Я выберусь из этого мира

Lusy Westenra

Я выберусь из этого мира

Лаборатория была погружена в вязкую тишину, нарушаемую лишь ритмом приборов и мерным капанием жидкости в прозрачных трубках. Слабое свечение капсул делало помещение похожим на храм, где жертвами становились не люди, а сама жизнь.

Онисама сидел за длинным столом, но взгляд его снова и снова возвращался к шприцу, лежавшему в стороне. Внутри густо переливалась тёмная кровь. Шприц, который он когда-то принёс из старой лаборатории.

Воспоминания настигали его вспышками – будто короткие, болезненные кадры: холодный пол, багровый свет ламп, собственный крик, сорванный до хрипоты. Его пальцы, судорожно сжимающие металлический корпус, когда он набирал кровь у мёртвого Луки. И тошнотворное осознание, что руки, дрожащие от боли, принадлежат убийце.

Он отвернулся от шприца, но тень прошлого не отступила. Перед ним – крошечный эмбрион, соединённый из яйцеклетки и выбранной им спермы. Всё шло по строгому плану, каждый шаг был выверен десятками поколений до него. Но когда пальцы коснулись холодного металла шприца, план распался.

Не понимая сам, зачем это делает, Онисама ввёл в капсулу кровь Луки. Движение было резким, почти инстинктивным, будто это не он решал, а сама судьба.

– Хотя бы часть тебя останется, – прошептал он одними губами.

Он сделал её девочкой. Дочерью Луки. В глубине души он верил: даже если она унаследует его характер, то, возможно, женская оболочка смягчит жестокость. Что-то в ней станет другим. Спокойнее. Чище.

«Ты не должен исчезнуть совсем», – думал он.

Закрыв капсулу, он вернулся к работе. Остальные девяносто девять детей создавались строго по правилам, из других образцов. В лабораторном журнале он аккуратно записал имена «родителей» – чужих мужчин и женщин, чтобы никто никогда не узнал правды.

Только в его сердце оставалась тайна: продолжение Луки будет жить.

Прошло три года. Всё шло своим чередом: новое поколение росло под присмотром Саны и других чистых, у которых была предрасположенность к воспитанию детей.

В большом зале, полном света и голосов, смех перемешивался с детскими шагами и хлопками ладошек. Кто-то катался на руках у воспитателей, кто-то играл в догонялки, кто-то разглядывал кубики, складывая их в немыслимые башни.

Посреди этой суеты сидела Сана, окружённая ребятнёй. Она терпеливо следила за порядком, мягко поправляла и направляла, улыбаясь каждому. Но взгляд её то и дело возвращался к одной девочке, что стояла в углу.

Эта девочка будто нарочно выпадала из общего строя. Утренние косички давно превратились в растрёпанный веник: одна резинка уже куда-то исчезла, вторая держалась на честном слове, болтая на распущенных прядях. На ногах у неё – два разноцветных носка, а платье успело испачкаться краской. Она глядела из-под лобья, холодно и оценивающе, будто вовсе не ребёнок. Это была Люсиль.

Она не играла, не смеялась с другими, а пристально смотрела на мальчика, сидевшего чуть поодаль. Тот был кругленьким, с мягкими щеками и короткими каштановыми волосами. Он возился с игрушечной кухней: аккуратно ставил пластиковую сковородку на плитку и с серьёзным видом «жарил» пирожки.

Это был Киросава. Его полнота удивляла воспитателей. Сана даже показывала мальчика Онисаме, спрашивая, всё ли в порядке. Онисама лишь разводил руками: анализы в норме, пусть растёт. «Перерастёт, – говорил он, – будем наблюдать, но всё обойдётся». Сана перестала волноваться, но изредка всё же с любопытством поглядывала на «пирожка».

Люсиль же смотрела на него слишком долго. Наконец подошла, ткнула мальчика пальцем в плечо и насмешливо сказала:

– Да ты сам как пирожок!

Слова прозвучали обидно. Киросава покраснел, глаза его заблестели от смущения и злости. Но Люсиль только расхохоталась и, словно птица, вспорхнула в сторону, усевшись у стены. Она смеялась звонко, заливисто, словно сама шутка была нужна только ей.

Киросава сидел неподвижно, чувствуя, как щёки горят. Сначала ему было больно и стыдно. Но чем дольше он смотрел на Люсиль, которая хохотала, закрыв лицо ладонями, тем сильнее ловил себя на странном чувстве: её смех ему нравился.

Он собрал все игрушечные кастрюльки и сковородки в коробку, поднял её и решительно направился к Люсиль. Девочка перестала смеяться, выпрямилась, уставилась на него огромными серо-зелёными глазами.

Киросава остановился перед ней, вдохнул и сказал:

– Если я пирожок, то ты будешь настоящий обжора. Давай играть вместе.

Люсиль моргнула, пожала плечами – и впервые не стала спорить.

С того самого дня, как Люсиль обозвала Киросаву «пирожком», они стали неразлучны. Прошло два года, и теперь, когда детям было почти по пять, взрослые уже привыкли к тому, что где Люсиль – там и Киросава.

Она выбегала из комнаты девочек, босиком, с растрёпанными волосами, едва завидев Киросаву в коридоре. Разбегалась и с визгом бросалась ему на спину или в грудь, сбивая с ног.

– Люсь! – стонал Киросава, падая навзничь, прижимая к себе девчонку, чтобы она не ударилась. – Ты мне все рёбра переломаешь!

– Не ной, пирожок! – заливалась смехом она и каталась вместе с ним по полу.

Даже если ему было больно, он улыбался и поднимался, отряхивая одежду. Всегда – за ней, всегда – рядом.

Взрослые не могли не замечать этой странной близости. Сана, сидя в зале, где дети собирались на игры, качала головой, наблюдая, как двое вечно держатся вместе.

– Они словно близнецы, – сказала она как-то Инисе, когда тот помогал раскладывать материалы для урока. – Смотри: вместе едят, вместе играют, вместе дерутся.

Иниса усмехнулся, поправив пшеничные волосы.

– Не дерутся, а тренируются, – заметил он мягко. – Люсиль, конечно, заводная. Но посмотри, как он её принимает. Это редкость – найти друга так рано.

– Или врага, – пробормотала Сана. – Её характер… Она неуправляемая.

Слова Саны не были преувеличением. За эти два года Люсиль не раз показывала, что правила – не для неё.

– Люсиль! – Сана поймала её за руку, когда та прятала за спину яркий карандаш. – Это не твоё. Верни.

– Я? – девочка распахнула серо-зелёные глаза и изобразила удивление. – Это Киросава взял.

– Неправда! – воскликнула Сана. – Я видела, как ты…

– Это я, – тихо сказал Киросава, выступив вперёд. – Я взял. Простите.

Сана вздохнула, отпуская руку девочки. Люсиль усмехнулась уголком губ, и в её взгляде блеснула победа.

Другой раз её поймали ночью: под матрасом Люсиль лежали мелкие игрушки, куски ткани, бусинки, вытащенные с учительских столов.

– Люсиль, что это?! – Сана держала в руках пригоршню мелочей.

– Это не моё, – ответила девочка, не моргнув. – Киросава туда положил.

– Это я, – снова сказал он, поднимая глаза на взрослых. – Я положил. Ей ни при чём.

– Кира, – Сана опустилась на корточки, заглядывая ему в глаза. – Зачем ты всё время берёшь её вину на себя?

Мальчик смутился, пожал плечами.

– Потому что… если её будут ругать, ей будет грустно.

Сана потерла переносицу, сдерживая улыбку и раздражение одновременно.

– Господи, что же из вас выйдет…

Онисама не вмешивался, но отчёты Саны и Инисы слышал регулярно.

– Слишком близки, – говорила Сана. – Она тянет его вниз. Ворует, врёт, провоцирует. А он – берёт всё на себя.

– Но ты же видишь, – возражал Иниса, улыбаясь. – Он светится рядом с ней. А она смеётся – только рядом с ним. Разве плохо, что они нашли друг друга?

Сана вздыхала, качала головой.

– Иногда мне кажется, что это не дружба, а беда.

Иниса пожимал плечами:

– Быть может. А может, именно они докажут, что истинная связь существует.

В тот вечер Люсиль и Киросава снова сидели вместе, уткнувшись в одну книгу с картинками. Девочка подперла голову ладонью, лениво перелистывая страницы. Мальчик – серьёзно и увлечённо показывал пальцем, что «это дом», «это дерево», «а это – кухня».

– Кира, – сказала вдруг Люсиль, щурясь. – Знаешь что? Если я буду воровать, ты всё равно скажешь, что это сделал ты?

– Да, – кивнул он без колебаний.

– Глупый пирожок, – хмыкнула она и улыбнулась.

И смех её снова разлился по комнате – звонкий, как колокольчик, заставляя его сердце стучать быстрее.

Детям было почти по шесть лет. Здание, где они жили и учились, гудело, словно улей: смех, топот, звонкие голоса. Большинство детей росли любознательными, послушными, тянулись к играм и учёбе. Все – кроме Люсиль. Она всегда находила способ выделиться: то спорила с воспитателями, то сбегала с уроков, то утаивала что-то под матрасом.

Однажды вечером возле здания прошёл чистый из старших поколений. Он беседовал с приятелем, а из кармана у него нечаянно выскользнула пачка сигарет. Он не заметил, а вот Люсиль заметила сразу.

Серая пачка блеснула на камне. Девочка рванула к ней, прикрыла ногой и, оглянувшись, сунула в карман. Никому ничего не сказала.

Поздно вечером, когда все дети уже готовились ко сну, она бесшумно выскользнула из комнаты девочек. Приглушённым шёпотом позвала:

– Кира! Пошли.

– Куда? – Киросава сонно протёр глаза, высунувшись из комнаты мальчиков.

– Тсс. Дело есть. Я тебе покажу, как взрослые живут.

Она ловко помогла ему перелезть через низкий забор, ведущий в сад. Киросава ворчал, что уронит штаны, но всё равно шёл за ней.

На лавочке, спрятавшись в тени, Люсиль достала «добычу».

– Смотри! – она потрясла пачкой. – Это сигареты. Настоящие.

– Это же для взрослых, – замялся Киросава.

– А я уже взрослая, – самоуверенно заявила она. – Хочешь – научу.

Она сунула в рот криво зажатую сигарету и попыталась зажечь спичку. Пламя дрогнуло, едва коснулось бумаги, и девочка шумно затянулась. Уже через секунду её лицо исказилось, глаза защипало, и она закашлялась так, что едва не выронила сигарету.

– Видишь? Легко! – прохрипела она, вытирая слёзы. – Твоя очередь, пирожок.

– Я?.. – Киросава неуверенно взял сигарету. – Ну ладно.

Он тоже попытался затянуться, но через миг начал кашлять ещё громче. Оба согнулись пополам, хрипя и смеясь, как будто это было самое весёлое приключение на свете.

И тут позади раздался голос:

– Ну и что вы тут устроили?

Дети вздрогнули. В тени сада стоял Иниса, скрестив руки на груди. Его лицо оставалось спокойным, но взгляд был строгий.

– Э-э… мы просто… – пробормотал Киросава, пряча пачку за спину.

– Это я! – выпалила Люсиль. – Это я всё придумала.

– Нет, это я! – выкрикнул Киросава, прикрывая её.

Иниса шагнул ближе, вытянул пачку из рук мальчика и посмотрел на них обоих.

– Хватит. Мне надоело, что вы всё время играете в эти «кто виноват». Сигареты – не игрушка. Поняли? Вы дети. Вы ещё даже кровь толком не пьёте, а уже считаете себя взрослыми.

Оба молчали, глядя в землю. Люсиль нахмурилась, Киросава виновато теребил край рубашки.

– Вставайте. Пошли внутрь, – сказал Иниса и крепко взял их за руки.

Позже, сидя с Саной за столом, он тяжело вздохнул:

– Нашёл их за домом. Курили. Чуть не задохнулись оба.

Сана закрыла глаза рукой.

– Боже мой, эта девочка… Она неуправляема. Я надеялась, что это пройдёт, но сомневаюсь.

– Киросава всё равно рядом, – мягко заметил Иниса. – Может, он её исправит.

Сана покачала головой:

– Исправить Люсиль?.. Я не уверена, что это вообще возможно. Но будем надеяться.

Вечер в лаборатории был тихим. Слабый свет ламп скользил по металлическим поверхностям, приборы мерно гудели, словно дышали в такт городу. Онисама сидел за столом, когда в дверь постучали.

– Войдите, – отозвался он.

В комнату вошли Сана и Иниса. По их лицам сразу было видно: разговор будет серьёзным.

– У нас проблема, – первой начала Сана, садясь напротив. – Снова с Люсиль.

Иниса кивнул и добавил мягче:

– Я застал её и Киросаву вечером за домом. Они пытались курить. Пачка сигарет оказалась у неё. Кашляли так, что едва не задохнулись.

Онисама не дрогнул лицом, лишь слегка нахмурил брови.

– Это дети, – сказал он. – Любопытство естественно.

– Любопытство – да, – резко возразила Сана. – Но она всегда идёт наперекор. Воровство, ложь, теперь это. Она тянет Киросаву за собой. И он всё время прикрывает её! Он берёт вину на себя, а она только смеётся. Если это не остановить сейчас… – Сана замолчала, сжав ладони.

– Я не хочу наказывать детей слишком строго, – мягко заметил Иниса. – Но и закрывать глаза нельзя.

Сана повернулась к Онисаме, её взгляд был твёрдым:

– Что нам делать? Ты сам видишь, это не похоже на обычные детские шалости. Она упряма, хитра и не слушает слов. Я боюсь, что дальше будет только хуже.

Онисама какое-то время молчал. Его голубые глаза казались ещё холоднее в свете лампы. Наконец он сказал:

– Она всего лишь ребёнок. Любовь и забота – вот главное. Не нужно давить строгостью. Взрослые поступки приходят с возрастом. Пока же она ищет границы дозволенного. Вы должны быть рядом. Наблюдать. Учить. Но не ломать.

Сана с сомнением качнула головой, но промолчала. Иниса облегчённо выдохнул и встал.

– Мы будем следить, – пообещал он.

Когда дверь за ними закрылась, тишина вновь вернулась в лабораторию. Онисама остался один. Некоторое время он неподвижно сидел, всматриваясь в темноту, а потом протянул руку к архивам.

Папки с данными шестилетней давности тихо зашуршали под его пальцами. Он нашёл нужный раздел – список ста капсул прошлого поколения. Глаза скользили по строкам, пока не наткнулись на знакомую запись.

Капсула №47.

Официальные родители – имена подставные. Но пометка, едва заметная, оставленная его собственной рукой… кровь. Кровь Луки.

Онисама задержал дыхание. Сердце болезненно толкнулось в груди.

– Дочь Луки, – прошептал он.

Он откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. Внутреннее беспокойство поднималось, но он заставил себя выдохнуть медленно, ровно.

«Она унаследовала характер, – подумал он. – В этом нет сомнений. Лука всегда был упрямым, дерзким, жадным до запретного. Похоже, дочь пошла в него.

Онисама аккуратно убрал папку обратно. Решение было принято: он будет наблюдать за ней. Через отчёты Саны и Инисы, через собственные наблюдения. Но тайна останется только в его сердце.

В этот вечер он особенно остро почувствовал, как тонка грань между прошлым и настоящим.

Весна пришла в город мягко, но в здании детей было неспокойно. Семилетие нового поколения – особый день. Сегодня каждому предстояло впервые попробовать кровь и сделать шаг во взрослую жизнь чистых.

Но ещё до праздника утро оказалось трудным. Некоторые дети лежали с красными щеками, жалуясь на жар. Обращение начиналось: тело перестраивалось, просыпались клыки и жажда. Воспитатели спокойно наблюдали, привычные к этому процессу, но дети всё равно испытывали смятение.

Люсиль лежала на своей кровати, широко раскрыв глаза. Она не дрожала и не плакала, как другие девочки. Её взгляд упирался в потолок, а мысли метались, будто кто-то чужой нашёптывал их изнутри.

Ей чудились коридоры старой лаборатории: тусклый свет, запах металла и крови. Она видела свои – нет, чьи-то – руки, которые держали скальпель. Видела детей в капсулах, людей, прикованных к столам. Холодные опыты, бесстрастные шаги от комнаты к комнате.

Она села и уставилась на ладони. Маленькие, детские, слабые. Но память подсовывала другое – руки взрослого мужчины, длинные пальцы, испачканные в чернилах и крови.

Сердце забилось так, что в ушах зашумело. Люсиль поднялась и пошла по коридору, шатаясь, будто её вели невидимые нити. В туалетной комнате она заперлась одна и подошла к зеркалу.

Зеркало отражало её полностью. Маленькая девочка в длинной ночной рубашке, волосы растрёпаны, щёки пылают жаром. Но чем дольше она смотрела, тем меньше видела себя.

Глаза сузились. Лицо вытянулось. В отражении стоял мужчина лет тридцати, с пепельными волосами, серо-зелёными глазами. Взгляд холодный, пронизывающий, знакомый до боли.

– Лука… – шёпотом сказала она.

Она ахнула и отпрянула от зеркала, но отражение не исчезло. Оно словно издевалось, показывая правду.

Воспоминания нахлынули. Лаборатория. Опыт за опытом. Теории. Чистые в капсулах. Живые тела – как материал для исследований. И смех – её собственный смех, но мужской, низкий, полный безумного восторга.

Она прижала ладони к лицу.

«Я живу. Но это не я. Это он. Лука. Запертый в теле девочки…»

Слёзы навернулись на глаза, но она их не вытерла. Стояла, всматриваясь в хрупкое отражение семилетней девочки и не могла поверить.

– Нет… это не может быть правдой, – прошептала она. Но в душе знала: правда.

Она долго смотрела в зеркало. Время будто остановилось.

И вдруг всплыла ещё одна картинка: два или три года назад в их здание приходил Онисама. Говорил о чём-то с Инисой. Высокий силуэт, чёрные волосы, холодный взгляд – и то, как сердце сжалось, когда она увидела его.

Люсиль – нет, Лука внутри неё – почувствовал то же самое, что и тогда, в прошлой жизни.

Сад был украшен так, словно это был настоящий городской фестиваль. Длинные столы ломились от сладостей: пирожные, фрукты, напитки в хрустальных кувшинах. Музыка переливалась лёгким звоном, и дети, сбивчивые, взволнованные, толпились у входа.

Сегодняшний день был особенным: их семилетие. День, когда каждый впервые пробует кровь – не из пробирки, а живую, настоящую. День, когда они окончательно становились частью общества чистых.

Люсиль шла рядом с Киросавой. Он время от времени бросал на неё тревожные взгляды: девочка выглядела бледной, глаза потемнели, губы сжаты. Она не прыгала ему на спину, не кричала «пирожок». Она молчала.

«Наверное, температура…» – решил Киросава, и сердце сжалось от заботы.

Детей выстроили в длинный ряд, плечо к плечу. Сана ходила между ними, поправляла воротники, гладила по головам, успокаивала.

– Всё будет хорошо, – говорила она. – Не бойтесь.

На площадку стали выходить старшие чистые: мужчины и женщины из разных поколений. Их было больше сотни. Каждый подходил к ребёнку, склонялся и тихо предлагал:

– Не желаешь выпить моей крови?

Одни дети кивали сразу, едва сдерживая нетерпение. Их глаза вспыхивали красным, клыки прорезали нежные губы, и первый укус оставлял на коже взрослого тонкий след. Другие – смущались, отказывались, и тогда к ним подходил следующий.

Вскоре воздух наполнился едва уловимым ароматом крови. У большинства детей глаза заалели, они дрожали от возбуждения, но всё же учились контролировать жажду.

Люсиль стояла неподвижно. Первым к ней подошёл молодой парень – высокий, красивый, с улыбкой на лице. Он присел на корточки, заглядывая ей в глаза.

– Ну что, малышка? Хочешь попробовать?

Люсиль посмотрела на него холодным, пронзающим взглядом – взглядом, который не принадлежал ребёнку. Губы её изогнулись в насмешке, и она покачала головой.

– Нет.

Парень удивился, но лишь пожал плечами и отошёл к следующему ребёнку.

Вскоре к ней подошла девушка, протянула руку:

– Может, я попробую ещё раз? Хочешь моей крови?

– Нет, – отрезала Люсиль и отвела взгляд.

Сана заметила это. Она подошла ближе, остановилась рядом с девочкой.

– Ты уже второму отказываешь, – тихо сказала она. – Совсем не хочешь?

Люсиль подняла на неё глаза. Взгляд был тёмный, не по-детски серьёзный.

– Хочу. Но не их.

– Чью же тогда? Тебе кто-то понравился? – Сана нахмурилась.

Девочка молча подняла палец и указала в сторону, где у края сада стоял Онисама. Он беседовал с Инисой, обсуждая какие-то научные проекты, изредка бросая взгляд на происходящее.

Сана удивлённо распахнула глаза.

– Он не предлагал сегодня свою кровь, Люсель. Но… я спрошу.

Она окликнула:

– Онисама!

Тот повернулся, и, уловив серьёзность в голосе Саны, медленно подошёл.

– Что случилось?

– Эта девочка… – Сана кивнула на Люсиль. – Она отказывается от всех. Хочет только твою кровь.

Онисама посмотрел на девочку. Та стояла прямо, неподвижно, и её серо-зелёные глаза впились в него. В них было что-то странное, слишком взрослое для семилетней.

– Как тебя зовут? – спросил он, опускаясь на колени, чтобы оказаться на её уровне.

– Люсиль, – тихо ответила она.

Сердце Онисамы дрогнуло. Это имя он помнил из архивов. Дочь Луки.

На лице его появилась мягкая, едва заметная улыбка.

– Хорошо, Люсиль. Если ты хочешь именно мою кровь, я не против.

Он обнажил шею, слегка наклонившись к ней. Девочка медленно потянулась вперёд. Маленькие клыки блеснули на солнце и осторожно коснулись его кожи.

Укус был лёгким, почти детским, но уверенным. Тёплая кровь коснулась её губ, и жар, сжигавший тело, отпустил.

Она отпрянула быстро, вытерла губы ладонью. Но перед этим на секунду задержала взгляд на Онисаме – и в её глазах мелькнул испуг. Словно она боялась его запаха, его вкуса, его близости.

Затем резко отвернулась и быстрым шагом отошла в сторону, не оглядываясь.

Онисама поднялся с колен, посмотрел на Сану.

– Вот так, – сказал он. – Она сделала выбор.

– Это и есть та самая Люсиль, о которой мы говорили, – тихо напомнила Сана.

Онисама ничего не ответил. Он лишь проводил девочку взглядом, в душе ощущая странную смесь нежности и тревоги.

Когда музыка стихла, а взрослые начали убирать со столов, дети всё ещё шумно переговаривались, делились впечатлениями. Щёки у многих горели, глаза сверкали алым отблеском: первый опыт крови всегда оставался незабываемым.

Киросава, взъерошенный и запыхавшийся, нашёл Люсиль у края сада. Она сидела на скамейке, ссутулившись, словно хотела остаться незаметной.

– Люсиль! – он подбежал, сияя. – Ты не представляешь! Я… я сделал это три раза! Трёх взрослых! – он выставил вперёд три пальца, гордый до предела. – И это… это было так вкусно! Даже вкуснее, чем пирожки.

Он рассмеялся, вспоминая, как один из взрослых пошутил: «Ты точно станешь кулинаром – даже кровь сравниваешь с пирожками».

Люсиль поначалу смотрела куда-то вбок, не слушая. Ветер трепал её растрёпанные волосы, и в глазах отражалось не веселье праздника, а холодная тяжесть. Но вдруг она подняла взгляд на Киросаву.

Мягкая улыбка скользнула по её губам.

– Молодец, пирожок, – сказала она тихо. – Ты смелый.

Киросава вспыхнул от счастья, что она похвалила его. Он сел рядом и начал взахлёб пересказывать подробности: кто как предлагал ему кровь, какой был вкус, как у него закружилась голова от удовольствия.

А Люсиль слушала его вполуха и думала о другом.

«Быть ребёнком, наверное, не так уж плохо…»

Она прикрыла глаза, позволяя себе впервые за долгое время ощутить тепло рядом с собой – не холод одиночества, а простую радость Киросавы.

«Но если Онисама узнает… если он поймёт, что я – Лука, он снова убьёт меня. Я не позволю. Пусть все думают, что я всего лишь девочка. Пусть я буду обычным ребёнком. Для него я останусь Люсиль, и никто больше».

Она снова улыбнулась Киросаве – уже искренне.

И в этот миг её смех и его сияющие глаза переплелись, будто в этот вечер всё зло прошлого действительно могло раствориться в детской дружбе.

Прошла неделя после праздника обращения. Жизнь снова текла привычным руслом: дети играли, учителя наблюдали, Сана и Иниса вели занятия.

Люсиль же – старалась быть прежней. Она вновь хохотала, прыгала на Киросаву, тянула за волосы соседок по спальне, подсовывала чужие вещи под матрасы, но теперь делала это куда тоньше. В её поступках появилось расчётливое изящество. Она заранее придумывала хитрые уловки, подстраивала так, чтобы вина всегда падала на случайность или вовсе растворялась без следа.

Взрослые перестали её ловить.

– Странно, – недоумевал Киросава, глядя, как Люсиль снова выскакивает сухой из воды. – Теперь тебя вообще никто не наказывает… Ты стала умнее?