Энни из Зелёных Мансард

– Нет. Я же не твоя тётя и считаю, нельзя называть людей тем, кем они не являются.

– Но мы могли бы представить, что вы мне тётя.

– Я не могла бы, – сурово отвергла такую возможность Марилла.

Глаза у Энни широко распахнулись.

– Неужели вы никогда не представляете себе вещи иными, чем они есть?

– Нет.

– Ох! – глубоко втянула в себя воздух Энни. – Как же многого вы себя лишаете!

– Не доверяю я таким представлениям, когда вещи кажутся не самими собой, – покачала головой Марилла. – Если Господь поместил нас в определённые обстоятельства, значит, Ему не угодно, чтобы мы собственным воображением эти обстоятельства от себя убирали. Кстати, Энни, сходи-ка в гостиную. Там на каминной полке стоит цветная литография с молитвой, которую ты должна сегодня в свободное время выучить наизусть. Таких молитв, как вчера, ты больше произносить не должна.

– Полагаю, у меня вышло не очень ловко, – с покаянным видом проговорила девочка. – Но, понимаете, это же была первая в моей жизни попытка. Нельзя ожидать от человека, что он прямо сразу начнёт очень хорошо молиться. Я потом легла спать, и у меня сразу придумалась такая великолепная, шикарная молитва, как я вам и обещала. Длинная, почти как у священника, и такая же поэтичная. Но когда я проснулась сегодня утром, ни слова не смогла вспомнить, и, боюсь, больше мне уже настолько хорошо не придумать. Почему-то, если придумываешь второй раз, всегда получается хуже, чем в первый. Вы когда-нибудь замечали это?

– Энни, запомни хорошенько: когда я тебя о чём-то прошу, тебе именно этим и надо сразу заняться, а не стоять и не обсуждать. Просто пойди и принеси то, о чём я тебе говорила.

Энни быстро направилась сквозь прихожую в гостиную, однако назад не вернулась. Прождав её минут десять, Марилла отложила вязание, нахмурилась и пошла за ней. Девочка нашлась перед картиной, висевшей в простенке между окнами. Маленькая и худенькая, стояла она, замерев в таинственных бело-зелёных бликах света, который струился сквозь яблони и виноградные лозы из сада, и глаза её пламенели мечтой.

– О чём ты думаешь, Энни? – резко осведомилась Марилла.

Девочка, вздрогнув, вернулась откуда-то издалека.

– Об этом, – указала она на цветную картину под названием «Христос благословляет маленьких детей». – Просто представила себе вдруг, будто я одна из них. Вот эта девочка в синем платье, которая стоит в углу отдельно от всех и, вероятно, никому не принадлежит. Ну вроде меня. Вам не кажется, что она выглядит одинокой и грустной? Я думаю, у неё нет ни отца, ни мамы, но она тоже жаждет благословения и робко подкрадывается к толпе в надежде, что её никто не заметит, кроме Него. Я знаю, что она чувствует. Уверена, что знаю. Сердце у неё, должно быть, громко стучит, а руки похолодели, как у меня, когда я всё спрашивала, смогу ли остаться. Ей тоже страшно, что Он может не обратить на неё внимания. Но Он, скорее всего, обратит. Вам самой так не кажется? И я пыталась представить себе, как она к Нему незаметненько подбирается – ближе, ещё ближе и ещё, пока не окажется совсем рядом. И вот Он заметил её и опустил ей на волосы руку. Представляете, как затрепетала она от восторга и радости! Жаль только, художник изобразил Его таким грустным. Его всегда почему-то грустным изображают. Вы заметили? А я верю, что на самом деле Он печальным не выглядел. Иначе дети Его испугались бы.

– Энни, – сказала Марилла, удивляясь самой себе, что не прервала её гораздо раньше. – Ты не должна говорить подобное. Это непочтительно. Совершенно непочтительно.

Взгляд Энни стал изумлённым.

– Но я как раз чувствовала себя почтительной просто до невозможности. Я совершенно не хотела быть непочтительной.

– Я тоже думаю, что это не намеренно, но всё равно нельзя говорить о подобном так фамильярно. И ещё одно, Энни. Когда я тебя за чем-нибудь посылаю, это нужно немедленно принести, а не впадать в мечтания и воображения перед картинами. Запомни. А теперь возьми картинку, отправляйся с ней на кухню, сядь там в уголке и выучи наизусть молитву.

Энни приставила картинку к кувшину с цветами яблони, которые сорвала в саду, чтобы украсить обеденный стол (новшество, встреченное Мариллой косым взглядом, но молча), и принялась внимательно изучать её, подперев руками подбородок.

– Мне нравится, – наконец нарушила она молчание, в которое была погружена несколько минут. – Красиво. Я эту молитву однажды уже слышала от директора приютской воскресной школы. Но тогда она мне не понравилась. У него был такой надтреснутый голос… И молитва у него получилась будто бы по обязанности, которую ему не очень приятно выполнять. А ведь она… если и не совсем поэзия, то вызывает во мне такие же чувства, как и стихи. «Отче наш, Сущий на небесах! Да святится имя Твоё!» Это похоже на прекрасную мелодию. О, я так рада, что вы дали мне её выучить, мисс… Марилла.

– В таком случае выучи хорошенько. И помолчи, – коротко бросила ей Марилла.

Энни, наклонив кувшин с цветами поближе к лицу, нежно поцеловала белый бутон, окаймлённый розовой полосой, после чего ещё какое-то время упоённо его разглядывала, а потом спросила:

– Марилла, как вы думаете, у меня может когда-нибудь появиться в Авонли сердечный друг?

– Какой друг?

– Сердечный. Ну, понимаете, такой очень близкий друг, по-настоящему родственная душа, которому я смогу доверить свою собственную душу. Я всю жизнь о таком мечтала, но не надеялась когда-нибудь встретить, а теперь столько моих самых прекрасных мечтаний одновременно сбылось. Вдруг это тоже сбудется? Как вы считаете, это возможно?

– На Яблоневом склоне живёт Диана Барри. Она примерно твоего возраста. Очень милая девочка и, возможно, станет тебе подругой, когда вернётся домой. Она сейчас навещает в Кармоди свою тётю. Однако тебе будет необходимо следить за своим поведением. Миссис Барри – женщина очень придирчивая и позволит дочери общаться только с приличной, умеющей себя вести девочкой.

Энни смотрела на Мариллу сквозь цветы яблони горящими от любопытства глазами.

– А как выглядит эта Диана? Надеюсь, волосы у неё не рыжие? Мне достаточно и того, что я сама рыжая, в сердечной подруге я вовсе такого не вынесу.

– Диана очень хорошенькая. Волосы у неё чёрные, глаза тоже, а щёки румяные. Да к тому же она ещё умная, а это гораздо лучше, чем красивая внешность.

Марилла была не меньшим блюстителем нравственности, чем Герцогиня из «Алисы в Стране чудес», и придерживалась твёрдого убеждения, что всё сказанное ребёнку обязано содержать мораль.

Энни, однако, легкомысленно пропустила мимо ушей моральный вывод, сосредоточившись целиком и полностью на восхитительных возможностях, которые перед ней открывались.

– О, я так рада, что она хорошенькая! Если уж мне самой не суждено быть красивой, пусть хотя бы моя сердечная подруга будет красавицей. Когда я жила с миссис Томас, у неё в гостиной стоял книжный шкаф со стеклянными створками. Книг в нём не было. Вместо них миссис Томас там хранила лучший семейный фарфор, а иногда ещё варенье и маринады, пока их запасы не подходили к концу. В одной створке стекла не было, его разбил мистер Томас, когда как-то вечером находился… не совсем в форме. Но другая створка была цела, и я представляла, будто моё отражение в ней – это другая девочка, которая живёт за стеклом. Я назвала её Кети Морис и часами с ней разговаривала, особенно по воскресеньям, и у нас была очень близкая дружба. Мы представляли себе, что книжный шкаф зачарован, и, знай я заклинание, мне удалось бы пройти сквозь стекло в комнату, где вместо фарфора и припасов миссис Томас находится комната Кети Морис. Она взяла бы меня за руку и отвела в чудесную страну, полную цветов, солнца и фей, и мы стали бы жить там долго и счастливо. Когда я переехала к миссис Хаммонд, у меня чуть сердце не разорвалось от расставания с Кети. Она тоже очень тяжело это пережила. Я точно знаю. У неё прямо слёзы стояли в глазах, когда мы прощались с ней через стекло книжного шкафа.

У миссис Хаммонд книжного шкафа не было, но неподалёку от её дома, чуть выше по реке, была небольшая, продолговатая зелёная долина, а в ней пряталось чудеснейшее эхо. Каждое слово возвращалось, даже если совсем негромко произнести его. И я стала представлять себе, что это не эхо, а маленькая девочка по имени Виолетта. Мы стали с ней дружить, и я полюбила её почти так же, как Кети Морис. То есть не совсем так же, но почти, знаете ли. Вечером, перед отъездом в приют, мы с Виолеттой поговорили в последний раз, и её «Прощай!» вернулось ко мне очень грустным. Я так к ней привязалась, что в приюте уже не решилась представить себе какого-нибудь нового близкого друга. Да там и простора для воображения совершенно не было.

– Думаю, хорошо, что не было, – сухо отреагировала Марилла. – Я такого не одобряю. Ты, похоже, наполовину веришь тому, что нагораживаешь себе воображением. Тем более тебе будет полезно завести настоящую живую подругу. Надеюсь, вся эта ерунда из тебя уйдёт. И даже не вздумай при миссис Барри что-то сболтнуть про своих Кети Морис и Виолетту. Иначе она сочтёт тебя выдумщицей.

– О нет. Конечно, не вздумаю. Это слишком священные воспоминания. Такими не делятся со всеми подряд. Но мне показалось, вам нужно знать о них… Ой, видите? Из большого цветка яблони только что вылетела пчела! Подумать только, какое прекрасное место для жизни – яблоневый цветок. Представляете, до чего потрясающе жить в нём, когда он покачивается на ветерке. Если бы я не была человеческой девочкой, мне бы, наверное, захотелось стать пчелой и жить среди цветов.

– Вчера тебе хотелось стать чайкой, – фыркнула Марилла. – Какая-то ты непоследовательная. И вообще, что тебе было сказано? Молчать и учить молитву. Но, похоже, тебе не даётся молчание, если кто-то находится рядом. Поднимись к себе в комнату и учи.

– Ох, да я выучила её уже всю, кроме последней строчки.

– Всё равно сделай, как я тебе говорю. Поднимись к себе, доучи и оставайся там, пока я не позову тебя помочь мне с чаем.

– А можно я возьму с собой цветы за компанию? – с надеждой спросила Энни.

– Нечего наводить беспорядок в комнате, – запротестовала Марилла. – Вообще не следовало срывать их с дерева.

– Да, я и сама это почувствовала, – вздохнула девочка. – Не нужно сокращать им время прекрасной жизни. Будь я сама цветком яблони, мне не хотелось бы, чтобы меня сорвали. Но соблазн был непреодолим. А как вы поступаете, если столкнётесь с непреодолимым соблазном?

– Энни, ты слышала, что я тебе сказала? Иди в свою комнату.

И Энни, ещё раз вздохнув, поднялась к себе в восточную мансарду и села на стул возле окна.

– Ну вот. Теперь я знаю эту молитву. Выучила последнюю строчку, пока поднималась наверх. А сейчас буду придумывать вещи для этой комнаты, чтобы в моём воображении они остались здесь навсегда. Пол покрыт белым бархатным ковром со множеством розовых роз. На окнах шифоновые занавески, тоже розовые. Стены увешаны гобеленами из золотой и серебряной парчи. Вся мебель из красного дерева. Я никогда не видела красного дерева, но это так роскошно звучит. Диван завален великолепными шёлковыми подушками – розовыми, голубыми, синими и золотыми. Я изящно полулежу на нём и вижу своё отражение в великолепном большом зеркале, которое висит на стене. Я высока, величественна, на мне ниспадающее изящными складками платье из белого кружева, грудь мою украшает жемчужный крест, в волосах переливается жемчуг, волосы у меня цвета полночной тьмы, а кожа бела, как слоновая кость. Зовут меня леди Корделия Фицджеральд… Нет. Почему-то это не кажется настоящим.

Энни дотанцевала до маленького зеркала и принялась разглядывать своё отражение – худенькое лицо и серо-зелёные глаза.

– Ты всего лишь Энни из Зелёных Мансард, – очень серьёзно обратилась она к самой себе. – И сколько ни пробуешь представить себя Корделией Фицджеральд, всё равно видишь себя такой, как сейчас. Но быть Энни из Зелёных Мансард всё равно гораздо приятнее, чем быть Энн из Ниоткуда, не правда ли?

С этими словами она нежно поцеловала своё отражение в зеркале и переместилась к окну.

– Добрый день, дорогая Снежная Королева! Добрый день, берёзки в низине! И тебе добрый день, дорогой серый дом на холме! Интересно, станет ли Диана моей сердечной подругой? Надеюсь, это случится и я её очень полюблю, но всё равно никогда не забуду Кети Морис и Виолетту. Ведь иначе я их очень обижу, а я ненавижу обижать людей, даже девочку из книжного шкафа и девочку-эхо. Я должна хорошо помнить их и каждый день отправлять им воздушный поцелуй.

И Энни отправила на кончиках пальцев два поцелуя сквозь цветы вишни, а затем, подперев подбородок руками, пустилась в плавание по морю грёз.

Глава 9. Миссис Рэйчел в ужасе

Энни прожила в Зелёных Мансардах уже две недели, когда туда наконец пришла посмотреть на неё миссис Рэйчел Линд. Она не появлялась так долго вовсе не по своей вине. Причиной необычного долготерпения стал грипп, свирепо атаковавший добрую леди сразу же после прошлого визита к Марилле. Болела миссис Линд крайне редко и откровенно презирала людей, легко поддававшихся болезням. Но к гриппу она относилась почтительно, полагая его напастью, ниспосланной свыше, с коей смертному до́лжно покорно смириться. Поэтому стоически сидела дома, пока доктор не разрешил ей выйти на улицу. Тут уж она немедленно, сгорая от любопытства, устремилась к Зелёным Мансардам, чтобы увидеть наконец-то сироту Катбертов, о которой в Авонли уже ходило множество слухов и предположений.

Энни за эти две недели, не потратив впустую ни единой минуты свободного времени, успела перезнакомиться со всеми деревьями и кустами, набрела на тропу под яблоневым садом, прошла по ней вверх через полосу леса, обнаруживая по пути множество восхитительного – ручей, перекинутый через него мост, еловую рощу, арку из диких вишен, уголок, густо поросший папоротниками, и разбегающиеся во все стороны дорожки с клёнами и рябинами по бокам.

Она подружилась с родником – чудесным, глубоким, чистым, студёным, обложенным красным песчаником и окаймлённым зарослями водяных папоротников, которые походили на пальмы. За ними как раз и был перекинут через ручей бревенчатый мост.

По этому мосту Энни, пританцовывая, проходила к покрытому лесом холму, где под прямыми елями и пихтами властвовал вечный сумрак, а из цветов росли лишь мириады нежных июньских колокольчиков – самых робких и обаятельных из всех лесных цветов, да кое-где виднелись воздушно-бледные звездоцветы, похожие на призраков прошлогодних цветов. Среди деревьев поблёскивала, как серебро, тонкая паутина, а ветви пихт, раскачиваясь, казалось, вели друг с другом интересные разговоры.

В каждую из своих захватывающих экспедиций Энни отправлялась на те полчаса, которые ежедневно были отведены ей для игр. Вернувшись, она делилась с Мэттью и Мариллой накопленными впечатлениями, пока не доводила их почти до оглушённости. Мэттью, впрочем, не жаловался. Он слушал, не произнося ни слова, но с озарённым довольной улыбкой лицом. Марилла же позволяла «болтовню» лишь до того момента, пока не спохватывалась, что ей самой становится слишком уж интересно, и тогда моментально следовала команда Энни «попридержать язык».

Когда появилась миссис Рэйчел, Энни в очередной раз вольно бродила по саду среди трепетных трав, на зелень которых ложились румяные пятна вечернего солнца. Отсутствие девочки в доме предоставило доброй леди прекрасный шанс поделиться впечатлениями от своей болезни, и она им не преминула воспользоваться, щедро живописуя каждый симптом и каждый удар пульса с таким явным наслаждением, что Марилла невольно подумала: «Вот ведь, оказывается, даже у гриппа есть свои положительные стороны». Наконец, вдоволь наговорившись на эту тему, миссис Рэйчел перешла к основной цели визита.

– До меня дошли удивительные новости о тебе и Мэттью.

– Не думаю, что ты удивлена больше меня самой, – ответила ей Марилла. – Правда, теперь я уже привыкаю.

– Досадная произошла ошибка, – посочувствовала миссис Рэйчел. – Неужели вы не могли отправить её назад?

– Полагаю, могли бы, но не захотели. Мэттью она пришлась по душе, и, должна сказать, мне самой она нравится, хотя у неё, признаюсь, есть недостатки. Но дом теперь стал совсем другим. Она его оживила.

По неодобрительному выражению лица гостьи Марилла поняла, что говорить этого не следовало.

– Вы взяли на себя большую ответственность, – мрачно произнесла Рэйчел Линд. – Особенно если учесть, что у вас нет ни малейшего опыта воспитания детей. Полагаю, вы мало знаете, что она собой представляет и каков её настоящий характер. Решительно невозможно предугадать, что проявится в подобном ребёнке. Но не хочу, Марилла, тебя разочаровывать.

– А я и не разочарована, – сухо ответила Марилла. – Если уж я что-то решила сделать, то не передумаю. Полагаю, ты хотела увидеть Энни? Сейчас позову её.

Энни прибежала с сияющим от наслаждения прогулкой лицом, но, смущённая неожиданным для неё присутствием незнакомки, растерянно замерла в дверном проёме. Тесное и короткое фланелевое приютское платье, которое ей по-прежнему приходилось носить, разумеется, её не красило. Ноги из-под него казались чересчур длинными. Веснушек на лице прибавилось, и они стали заметнее. А рыжие волосы, растрёпанные ветром, сейчас выглядели особенно рыжими.

– Ну выбрали тебя уж точно не за твою внешность, – решительно прокомментировала миссис Линд.

Она относилась к числу тех очаровательных и всеми любимых людей, которые крайне гордятся своей способностью без смущения и оглядки всегда говорить именно то, что думают.

– Какая же она тощая и некрасивая, Марилла! – продолжала эта прямолинейная женщина. – Подойди-ка сюда, дитя моё. Дай мне получше тебя разглядеть. О, небо! Мыслимы ли такие веснушки! А волосы как морковь. Подойди ближе, дитя моё, тебе сказано.

Энни подошла ближе, однако совсем не так, как хотелось гостье. Преодолев одним длинным прыжком разделявшее их пространство, она остановилась с пылающим от гнева лицом перед миссис Рэйчел. Губы у Энни дрожали, да и всю её трясло.

– Я вас ненавижу, – топнув по полу, сдавленно выкрикнула она. – Я вас ненавижу! Я вас ненавижу! Я вас ненавижу! – повторила Энни, подкрепляя каждый новый выкрик всё более громким топотом. – Как вы смеете называть меня тощей и некрасивой? Как вы смеете говорить, что я веснушчатая и рыжая? Вы грубая, невежливая, бесчувственная женщина!

– Энни! – воскликнула в ужасе Марилла.

Но та с гордо поднятой головой и крепко сжатыми руками продолжала полным негодования взором бесстрашно смотреть в глаза миссис Рэйчел.

– Как вы смеете говорить обо мне такое? – вновь осведомилась она с яростью. – Вам бы понравилось, если бы это кто-то сказал про вас? Вам было бы очень приятно услышать, что вы толстая, неуклюжая и не обладаете ни каплей воображения? И меня не волнует, если я, сказав это, задела ваши чувства. Наоборот, очень надеюсь, что их задела. Вы причинили мне боль сильнее, чем кто-либо прежде. Даже сильнее, чем пьяный муж миссис Томас. И я никогда вам этого не прощу. Никогда! – Топ! – Никогда! – Топ!

– Кто-нибудь видел когда-нибудь такой дикий норов? – возгласила потрясённая миссис Рэйчел.

– Энни, иди в свою комнату и оставайся там, пока я не поднимусь к тебе, – с трудом обрела дар речи Марилла.

Энни разрыдалась, а затем бросилась в прихожую, с такой силой захлопнув за собой дверь, что банки, висевшие на стене крыльца, отозвались сочувственным звоном. Она пронеслась сквозь холл, вихрем взлетела вверх по лестнице, и приглушённый удар, раздавшийся сверху, дал понять: дверь восточной мансарды была захлопнута с той же яростью.

– Ну не завидую, что тебе, Марилла, придётся воспитывать это, – с подчёркнутым торжеством объявила миссис Рэйчел.

Марилла открыла рот, толком не понимая ещё, намерена она извиниться перед гостьей или осудить её. Но, услышав, что та говорит, сама себе изумилась и долго ещё изумлялась впоследствии.

– Тебе не следовало оскорблять её внешность, Рэйчел.

– Марилла Катберт, не хочешь ли ты сказать, что поддерживаешь то кошмарное проявление её вопиюще дурного норова, которое мы сейчас наблюдали? – вознегодовала миссис Рэйчел.

– Нет, – медленно проговорила Марилла. – Я не пытаюсь её извинить, она вела себя очень нехорошо. И я серьёзно поговорю с ней об этом. Но мы должны быть снисходительны. Её никогда не учили вести себя правильно. А ты, Рэйчел, была с ней слишком сурова.

На этом Марилла невольно осеклась, сама себе изумляясь, но миссис Рэйчел сказанного оказалось достаточно, чтобы с оскорблённым видом подняться на ноги.

– Что ж, Марилла, видимо, мне отныне придётся быть очень осторожной в своих словах, раз ты так близко к сердцу принимаешь обострённые чувства привезённых невесть откуда сирот. О нет, можешь не беспокоиться. Я не сержусь. Мне слишком жаль тебя, чтобы во мне осталось место для гнева. Достаточно тебе будет своих проблем с этим ребёнком. Но если прислушаешься к моему совету, а ты, полагаю, не сделаешь этого, хотя я воспитала десять детей и похоронила двоих… Так вот, я бы на твоём месте провела с ней разговор розгой приличного размера. Именно это я считаю самым понятным языком для такого ребёнка. Думаю, её характер полностью соответствует цвету её волос. Ну а за сим доброго вечера тебе, Марилла. Надеюсь, ты по-прежнему будешь часто меня навещать, но сама я вряд ли скоро сюда приду снова, если меня будут здесь оскорблять таким образом. Это нечто новое в моём опыте.

И миссис Рэйчел умчалась прочь с такой скоростью, на какую только способна толстая женщина, которая ходит, переваливаясь с бока на бок. Марилла с очень серьёзным лицом направилась в восточную мансарду, тревожно размышляя, как ей теперь поступить. Происшествие сильно обеспокоило её. Крайне неудачно, что яростная вспышка Энни проявилась в присутствии Рэйчел Линд. Но, удивляясь самой себе, Марилла возмущалась не только выходкой девочки, но и – причём гораздо сильнее – тем унижением, которому её подвергла гостья. Энни, конечно, придётся наказать, в растерянности размышляла Марилла, но как именно? Дружеское предложение розги, которая, по словам Рэйчел, была столь полезна всем её детям, Марилле совсем не понравилось. Она даже мысли не допускала, что можно высечь ребёнка. Следовало найти какой-то другой способ, который помог бы Энни полностью осознать чудовищность своего поступка.

Нарушительницу спокойствия она обнаружила лежащей лицом вниз на кровати, горько плачущей и совершенно не обращающей внимания, что легла на чистое покрывало прямо в грязных ботинках.

– Энни, – произнесла достаточно ласковым тоном Марилла.

Никакого ответа.

– Энни, – с чуть большей суровостью повторила она. – Встань-ка и выслушай, что я тебе скажу.

Та, соскользнув с кровати, уселась на стул рядом с ней и замерла с опухшим и мокрым от слёз лицом, упорно глядя в пол.

– Славно же ты повела себя, Энни. Неужели самой не стыдно?

– Она не имела права меня называть безобразной и рыжей, – вызывающе парировала та.

– Но ты всё равно не должна была позволять себе такую ярость и так разговаривать с ней, Энни. Мне было за тебя стыдно. Очень стыдно. Я надеялась, ты хорошо поведёшь себя с миссис Линд, а ты меня опозорила. Не понимаю, откуда такая ярость. Только из-за того, что миссис Линд назвала тебя рыжей и некрасивой? Но ты ведь сама очень часто говоришь о себе то же самое.

– Есть разница между тем, что сам о себе говоришь и что слышишь про себя от других, – проскулила Энни. – Можно знать про себя одно, но надеяться, что остальные видят вас по-другому. Вы, наверное, теперь думаете, что у меня ужасный характер. Да, я действительно ничего не могла поделать с собой. Во мне всё поднялось, когда она это сказала, стало душить, и мне просто пришлось на неё наброситься.

– Ну должна сказать, показала ты себя во всей красе. Теперь миссис Линд может рассказывать о тебе интересные истории. И она будет рассказывать, не сомневайся. Сильно ты напортила себе, Энни, проявив себя так.

– А вы представьте, как чувствовали бы себя, если бы кто-то назвал вас в глаза тощей и безобразной, – сквозь слёзы проговорила Энни.

Эти слова пробудили в Марилле внезапное воспоминание. Она была совсем крохой, когда услышала разговор двух родственниц. Одна из них сказала о ней, обращаясь к другой: «Жаль, что она такая некрасивая». Эти слова так укололи Мариллу, что она помнила их всю жизнь и забыла, когда ей было уже за пятьдесят.