980 года. Ему удалось все же не попасть в руки КГБ и мирно провести последние свои годы на родине.
Его фотографию я разглядел недавно в старом журнале «За Россию» и попросил Амосова сканировать ее. Малик попал под объектив совсем молоденьким – он тогда еще был командиром у скаутов.
Осенью того памятного года оказалось, что в Виннице побывал и Евгений Романов – будущий Председатель Совета НТС. Об этом он позже рассказал в своей книге «В борьбе за Россию». Он похвалил подпольщиков за хорошо поставленную работу по конспирации и остроумную систему предупреждения об опасности при помощи перемещения цветов на окне конспиративной квартиры.
Однако Данилов с его командой никакого отношения к этой системе не имел. В его квартире не было не только цветов, но и подоконников. И сама система предупреждения там была намного изощреннее. Встречаться с незнакомым человеком, прибывшим в город на легковой машине в компании немецкого офицера, Ипполитыч, должно быть, и не решился бы. Цветами на окнах занимался Широбоков, вот его-то, вероятно, и посетил Романов в Виннице. Именно поэтому он не заметил даже саму новую организацию – НРП.
Из Винницы нам пришлось уезжать в конце января 1944 года. Опять условия эвакуации продиктовала кооперативная организация «Вукоопспилка». Отрываться от нее в тех условиях отец наш пока не решался.
Команда Данилова по частям сдвинулась с места несколькими днями раньше. У меня с «шефом» была договоренность о встрече во Львове через Игоря Белоусова. Адрес моего друга у нас уже был – мы получили от него письмо.
С Фоминым и Чипиженко мы встретились в дороге еще раз, на ночлеге в городе Проскурове (теперь – Хмельницкий). «Кадеты» попытались разыскать могилу Сергея Ивановича Бевада. Только дело это оказалось невыполнимым из-за снежных заносов. Пришлось довольствоваться поминанием его за общим столом. Но именно там мы убедились в том, что Сергей Иванович ушел из жизни сам по необходимости, соблюдая все тот же «железный» закон конспирации. Кто-то выдал его и переданные им листовки «Третьей силы» После чего неминуемо открылась бы связь казаков с НТС и НРП.
А Львов, хотя по календарю была еще зима – только начало февраля, встретил нас ярким весенним солнцем и зеленью на газонах. И мирной, цивилизованной жизнью. Местные кооператоры опять помогли разместиться всем эвакуированным во временном жилище, приняли в свои склады товары, за которые отвечал отец, а его самого окружили заботой и поддержкой.
Нам с коллегами по Организации очень быстро удалось собраться всем вместе при помощи Игоря Белоусова. Тот уже основательно освоился в городе, восстановился в институте, опередив меня в учебе на два курса. Учебный год к нашему приезду уже начался, мне и моим сестрам, чтобы ассимилироваться, пришлось опять начинать учебу с первого курса. А Игорь учился на третьем. Кроме того, ему удалось укомплектовать группу НТС – многочисленную, хотя и не постоянную – из военнопленных солдат-инвалидов в клинике института, находящихся там на лечении.
Данилов опять под каким-то «липовым» именем зарегистрировал фирму, будто бы эвакуированную из восточных областей, и собрал около себя команду. На одной из тихих улочек города с нейтральным названием Зеленая он снял помещение бывшей протезной мастерской. В целях конспирации, чтобы не обращать на себя внимание соседей, они так и оставили потертую вывеску прежних арендаторов и не только разместили, немного потеснившись, общежитие, но и выделили укромный угол для своей походной типографии.
Когда я разыскал их пристанище, там уже группировались люди из винницкой команды: Фомин, Чипиженко, Поляков, Мулич и Цыганов, – а кроме «киевского» Игоря Белоусова, появились новые для меня лица. Это были Сережа Яковлев, Елена Манохина и Сусанна (Феоктистовна) Рушковская.
А с нашим приездом в этой компании, кроме меня с сестрой, еще добавился сосед по квартире и мой подопечный – Павел Иванов, сын профессора из Чернигова.
Настроение у всех было к тому времени не особенно радужное. Перед нами оказался очень скудный набор вариантов дальнейшей судьбы. Если нам не удастся каким-то чудом, незаметно не только для немцев и большевиков, но и для самих себя, как в сказке, оказаться по другую сторону фронта, то есть лишь два выхода: примкнуть к Власовской армии или искать себе место в нейтральных странах на правах эмигрантов.
Данилов рассказал нам, что еще за несколько недель до нашего приезда во Львов наши предшественники пытались договориться с партизанами украинских националистов. Те были «у себя дома», основательно разместились в лесах на склонах Карпатских гор и понемногу, для тренировки, повоевывали с немецкими гарнизонами. У них были и базы, и связи, и, самое главное – мощная поддержка населения.
Наши товарищи просили о встрече с руководителями их Организации в надежде на то, что удастся все же договориться о нейтралитете и об «аренде» места в глухомани Карпатских гор, чтобы создать там временный лагерь для пары десятков вооруженных партизан на время наступления советских войск. Встреча должна было состояться на условленном месте в городе Самбор. Однако из «хозяев» никто на нее не явился. Более того, в городе неизвестные хулиганы спровоцировали драку, основательно поколотили и ограбили наших послов.
Хорошо еще, что они не взяли с собой оружие…
Обращаться за помощью к немцам большинство из нас считало не только неэтичным, но и очень опасным – ведь те обязательно проверили бы нашу принадлежность к какой-либо организации. Для них не составило бы особенной сложности найти наши листовки с призывами «Бей фашиста и коммуниста!».
Оставалось надеяться, что оккупанты (а среди них – и нам это было известно – в предчувствии полного поражениия уже набирала мощь прослойка противников политики Гитлера) не будут особенно принципиальными и не станут вникать в наши внутренние дела, которые их особенно и не касались.
Но где искать представителей такой «прослойки»?
В системе «Abwehr» создалась и с каждым днем усиливалась очень неблагоприятная для немцев обстановка. С одной стороны, командования требовало отправлять в советский тыл все новые и новые группы разведчиков – диверсантов; основательно готовить их времени уже не было, потому пользовались они самой сокращенной программой. С другой стороны, желающих принять участие в такой авантюрной командировке даже среди военнопленных становилось все меньше.
Данилову каким-то образом удалось выйти на кого-то из довольно высоких чинов немецкой разведки. Не называя свою политическую ориентацию, он получил согласие на то, чтобы – без всяких обязательств с нашей стороны – переправить две группы по двенадцать человек в глубокий тыл Советской армии.
Это был для нас оптимальный вариант.
Тем не менее, мы колебались, раздумывая над тем, а имеем ли мы моральное право идти на сговор со спецслужбами одного из злейших врагов своей Родины, пусть даже с благими намерениями.
Однако другого выхода у нас не было.
Кроме того, мы ни при каких обстоятельствах не собирались идти на службу к врагу или оказывать ему какую-либо помощь. Наоборот, пытались использовать его возможности для достижения своих промежуточных целей.
И мы решились.
По сигналу нашего «шефа» готовы были выехать к месту своей новой дислокации и уйти в самостоятельную, полную смертельной опасности авантюру, навсегда оставив своих родных и близких.
Тяжелее всех на душе было, пожалуй, у Елены Манохиной. Она оставляла во Львове, на чужой квартире своих родителей, очень пожилых людей: отца – профессора палеонтологии и маму – научного работника. Людей совсем не приспособленных к жизни, тем более в экстремальных условиях.
Профессор Георгий Васильевич Манохин был до этого директором музея в Бердянске. Лена вместе с родителями успела побывать в командировке в Берлине. Они возвращались домой, но дальше Львова дорога была закрыта, и доехать им так и не пришлось.
История их злоключений началась еще летом 1940 года. Тогда профессор с помощью своих учеников в песчаном карьере на берегу Азовского моря отрыл, на беду свою и своего семейства, почти полностью сохранившийся скелет мамонта. До войны кости удалось перевезти во двор музея. Предстояла еще большая работа по их классификации и сборке скелета. Профессор был счастлив и радовался, как маленький ребенок.
Но румыны, оккупировавшие юг Украины, – верные союзники немцев в войне – не придали особенного значения ценности и уникальности находки. В удобно расположенном дворе музея, примыкающего к откосу горы, они устроили стрельбище для солдат. А в качестве мишеней использовали позвонки древнего ископаемого.
Профессор пытался доказать дикость затеи, обращался к высоким чинам, просил, умолял, взывал к гражданской совести, но без всякого результата. Тогда он обратился за помощью к представителям немецкого командования. Тем это польстило. Они отнеслись с большим вниманием к находке, с уважением – к профессору и поставили своего часового. Союзники долго спорили в кабинете директора музея.
Потом немцы подогнали грузовые машины, солдаты аккуратно погрузили не только кости, но и все музейные ценности, и предложили профессору с семьей занять место в кабинах для сопровождения исторического достояния в Берлин. Манохиным очень не хотелось оставлять обжитые места, удобную квартиру, однако пришлось согласиться – оставаться уже было опасно. Румыны не простили бы ни ему, ни его семье их конфликт с «союзниками».
В Берлине все богатства сгрузили в какой-то ангар, с помощью профессора на каждый экспонат и на каждую кость повесили бирку, записали в реестр и заперли металлические двери на огромный замок. Манохина тепло благодарили какие-то важные чины Имперской канцелярии, сфотографировали его для газеты, даже сняли о нем и о его находке небольшой кинофильм. А потом выдали продуктовые карточки, предоставили небольшую и очень неудобную квартиру в каком-то пригороде столицы и оставили одних в чужой стране, без работы и без всяких знакомств… Но главное – без средств к существованию.
Им пришлось бы очень трудно, если бы не встреча с русскими эмигрантами, которых много понаехало из Югославии. Елена за несколько месяцев научилась сносно объясняться по-немецки. А еще стала активным членом НТС.
Семейство решило, пока не поздно, все же возвращаться на Родину. Однако сборы затянулись, и они смогли доехать только до Львова. А там, в медицинском институте, Лена встретилась с Игорем. Мы приняли ее в свое товарищество с «основным именем» Слоненок.
Игорю тоже пришлось оставлять своих добровольных опекунов – двух бездетных милых стариков, которые приютили его в чужом для него городе, полюбили и привыкли считать своим, Богом данным, сыном.
Часть оборудования своей переносной типографии, заготовленной литературы и запас бумаги мы оставляли в тайниках для ребят, с которыми расставались.
Данилов во Львове успел жениться. Он соединил свою судьбу с Сусанной Рушковской из Новочеркасска. И готовился к отправке на Восток «всей семьей».
За нами из разведшколы, разместившейся в городе Жешув (немцы называли его Райзгоф), приехал пожилой фельдфебель на мощной грузовой автомашине с брезентовым тентом.
Нас тогда было одиннадцать: молодая чета Даниловых, Леночка Манохина, Борис Фомин, Мирослав Чипиженко, Олег Поляков, Клавдий Цыганов, Игорь Белоусов, Сергей Яковлев, Павлик Иванов и я.
Малика Мулича Данилов снабдил липовыми документами и выпроводил в Дабендорф – офицерскую школу РОА. Он решил, что не имеет никакого морального права вести на очень опасное дело иностранца, который и так очень много сделал для Организации и России.
Немецкое руководство школы приняло нас хорошо. Встретили приветливо, очень довольны были пополнением, особенно тем, что с нами были женщины, мило нам улыбались и обещали, что все будет отлично.
Но уже при размещении возникли первые разногласия. Руководство школы не выполняло первое условие нашей с ними договоренности: нас поселили не в месте, отделив Данилова с женщинами.
На другой день выяснилось, что отправлять женщин им вообще «неудобно»: «не принято по инструкциям». «Временно» оставить при школе они хотели и Данилова, а взамен намеревались отправить с нами радиста и двух своих разведчиков.
