скачать книгу бесплатно
Съежившееся время
Под крыльцом моей писательской дачи в Комарове поселился еж. Он выходил на охоту только ночью, а днем отсыпался в своей норке. Я тогда занимался стихами и сказками норвежского поэта Арне Русте, и мне показалось, что еж очень похож на добродушного эльфа, который все время живет под землей, стережет свои несметные сокровища, а когда вылезает на поверхность, залитую солнечными лучами, то мгновенно обращается в камень или бугорок. Наверное, таким же образом и ясное летнее время превращается в вечность.
1. Еж
От природы не доверяя всему
что передвигается быстрее —
доверяя лишь собственной шкуре —
он прикидывается мертвым клубком
где бы это ни случилось
превращаясь в обычную кочку
и считает до двух
Недоверчивый – по понятным причинам
но в глубине души легковерный
без труда поддающийся уговорам
особенно с помощью угощения,
поглаживания вдоль спинки – колючки
смягчаются как нрав женщины в норковой шубке —
и ласкового касания рукой
под розовым пухленьким брюшком
когда бережно прижимаешь его к щеке
к своему голосу, исполненному нежности —
и вдыхаешь прелый запах темноты
где он спал беспечным зимним сном
бок о бок со своим лакомством —
дождевым червем, оставленным на черный день —
вдыхаешь запах материнского молока
и живых клубочков, дожидающихся в норке
далеко-далеко —
вдыхаешь запах минувшего и ростков
будущего лета, горький дух желудей,
пряный запах смородинного сухостоя
сладкий аромат перегнойной закваски
и забродившей картофельной ботвы;
благородное благоухание мицелия,
сосновых иголок и папоротника,
смешанное с сухим благовонием минералов,
рассыпавшегося в прах железа,
обманки, «кошачьего серебра»…
Живой еж —
самый верный признак того
что все же что-то в порядке там
где ты пребываешь
О, съежившееся время —
раннее лето, середина лета,
позднее лето – мелькнувшее
на укромных тропках,
в заросших канавах,
прошуршавшее пугливыми ножками
вдоль живых изгородей
чтобы полакомиться
с твоей руки
2. Утконос
(Ornithorhynchus anatinus Paradixus)
Он счастлив – быть черновиком
существовать наброском
выдры, бобра, орла
пингвина
Откладывать яйца в песок
как допотопный ящер
Малыши размером с улитку, пробив скорлупу
слепые к опасностям грозного мира
находят безошибочный путь
к материнским сосцам
Все-таки странная жизнь,
нелегкий труд – существовать
как предварительный проект
Стать почти всем, что воплотилось в других,
оставшись тем, что было ими отринуто
когда другие, приноровившись к жизни
заняли соответствующие местечки
каждый – свое
Быть первоначальным эскизом
для древнего дремучего болота,
ранним наброском,
– устаревшим
как только твердь земная раскололась
и двинулись материки по сторонам —
забытым в тихой заводи, в трясине
где все когда-то появилось
но так и осталось втуне…
Боязливый, потому что уязвимый
но вполне довольный собою
он счастлив – быть черновиком
который почти забыли
но не выбросили
утконос. набросок
Он счастлив – быть черновиком
существовать наброском выдры
бобра, орла, пингвина
Стать почти всем,
что воплотилось в других,
оставшись тем, что было ими отринуто
Черновиком,
который забросили,
но так и не выбросили
2012
Сербские мотивы
1. Хождение на Фрушскую гору
Моим проводником по Воеводскому краю был сербский поэт и переводчик Александр Шево. Вместе с ним я восходил на Фрушскую гору, где вознеслись к небесам неисчислимые кресты старинных монастырей. Из-за этого воеводскую возвышенность иногда величают Северным Афоном. Здесь, в одной из церквей, хранятся мощи святого воина Феодора Тирона, который отказался почитать римских идолов и 17 февраля 306 года был сожжен на костре в византийском городе Амасии. Об этом христианском мученике я написал поэму «Костер Амасийский», и вот теперь шел поклониться его нетленным мощам.
Его мать была русской.
Его отец был сербом.
Ему пришлось стать толмачом —
Переводить между матерью и отцом.
Мы восходили с ним
На святую Фрушскую гору.
Мы бродили с ним
От монастыря к монастырю.
По дороге он учил меня
Читать сербские книги:
Как написано – так и читай,
Как задумано – так и говори.
В одной обители нам посчастливилось
Побывать на крещении младенца.
В другой обители мы полюбовались
Торжественным обрядом венчания.
«Боюсь, что в третьей обители
Мы окажемся на отпевании», —
Мрачно пошутил он,
Переводя дыхание.
И тогда мы пошли в вертоград,
Что раскинулся между церквями,
Лакомиться голубым виноградом,
Собирать ореховую опадь.
«Опавший орех подобен слову, —
Толковал мой переводчик, —
Его надо нащупывать подошвой,
Как нужное слово – языком».
Возвращались мы с Фрушской горы
Поздним осенним вечером.
В моей переметной суме
Позвякивал грецкий словарь.
«Славный выдался денек, —
Подумалось на прощанье, —
Я научился читать по-сербски
И переводить с грецкого».
2. Бегство от забвения
Старинный сербский городок Сремски Карловцы. Здесь вместе с поэтессой Миленой Тепавчевич мы возлагали венок к памятнику великому сербу Савве Рагузинскому – сподвижнику Петра Великого, о котором теперь многие подзабыли. А ведь это он от имени России подписал пограничные договоры с Китаем и Турцией, украсил итальянскими статуями Летний сад в Петербурге и подарил русскому царю арапчонка Ганнибала – прадеда великого русского поэта Александра Пушкина.
В Карловцах мы возлагали венок
К памятнику Савве Рагузинскому.
Оратор назвал это действо
Бегством от забвения.
Воистину: мы бежали от забвения,
Как бежали древние иудеи
От египетского фараона
В поисках земли обетованной.
Я вспомнил, что тоже колесил
В поисках таинственной мызы,
Некогда подаренной Петром I
Доблестному Савве Рагузинскому.
Эта финская мыза Матокса
Затерялась в карельских лесах
На обочине окольной дороги,
Ведущей к Санкт-Петербургу.
И вот я разыскал дивный луг,
Обрамленный лесным орешником.
Когда-то здесь высился храм,
Возведенный хозяином мызы.
А теперь высокая трава
Заполонила священное пепелище.
И лишь чудесный золотой венец
Сиял над ней в утренней дымке.
