скачать книгу бесплатно
– Ты послушай. Я тебе сейчас важную вещь скажу, девочка.
Я почему-то сильно заволновалась, даже руки вспотели, как перед контрольной работой.
– Тебя ждет интересная и сложная судьба. Ты обязательно встретишь свое счастье. Это произойдет довольно скоро. У тебя всегда будут самые достойные поклонники, но любить ты будешь только одного, Богом данного человека всю жизнь! – предсказывала мою судьбу фея и вдохновенно убеждала: – Поверь мне, дорогая, я это вижу, как никто другой.
Она вещала в присущей ей театральной манере, при этом глаза оставались серьезными. И я пропиталась ее магическим взглядом, завораживающим голосом, странными фразами, предрекающими будущность, и вдруг поверила! На языке крутился резонный вопрос: «Откуда вы знаете?». Но произнести вслух я ничего не смогла из-за спутанных мыслей и противоречивых чувств, вмиг заблокировавших мои речевые способности.
…Сколько же раз потом я вытаскивала на свет ее слова, пытаясь связать их с действительностью, и так и не смогла до конца понять – права была тогда Генриетта или нет. Вроде, и сказала она совсем немного – а слова ее накрепко врезались мне в память и остались там на всю жизнь. Со временем я поняла: случайных встреч не бывает. Видно, фея была знаком, посланным самой судьбой еще в юности. Ее фразы порою всплывали, проявляясь теми или иными событиями, и заставляли помнить о ней, чудаковатой, но удивительно сердечной и прозорливой старухе…
– Ну что, пошли? – решительно окликнула меня Соня, объявившаяся на крыльце с набитой котомкой и облаченная в новый сногсшибательный бирюзовый купальник.
Мне тут же привиделось волнующееся море и рыжекудрая дива с Сониным лицом, выходящая из пены морской. Этакая Афродита в теле!
– Я готова, – дрожащим голосом пропищала я.
Сейчас у меня было одно желание – окунуться с головой в ледяную воду, лишь бы поскорей остудить свои горящие щеки и уши и унять внутреннее жаркое волнение.
– Ты чего это такая румяная?
Ай да Сонька! Все-то она замечает, все примечает.
Я неопределенно махнула рукой:
– Да так. Просто солнце сильно печет.
Чутье подсказывало мне, что все, о чем мне сейчас поведала фея – это пока моя и только моя тайна.
– Еще бы не печет! Сидишь на солнцепеке. Надеюсь, ты не собираешься сопровождать меня на пляж в таком странном виде? – подтрунивала надо мной подруга, делая надменное лицо и окидывая мои жалкие лохмотья уничижительным взглядом.
Вдобавок эта франтиха на манер Аллы Пугачевой кокетливыми жестами взбивала на затылке свои роскошные локоны.
– Где уж мне с такой цацей тягаться. Мы сейчас с тобой смотримся, как принц и нищий из одноименной книжки.
– Раздевайся давай. А то не поймут. У нас на речке принято появляться в пляжном прикиде.
Делом одной минуты было сбросить с себя майку, штаны и сунуть грязные вещи в пакет. Постираю и верну тете Люсе. Ну их, хозяйские обноски, у меня своих тряпок полон чемодан. Хвост, в отличие от Сони, я решила пока не распускать. С подобранными волосами купаться, по-моему, гораздо разумнее. Во-первых, удобно – при плаванье в глаза ничего не лезет, а во-вторых, не хочется, чтобы намокшие волосы потом повисли жалкими сосульками. Смерив меня оценивающим и одновременно задиристым взглядом, Соня выпалила:
– Ну вот. Теперь хоть на человека стала похожа, а то я прямо боялась, что ты своим рубищем всех собак в округе распугаешь.
– Как мы вам, Генриетта Мирославовна? – спросила она и, красуясь, продефилировала перед ее носом.
Соня совсем не стеснялась пытливого взгляда пожилой особы. Я же стояла в сторонке и чувствовала, что лицо мое все еще горит огнем. Наверное, оно сейчас как раз было под цвет моего красного купальника.
– Хороши. Как юные девы с полотен Левицкого. Только и отличие, что на вас нет помпезных бархатных нарядов.
Видно, фигуры двух молодых малоодетых дев на лоне природы навеяли ей какие-то конкретные образы великого русского портретиста. Мадам вдруг воспылала таким восторгом, что перешла на стих и с упоением начала цитировать не очень складные строки неизвестного нам автора:
Не нимфы ли богинь пред нами здесь предстали?
Иль сами ангелы с небес сошли…
Вдруг Соня, не дожидаясь окончания дифирамба, проорала: «Мам, мы ушли!» – своим неожиданным криком заглушая высокую поэзию и поступая, на мой взгляд, совершенно по-варварски.
Мы помахали гостье из прошлого века, оставив ее в некотором замешательстве, и поскакали на речку.
– На голову не забудьте, – донесся нам вслед голос Людмилы Ивановны.
Но мы уже были далеко за калиткой.
Глава 5. Все прелести пляжного отдыха
Мы вышли из нашего проулка. Ярко-желтые огни одуванчиков, густо понатыканные в траве по левой, более солнечной стороне дороги, слепили глаза. Правая же поросла неоднородными растениями: сочной крапивой, бурно цветущим лопухом, иначе говоря – репейником, цепляющимся за все подряд своими сиреневыми колючками, да полутораметровыми стеблями хрена. Хрен с твердолобым упрямством стремился на обочину и выбивался наружу из всех заборных щелей – однако, вырвавшись на свободу, автоматически превращался из культурного растения в «некультурное», а, окончательно одичав, становился банальным сорняком. Изредка во дворах, за оградами, побрехивали собаки, но абсолютно беззлобно, так, для порядка, – видно, только чтобы отметиться на службе. Над скоплением одуванчиков кружились хлопотливые пчелы; парочка даже совершила разведывательный облет над нами – но, не найдя ничего цветочного, убралась восвояси…
– Нехорошо как-то получилось. Тебе не кажется? Генриетта была явно обескуражена, что мы с тобой так резко слиняли. Не удосужились даже дослушать старуху до конца.
– А, ерунда! – беспечно махнула рукой девчонка, отмахиваясь то ли от ос, то ли от меня. – Не переживай. Она никогда не обижается. Если бы мы вовремя не ушли, нам пришлось бы еще д-о-о-о-лго ее оды слушать, – старательно растянула слово Соня, сделав трубочкой губы.
– Можно иногда и потерпеть ради приличия, – настаивала я.
У меня все еще перед глазами стояло сморщенное лицо с частыми пигментными пятнышками и взгляд, светящиеся неземной добротой.
– Понимаешь, нельзя просто делать вид, что тебе интересно. У нашей Генриетты этот фокус не пройдет. Она ведь не терпит фальши. Вот послушай: раньше, когда я качала ей воду из колонки, фея всегда читала мне одно и то же пушкинское четверостишье. Может, ты знаешь?
Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.
Дева печально сидит, праздный держа черепок.
Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;
Дева, над вечной струей, вечно печально сидит.
Я просто задохнулась от восторга, до того мне понравилось плавное и нежное, будто самая лиричная мелодия, короткое стихотворение. Мне тут же захотелось запомнить столь прекрасные строки.
– До чего красиво! Словно вода в ручье журчит. Как там, Сонь? И урну с водой уронив, об утес ее дева разбила…
– Вот и ты уже почти выучила. Я тоже после второго прослушивания стих наизусть знала. А она каждый раз по-новой. Уж не знаю, лейка ей, что ли, эту журчащую тему навевала? Но суть не в этом. Когда Генриетта, наверное, раз в двадцать пятый начала свою декламацию, я возьми да и прерви ее. «Знаю, знаю», – нечаянно закричала я тогда. Ну, ты тоже меня должна понять, я была уже в полном нетерпении. Признаюсь, я, конечно, немножко нервно себя вела…
– Вообще говоря, по-свински, – без обиняков заметила я. – Сильно обиделась?
– Если бы! Нисколечко. Мало того, она попросила меня, чтобы я ее в подобных случаях останавливала. Оказывается, она вовсе не желает быть навязчивой другим, но иногда сильно увлекается.
– Может, старые люди часто повторяются от того, что у них склероз? – предположила я, вспомнив, как моя бабушка, обычно теряя свои очки, ищет их по всему дому и ворчит: «Вот, склероз проклятый». А они у нее, как правило, на лбу.
– Задавала я ей твой бестактный вопрос. На что она рассмеялась и ответила, что, скорее всего, уже полная деменция. Слово мне запомнилось, а вот что оно означает… Ты случайно не знаешь, Поль?
– Не-а. Может, чего-то в организме не хватает?
Мы весело шагали по улице Песочная, ведущей к реке, однако привычного песка под ногами пока не наблюдалось. Может, где-то в самом ее конце он и ожидался, но сейчас под подошвами резиновых шлепанцев поскрипывал гравий – правда, очень белый и очень мелкий, перемолотый так, что в нем уже попадались зернышки размером с крупную песчинку. Сама улочка заслуживает внимания, чтобы упомянуть о ней отдельно. Она просто впечатывалась в память с первого раза яркой жизнерадостной картинкой: ведь здесь что ни ворота, то обязательно – с выдумкой, что ни резьба по дереву, то непременно – кружево, что ни двор, то – уникальное творение. Некоторые домики были крепкими, построенными из добротного материала, и смотрелись богато, другие выглядели попроще, а были еще и вовсе ветхие, давно требующие хорошего ремонта. Но каждый хозяин, как мог, попытался выразить свою индивидуальность. Даже совсем уж плохонькие избушки на курьих ножках, смотрящие на улицу облезлыми рамами и ставнями с облупленной, давно потерявшей цвет краской, все равно имели какую-нибудь свою изюминку.
Я вертела головой, с любопытством изучая объекты и отмечая самобытность дачного искусства. Сонька добровольно взяла на себя обязанности экскурсовода и комментировала особо выдающиеся моменты. Один умелец украсил свой дом ажурными наличниками такой тонкой работы, что впору было его искусство выставлять в музее деревянного зодчества. Другой оригинал, обладатель низенькой хатки с крошечными оконцами, завешенными ситцевыми цветастыми занавесками, вместо традиционного штакетника сплел настоящий плетень, а сверху на прутья нахлобучил уйму разных черепков, давно отслуживших свой срок, часто – с отбитой ручкой, отколотым краем, а то и вообще с наполовину отвалившимся боком. Получилось очень похоже на изгородь, что показывают в самом начале фильма «Веселые ребята». Еще большее сходство с кадрами из кино этой деревенской околице в центре дачного поселка придавали двускатная крыша, крытая соломой, и подсолнухи: их растрепанные головы с любопытными лицами то здесь, то там торчали из-за городьбы и служили хорошим дополнением к уже имеющимся декорациям сельской жизни. Обожаю старые комедии, а «Веселых ребят» могу смотреть бесконечно. Мне всегда хочется петь и скакать – настолько они мне поднимают настроение. Эх, если по разнокалиберным котелкам и крынкам, что висят на заборе, хорошенько долбануть! Да пройтись по ним крепкой палкой… Конечно, мелодия «Легко на сердце от песни веселой» вряд ли получится, ну уж перезвона и перестука будет… ну, точно, как в кино! Только потрескавшиеся крынки, закопченные котелки, битые керамические горшки, а также настоящая телега на самом почетном месте в центре двора, просматривающаяся сквозь щели плетня, в данном случае не несли ни музыкальной, ни какой другой нагрузки. Вся эта утварь служила исключительно для красоты, и выдавала пристрастия хозяев, фанатов деревенского уклада. Посаженный в линеечку огород, скучные крашеные заборы да ровно пригнанные друг к дружке дощечки при отделке дома; в общем, однообразие и порядок – это точно не про наших «веселых ребят». Видно, для Сони некоторые моменты тоже стали открытием. Она храбро пролезла через лопухи, нацепляв на новый купальник уйму лохматых колючек, и прильнула к изгороди. Прищурив один глаз, любопытная девчонка подглядывала в просветы плетня и удивлялась: «Черепушек-то, черепушек! Надо же, сколько хлама с помойки! Мало им, так они еще и телегу на участок приволокли». А мне идея с телегой очень понравилась: если на нее еще поставить разноцветную герань в горшках и корзину с кренделями, булками и плюшками – вот красота-то получится! Жаль только, что стоит теперь повозка здесь на вечном приколе, и, видно, уж никто не запряжет в нее резвую лошадку и не прокатится на ней с ветерком…
Следующий умелец – моя подруга окрестила его «изобретателем» – вместо бревен использовал длинные рулоны прессованной бумаги, выкрасил их в цвет холодного осеннего неба, и получился терем всем на зависть. Я так и ахнула в голос: «Надо же до такого додуматься, буквально из ватмана дом состряпать!». Сонька, довольная произведенным на меня впечатлением, не собираясь останавливаться на достигнутом, тут же постаралась удивить меня еще больше:
– Это что! Вот на параллельной улице мужик весь свой дом обшил разноцветной рейкой, красно-желто-синей. Прямо сплошная радуга получилась… А на конек крыши вместо петушка посадил курочку, того же окраса. Хочешь, на обратном пути заскочим? Ты точно удивишься.
– Слишком пестро должно быть. Если еще и курочка Ряба впридачу, – предположила я, тут же вообразив аляповатый теремок с множеством окошечек-бойниц и, почему-то, с чешуйчатыми куполами.
– Здесь фокус не в пестроте, и не в курице, а в том – из чего отделка. Ни за что не догадаешься! Хозяин дачи – начальник саночного цеха. Детские саночки штампует. Вот и натащил материала целый воз. А дом-то не маленький. Уж не знаю, стырил ли он качественную продукцию, или весь брак собрал, какой на заводе завалялся? Но скорее всего – удачно к рукам прибрал то, что плохо лежало.
– Ух, ты! Саночный домик! – восхитилась я.
И вспомнила яркие санки младшей сестренки, бывшие мои, которые оставались подвешенными на бурой стене весной, осенью и летом, освежая своими радостными тонами мрачный тамбур перед входом в квартиру и навевая воспоминания о чем-то приятном. Сколько раз, ожидая, когда домашние откроют дверь, я глядела на них, и мне рисовалась одна и та же картинка: папа легонько подталкивает меня с горки, санки несутся, а я воплю от восторга и ужаса, потому что они разгоняются и разгоняются, а впереди – трамплин!.. И конечно, нырок головой в сугроб. И слетевшая варежка. И полный рот снега. Какая ерунда! Главное – санки тогда не сломались. Ведь на тот момент они были совсем новыми и… только моими!
Должно быть, многоцветная дача начальника саночного производства бросалась в глаза издалека. Вот чудак-человек. Сам же себя и скомпрометировал.
Когда мы проходили мимо ворот следующего дома, разрисованных динамичным сюжетом с конями, мчащимися вскачь с развевающимися хвостами и гривами, Соня сказала:
– Видишь те ворота с коняшками. Там мои друзья живут. Я потом тебя с ними познакомлю.
Ну, Сонька! Сказанула… Наверняка хозяева расписных ворот обиделись бы, услышав такую прозу о своих горячих скакунах. Ведь как старательно создатели панно выводили контуры бегущих вскачь лошадей, выписывали сложные извивы хвостов и грив; как потом любовно все раскрашивали, покрывали лаком… И пусть морды у коней получились немного наивными, ведь ясно – рисовали не профессионалы, а самодеятельные художники, зато казалось, что животные улыбаются, и от этого тоже хотелось улыбнуться. Я подумала, что Сонины знакомые должны быть хорошими людьми, так как любители лошадей и воли по определению не могут быть унылыми личностями, а это уже замечательно.
И все же, первое место за нестандартность мы с Соней безоговорочно отдали чудаку, который построил свой дом в форме замка с высокой башенкой. Этот товарищ в квадратную верхушку вмонтировал часы на манер лондонского Биг-Бена. Очень похоже на картинку с обложки всех без исключения учебников по английскому языку. Циферблаты показывали точное время и охватывали все четыре стороны света. Часы, верно, служили даже не столько обитателям самого замка, сколько чужим – прохожим да проезжающим мимо. Но главное, они были полезны жителям близлежащих участков. Скажем, ковыряется дачник на своем огороде, скрючившись, как знак вопроса, очумеет от жары, усталости и мошкары, распрямится, на секундочку поднимет глаза и… вдруг ахнет. А почему? Да потому что соседские часы, вознесшиеся над дачной суетой, велят ему: «Стоп, милый! Хватит вкалывать, надо закругляться, уж пора обедать». А так, наверняка проковырялся бы, бедный, до вечера. И не надо лишний раз специально бежать в дом, чтобы узнать который теперь час – и драгоценное дачное время по пустякам не тратится. Получается, хозяин замка не только удивил мир оригинальной идеей, но проявил заботу о ближних. Впрочем, и о дальних тоже… Мы постояли рядом с уникальным творением, поахали, дивясь человеческой смекалке, и пошли дальше. Думаю, всем, кому хоть разок довелось пройтись по Песочной улице, становилось ясно – в поселке живут талантливые, неординарные люди.
Скоро дачи закончились, и мы наконец-то вышли к реке. Нам открылся прекрасный вид на огромный луг, покрытый ковром короткой, мягчайшей травы. «Запомни, такой луг называется заливным», – учила меня уму разуму Соня. Мы сбросили тапки и с удовольствием, какое ни за что не передать словами, зашлепали босиком по зеленому ковру, приминая голыми ногами пружинящий покров. Сонька так вошла в роль экскурсоводши, что никак не могла из нее выйти. Она, пытаясь расширить мой кругозор, доказывала, что эта трава называется «мурава», но совсем не от «муравьев», а от какого-то другого слова, забыла – от какого… и ее любит щипать разная водоплавающая птица: гуси да утки. Я слушала ее через пень-колоду: Соне как местной жительнице, должно быть, лучше знать. Пусть мурава, но ступать на нее голыми ступнями – прелесть, до чего хорошо; даже когда отдельные травинки вклиниваются между пальцев или покалывают мне пятки – все равно приятно. Только никаких водоплавающих птиц я здесь что-то не заметила. Зато то тут, то там на разбросанных по всей поляне подстилках расположились загорающие дачники. Осторожно обходя лежбища отдыхающих, мы пробрались к реке.
Берег обрывался вниз желто-коричневыми глиняными уступами, поросшими кустарником, и, чтобы попасть к воде, нужно было спуститься по вздрагивающей под ногами шаткой деревянной лесенке. Внизу, у кромки воды, притулился небольшой песчаный пляжик. Там было грязновато и очень шумно из-за большой скученности ребятишек, копошащихся на суше и в воде. Практически синхронно мы с Соней предложили друг другу:
– Давай-ка лучше на травке, – и разом прыснули от смеха.
Так часто бывало – мы одновременно произносили свои мысли вслух, и наши слова совпадали; мне даже думается, выражение лиц у нас при этом тоже оказывалось под копирку. Мы вскарабкались обратно и выбрали местечко по центру поляны, так, чтобы глазу было приятно созерцать и реку, и луг, и, конечно, чтобы удобно было отслеживать все действия, происходящие вокруг нас. Расстелили потертую и истонченную от стирок махровую простынку и улеглись, подставляя бока щедрому солнцу. Щека ощутила мягкость ткани, пахнущей чистым бельем и лавандой, я приготовилась получить удовольствие от принятия солнечных ванн, с наслаждением потянулась и вдруг вспомнила: а ведь до сих пор специально загорать мне было некогда! Каждодневные пробежки по прямой и пересеченной местности в окрестностях спортивного лагеря не прошли даром. Обычно на мне были надеты атласные спортивные трусы и футболка с коротким рукавом, но бывало – сбросишь одежду и несешься прямо так, в одном купальнике. Моя от природы смуглая кожа к середине лета еще больше потемнела, но уж очень неравномерно: те места, которые больше выпирали, колени и локти, стали уже просто черными. Эта навязчивая мысль запала мне в голову и не давала расслабиться. Я подскочила и попробовала потереть коленки. Может, все-таки, запачкалась? Нет, бесполезно, копоть въелась намертво. Ладно, может, в речке отойдут. Соня назвала некоторые выступающие части моего тела «худосочными» и, как всегда, сделала правильный вывод:
– У тебя все, что торчит, то и загорает. – И печально добавила: – А я так вовсе не загораю, сгораю только.
Соня, рыжеволосая, с нежной, белой, как мел, кожей, если не считать россыпи веснушек по всему телу, всегда имела проблемы с солнечными ваннами, типичные для всех людей подобной масти. Поэтому свои слегка подпеченные плечи она прикрыла полотенцем, дабы не нажить еще больших проблем. А солнце уже было в зените и распалялось все больше.
– Сонь, может – купаться? – спросила я без всякой надежды на успех.
– Подожди. Мы еще даже толком не прожарились.
Сейчас наши желания не то, что не совпали – оказались диаметрально противоположными. Что поделаешь, так тоже бывало довольно часто. Все-таки мы с моей подругой очень разные.
…В школе она слыла активисткой. В первом классе Сонька всегда первой тянула руку, даже когда ни черта не знала. Чтобы привлечь внимание учительницы, она подскакивала на месте, задирала руку выше всех и так отчаянно ею трясла, что весь ряд парт ходил волнами от этаких тектонических колебаний. Я же предпочитала отсиживаться в тени, если у меня была хоть капля сомнения в правильности ответа. Потом, когда мы стали старше и умнее, и народ потихоньку разобрался, что к чему, и всеми правдами-неправдами пытался откреститься от общественных нагрузок и поручений, наша Соня по-прежнему тянула руку. «Мы с Полиной сделаем! К завтрашнему утру», – торжественно клялась она классной руководительнице, заодно решая и мою судьбу. Вот выскочка! Я страшно психовала и никак не могла ее отучить от этой дурной привычки вешать на нас всех собак: «Нафига ты все время высовываешься? Еще и меня впутываешь. Нам что – больше всех надо?». На что моя подруга с фанатичным блеском в глазах отвечала на полном серьезе: «Да как ты, Полина, не понимаешь? Если не мы с тобой, то кто же? Может, ты думаешь, эти скучные инфантильные личности? Нет, на них нам никак нельзя рассчитывать».
В результате мы, как те царские снохи, что пекли хлеба, ткали ковры-самолеты и скатерти-самобранки да вышивали свитки для женихов исключительно по ночам, корпели до утра над какой-нибудь глупой стенгазетой в то время, когда другие наши сотоварищи безмятежно дрыхли и в ус себе не дули…
Я, в расчете, что терпеть осталось недолго, согласилась:
– Хорошо, будь по-твоему, пожаримся еще.
Мы валялись, прикрыв глаза от блаженства, которое дарило нам лето, все больше и больше погружаясь в атмосферу всеобщей расслабленности. Характерные звуки дополняли картину счастливого отдыха в обычный знойный день на берегу реки. Стоило закрыть глаза, и слух тотчас обострялся: равномерный фон распадался на отдельные составляющие. В сознание, в зависимости от меняющейся акустики, поочередно вплывали зрительные образы, иногда конкретные, иногда иллюзорные. Я как бы видела ушами все, что происходило вокруг. В разгаре знойного дня народ отдыхал на полную катушку. Спокойные голоса и негромкий смех поблизости вдруг прорывался взрывами безудержного хохота. В районе купальни – визг и хлюпанье разбесившихся ребятишек, и вечное дурашливое: «Спасите, тону!», на которое сроду никто и не думает реагировать. Звонкие хлопки и тугие удары по мячу доносились со стороны волейбольной площадки. Сетка оказалась не нужна, поскольку игроки стояли в кругу. Им надлежало любыми путями исхитриться и не уронить мяч на землю. Правила были просты, азарта хватало, спонтанно образованная команда крепла и, кажется, сейчас находилась на самом подъеме. Никакого счета не велось, а результат игры проявлялся то в победных воплях, если кто-то проделывал поистине каскадерский трюк, то в дружном реве разочарования, если мяч все-таки не удавалось удержать.
А вот и совсем другие звуки, вплетающиеся в людской гомон: негромкие и ласкающие слух, способные успокоить нервы любого. У меня, как у жителя сугубо городского, они вызывали благостное желание подружиться и с травинкой, и с букашкой. Классические звуки лета, всегда кажущегося нам вечным в начале, а к концу – совсем, нестерпимо-досадно коротким, плыли надо мной, отражаясь какими-то цветными сполохами в закрытых глазах. Они убаюкивали мелодией, сотканной из размеренного всплеска весел проплывающей мимо лодочки, монотонным гудением шмеля прямо где-то над ухом, быстрого шелеста стрекозиных крыльев, возмущенным шумом листвы на тополях, нечаянно задетых порывом южного ветра. А где-то совсем вдалеке – правда, не очень музыкально – призывно трубила заплутавшая корова, в панике догоняющая своих близких родственников. Но от ее мычания тянуло чем-то родным и теплым, что никак не портило общую тему, а только добавляло в нее пикантных ноток. Из формата идиллии выбивались лишь пара звуков. Они никак не вписывались в беззаботную атмосферу отдыха и слегка раздражали меня. Какой-то упрямый дачник долбил молотком и временами врубал на всю мощь электропилу, ее визжание мгновенно разрезало пространство, заглушая симфонию природного оркестра и впиваясь мне в уши. Хорошо хоть, эти безобразия проскакивали мимолетно, успевая лишь на миг прервать цепочку безоблачных видений, плавной чередой проплывающих в голове, да еще чуть-чуть царапнуть нынешнее мое состояние – состояние полного душевного равновесия. Человек тот никак не хотел понять, что лето у нас короткое, и блаженные денечки – всего лишь краткий миг счастья. Он все стучал и стучал, а потом пилил и строгал свои доски, доводя свое хозяйство до совершенства. Видно, давал всем понять, что прозябать на пляже – блажь, несовместимая с миссией, возложенной на трудолюбивое дачное племя. Вот неугомонный!
Скоро моему терпению пришел конец. В воду хотелось невыносимо.
– Соня, долго еще ты будешь меня истязать и мучить?!
Так обычно восклицает мама, доведенная до полного отчаянья, когда моя сестра Ира целенаправленно добивается, чтобы ее хорошенько отшлепали.
– А что случилось? – очнулась Соня, будто услышала меня впервые.
– Ну, пойдем же скорей купаться!
Это была уже не просьба, а крик души, истомленного зноем тела.
– Поля, не нервируй меня, – лениво отмахнулась разомлевшая под солнцем девушка. – Не видишь, я уже задремала. Мне даже сон приснился. Будто я такая маленькая-маленькая, сижу в коробе, а вокруг пирожки, пирожки, и все с картошкой.
И промямлила, не открывая глаз и еле ворочая языком:
– К чему бы это, Поль?
– Дай подумаю, – сказала я, и в этот самый момент заметила, как по правую руку от нас дородная женщина в сарафане, со спины очень похожая на матрешку, с аппетитом откусывает пирожок.
Начинки отсюда мне было не видно, но чувствительная к еде Соня не могла ошибиться. Пирожок стремительно исчезал в чужом большом рту…
– Ну и нюх у тебя, Сонечка, – усмехнулась я. – Так вот, слушай. Все просто: девочка среди пирожков означает, что где-то в соседней деревне сейчас пекут пироги с картошкой.
– Ну, в той девочке я же ясно видела себя! Объясни тогда: при чем здесь я? – резко вскинула ресницы Соня.
В зеленых слегка замутненных глазах ее расплескалось любопытство.
– А ты, дорогая, в этом сне, получается, лишняя.
Отсмеявшись, она смягчилась.
– Думаешь, пора?
– Давно пора. Пошли, давай, трусиха несчастная, – сказала я своей подруге, в принципе готовая к тому, что каждый раз в реку ее придется загонять.
Что поделаешь, вода – не Сонина стихия. В этом плане я ее полный антипод. Известный лозунг: «Плавать – раньше, чем ходить!» – это про меня. Кажется, держалась на воде с тех пор, как себя помню; другое дело, что до определенного момента техника плаванья отсутствовала как таковая. Обычно я перемещалась в воде как придется: по-щенячьи, по-собачьи, по-кошачьи, по-лягушачьи, нехитрыми саженками – но при этом всегда очень быстро. Глубины не боялась нисколько, напротив – она-то меня и манила. Используя произвольную технику, мною же изобретенную или, скорее, отсутствие всякой техники, я, тем не менее, оказывалась от берега на значительном расстоянии, чем повергала в шок моих родителей и посторонних людей, отдыхающих у воды. Отец кидался за мной и диву давался: «Не ребенок, а наказание, на секунду отвернуться нельзя – она уже учесала. Хоть к ноге ее привязывай», – но купаться все же не запрещал. Когда папе надоело вылавливать свою свободноплавающую дочь с поверхностей различных водоемов, он отдал меня в бассейн.
Как говорится, годы напряженных тренировок не прошли даром. Меня научили плавать как положено. Но в спорте, к сожалению, техника, результаты и километры становятся самоцелью, и часто не испытываешь истинного удовольствия от контакта с водой. Знакомые лыжники жаловались, что у них примерно та же беда – бегают они свои гонки и эстафеты по заснеженным трассам, и проносятся мимо красивейших мест, так и не разглядев сказочных картин зимнего леса, хотя в глубине души чувствуют: проморгали что-то важное в жизни. Но сейчас-то у меня, слава Богу, не тренировка: и водоем естественный, живой, с запахом речной свежести, а не какой-нибудь бассейн с предельно допустимой концентрацией хлорки.
– Сонь, я сплаваю, ладно? – виновато спросила я и неопределенно махнула рукой в сторону противоположного берега.
– Плыви. Чего уж там, – обиженно разрешила подруга.
Я, заранее предвкушая счастье от предстоящей встречи с обожаемой мною стихией, разбежалась и со всего размаху нырнула, не особо заботясь об окружающих, наверняка взметнув вверх целые снопы искристых брызг и кого-то окатив с головой. Проплыла большое расстояние почти по самому дну, преодолев взбаламученный детьми отрезок, и вынырнула уже в благодатных чистейших водах широкой вольной реки. Вода сначала обожгла разгоряченное тело, привела мышцы в тонус, а потом успокоила, отпустила, и в моем словарном запасе не осталось других слов, кроме короткого «Кайф!!!».
Я оглянулась назад. Соня зависла где-то на мелководье, в самой гуще ребятишек, орущих от избытка чувств, аналогичных тем, что я сама испытала только что. Подруга смотрела на меня, шевелила губами и крутила пальцем у виска. Могу поспорить, слова, адресованные мне, звучали так: «Сумасшедшая, что возьмешь!». Частенько фразы Высоцкого вылетали из уст сами собой. По-другому и быть не могло: наше поколение выросло на его творчестве, родители слушали и перезаписывали песни на катушечные магнитофоны, а нам, детям, неповторимый хриплый голос артиста записывался на подкорку автоматически. Поэтому в речах мы часто использовали его крылатые строки, слегка переделывая их под соответствующую ситуацию.
Соня на расстоянии пыталась сигнализировать, что у меня, мягко говоря, не все дома. Ну что ж, пусть так. Я для себя решила: переплыву! Подруга за столько лет знакомства уже давно привыкла к моим, как она выражалась, «выкрутасам». Не думаю, что причиню ей существенное беспокойство. А красноречивые жесты у виска – скорее так, для проформы.
