Сто рассказов о России и о Германии

– Я дала 24 часа на то, чтобы мой местный меня освободил от своих кассет, музыкальных «геретов» (инструментов) и от себя тоже. Была я знакома и с другими местными: все они круглые дураки, и на уме у них только одно. Вот, смотри, идёт, улыбается, местного я сразу без ошибки узнаю.

Я посмотрела, туда, куда показала Стрекоза. Вдоль соседнего ряда с овощами шёл троюродный брат моего мужа Альфред Кляйн и улыбался мне.

– Все они «сдвинутые» на своём доме, музыке, машинах, на пиве и подругах. Им, кроме этого, ничего не надо. Чтобы дом был, лучше по наследству; пиво рекой лилось с музыкой вперемешку; машина лучшей марки и подруга рядом была стройная, «шланговая». Вот, видишь идёт, улыба..а…а…ется, живот через ремень перевалил.

Я хотела сказать, что это мой родственник, но не успела. Стрекоза ткнула меня в бок, спросила:

– Ты что, своих только редиской кормишь?

Я посмотрела в тележку, отдёрнула руку от прилавка с редиской, куда протянула её уже за пятым пучком, и быстро выложила лишние, оставив только два.

– Смотри, смотри, этот-то, с животом, с нас глаз не сводит.

Альфред действительно смотрел на нас.

Он приехал одним из первых в Германию, со стороны родственников мужа, 13 лет назад, с женой, сыном, одним чемоданом и пятьюдесятью марками в кармане. Сейчас Альфред имел по-прежнему ту же жену, но уже троих детей, новую машину, недавно построил двухэтажный дом с большим подвалом и двумя гаражами. Альфред был доброжелательным и очень весёлым человеком и единственным, кого не обсуждала за глаза наша многочисленная родня, и кому не завидовала. Потому как, он не только много работал на заводе БМВ и торговал кастрюлями, одеялами, но ещё и возглавлял бюро семейной взаимопомощи. Нельзя сказать, что он один помогал всем, точнее, он организовывал эту помощь, и его беспрекословно все слушались. Если надо было помочь кому-то дом построить или переехать из России, стоило только ему позвонить – и он всё быстро организовывал, давая указания, в основном, по телефону – кому что сделать. Мне он очень нравился тем, что никогда не говорил о людях плохо, а о себе говорил так: «Я хорошо живу, у меня всё есть: жена-красавица (его жена весит 120 килограммов), трое деток: два сыночка и лапочка-дочка. (Сыночки, как и вся родня по мужу, под 2 метра. Дочка-лапочка, ей всего 10 лет, а она самая большая в классе и на голову выше своей мамы). Кроме этого, у меня есть хорошая машина, дом свой, кредиты. Я имею возможность каждый год путешествовать, смотреть другие страны, видеть, как живут другие люди и, наконец, я имею возможность каждый день пить пиво – сколько хочу. Единственная у меня неприятность – стал расти живот. Говорят, от пива, но что бы ни говорили, и какой бы живот у меня ни вырос, бросить пить я пиво не могу, это не в моих силах».

Сейчас я посмотрела на Альфреда и впервые плохо о нём подумала.

Чего вот человек радуется? Зажирел. Тащит себе всё в дом. С кастрюлями и одеялами носится по всей Германии, даже в выходные дни – дураков ищет, чтобы у него всё это купили по бешеным ценам, когда в магазинах всего навалом и в сто раз дешевле.

Когда Стрекоза наклонилась, чтобы взять картошку из корзины, я в это время, незаметно для неё, улыбнулась Альфреду и подняла вверх руку, так поздоровалась с ним.

Ей я не сказала, что этот, улыбающийся с животом, мой родственник. Почему-то очень не хотелось, чтобы она узнала, что не угадала в нём местного немца. Альфред тоже махнул мне рукой и перешёл в другой ряд с сыром и молоком. Не подойдя ко мне, отвернувшись от нас, пошёл в другую сторону. Мне же стало не по себе и неловко, как будто он понял или каким-то чудом узнал, что я так о нём плохо подумала. Стрекоза, увидев, что он уходит, немного сникла и сказала:

– Сколько их у меня было, со счёту собьёшься, и я тебе точно могу сказать, что в сравнении с женщинами, они просто круглые дураки. Ну, я уже всё – фертихь (сделала, что хотела), у меня термин (встреча), ты уходишь, или остаёшься?

– Остаюсь.

Оставшись одна, я пошла по большому коридору, соединяющему ряды полок с множеством различных товаров.

Везёт же людям, круглых дураков встречают. Хотя бы одного встретить за всю жизнь, хоть бы раз пообщаться, просто так.

Я стала перебирать в памяти всех знакомых мужчин, которые соответствовали званию круглого дурака. Ни одного. Это же надо такому быть – ни одного! Скукотища. Вот родственники со стороны мужа: переехали из России все до одного, гордятся тем, что друг другу помогают, деньги хорошие зарабатывают и друг с другом соревнования устраивают, кто больше заработает, быстрее дом построит. Чем только не занимаются: страховками, билетами, кастрюлями, одеялами, стиральными порошками, и даже телефонами и телевизионными тарелками. Моего тоже страховым агентом сделали. Теперь вообще о выходных почти забыл. Кое-как, с руганью, добилась, чтобы суббота была выходным днём. Согласился, с условием, что вечером будет работать по телефону-факсу и Интернету. Никуда не ездим, деньги копим, копим; одна-единственная цель в нашей жизни – дом построить. Из-за этой цели света белого не видим. Ещё неприятность случилась: меня сократили с работы, три месяца тому назад.

– Извините, пожалуйста, Вы будете брать квашеную капусту? – услышала я за своей спиной.

Оглянувшись, увидела пожилого мужчину, он мне мило улыбался и ждал первым позади меня в очереди, что я устроила, остановившись в своих раздумьях перед полками с квашеной капустой. Улыбнувшись ему, так же мило, я бросила банку капусты в тележку, и откатила её в сторону, увидев, как мужчина положил в свою тележку пять банок.

Точно – польский немец. Это у них одно из любимых блюд – бигус из капусты. Племянница, со стороны мужа, вышла замуж за немца из Польши, говорит, что он просит её каждый день бигус готовить. Нашим пельмени каждый день подавай, а полякам – бигус.

Нет со стороны мужа ни одного «круглого». С моей стороны тоже. Моих мало, и все старые. Один дядя с детьми и внуками в Германии живёт со времён войны. Ему удалось здесь остаться после её окончания. У него дочь и сын, тоже уже в годах, да мы с ними редко встречаемся. Своих троюродных всего один раз видела, даже не поговорила. По-русски не понимают ни слова.

Надо поискать среди знакомых.

Перебрав всех, кого я знала по шпрахкурсу (курсы немецкого языка), по компьютерному курсу и общежитию, никого не нашла. Может, и были такие, но прошло много времени, как мы расстались, и практически не общаемся; встречаемся только изредка в магазинах.

И вдруг меня осенило.

Есть такой! Есть! С родителями моего мужа рядом живёт семья. Отец с матерью построили для себя и для дочери дом. Дочь должна была приехать из России. Она приехала с мужем и сыном, когда дом уже построили, в готовый, мебелью заставленный второй этаж. Очень они все приятные люди, с нашими родителями имеют хорошие, дружеские отношения, праздники вместе справляют. Мы тоже с ними несколько раз что-то отмечали. Через полгода Вадим, муж дочери, ушёл от неё. Всё оставил и ушёл. Снял квартиру где-то здесь в Каме и живёт один. В России учителем был, здесь устроился водителем на большую грузовую машину, ездит в дальние рейсы. Что произошло – никто не знает. Мать только сказала нашим старикам, что разошлись и всё, ушёл, пусть ему будет скатертью дорога. Чем не круглый дурак? Круглый, да ещё какой. Оставить дом, за который не надо работать день и ночь, для того, чтобы сначала накопить денег на покупку земли, а потом взять ссуду в банке. Не зная покоя ни днём, ни ночью, строить своими силами, переживая за то, что не дай Бог, муж работы лишится или ещё что-нибудь случится. Если денег не будет, то банк, тот, что ссуду дал, может с молотка этот дом продать. И так переживать и рассчитываться 25 лет.

Вот бы пообщаться с Вадимом. Ничего мне от него не надо, только бы понять, почему они такие, дураки-то круглые, и почувствовать, какие они на самом деле. Вот бы узнать его телефон. А как? Можно, конечно, от его семьи, но не поймут же. «Зачем?» – спросят, догадки всякие строить начнут, до моего дойдёт, а он такой ревнивый. Сколько живём, столько и ревнует. Шагу без него ступить нельзя. Нет бы – дал мне сегодня машину, и я бы с детьми съездила в магазин. Так нет же – вместе едем. Сидит в машине злой – стережёт.

Вадим невысокий такой, миниатюрный, светленький. Размер обуви у него, наверное, не больше чем 42-й. Вот если бы я ему позвонила и сказала, что хочу с ним встретиться, согласился бы он, или нет? Ну, так, «круглый» же, конечно бы, согласился. А я бы назначила ему встречу в ресторане. В каком, например? Три года в Германии живём и не разу не были в ресторане. Я даже не могу себе представить, какие они здесь. О, нет! Один раз я зашла в ресторан со своей соседкой Клавой. Мы ездили по программе «шпортфераин фюр дойче аузидлер» и «Католише Югенд гемаиншафтсверк» (организации по работе с молодёжью) – за полцены возили нас на автобусе в Мюнхен, в Немецкий музей. Надо сказать, очень богатый музей, но и огромный тоже, за один день не обойдёшь. Мы с Клавой отстали от других, устали, решили выпить чашку кофе и зашли в первый попавшийся ресторан прямо там же, в музее. Зашли, цен нигде не видно, взяли кофе и салат: она с мясом, две ложки столовых, а я без мяса, но с креветками – три таких же ложки, подошли к кассе: она заплатила – 9 ДМ, а я – 15 ДМ. Сели мы с ней, долго смотрели на то, что купили, потом рассмеялись, съели, разумеется, оставшись голодными. Решили своим мужикам не говорить о том, как мы в ресторане пообедали. Они-то, с детьми, сухим пайком в это время питались и чаем из термосов запивали; мы с ней такой обед, перед отъездом старательно приготовили, с целью сэкономить на этом.

Ресторан тот был очень большой и красивый. Ну, допустим, пригласила я Вадима в такой, например, наверное, есть подобный в Каме; назначила ему встречу. Ну и, как полагается в таких случаях, опоздала немного. Подъезжаю к ресторану на шикарном лимузине-Мерседесе. О! Нет! Лимузин – это не «Мерседес»! До сих пор не научилась различать марки машин, но неважно, подъехала я на красивой машине, разумеется, не на нашем старом двух дверном «Гольфе», ему уже «в обед сто лет». В следующем году он, наверняка, из-за старости техосмотр не пройдёт. Да и не даст же мой мне одной, без присмотра, куда-нибудь съездить. Сколько живём, ну хоть бы раз ему изменила или глаза в сторону повела – не разу, и никакого доверия. Никогда ничего не говорит, но где бы ни были – всегда на его взгляд «натыкаюсь».

Подъехала я к ресторану на такой же, примерно, машине, как в кино показывают, с открывающимся верхом и лучше красного или малинового цвета, опоздала, выхожу в длинном блестящем платье, как у Марлен Диттрих. В кино у неё, кажется, было; белое блестящее, переливающееся, а у меня чёрное переливающееся, разрез от пояса, иду – ноги видно. Как хорошо, что у меня ноги красивые. Все так говорят. Иду, а что в руках? Сигареты нет; не курю. Ну, ладно, пусть будут очки от солнца, чёрные. Захожу я в ресторан, а он большой, такой же, как в Мюнхене в Немецком музее; столы стоят в два ряда, между ними длинный, широкий проход. Музыка играет современная, конечно же – тихо, а не грохочет. Вадим сидит в самом конце, за последним столиком, меня не видит, а я иду по проходу легко: стройная такая, на высоких каблуках, в красивом блестящем чёрном платье. Все сидящие за столиками, устремили на меня свои взгляды. Вдруг он поворачивает голову и видит меня. Узнаёт. Лицо его вытягивается, глаза округляются.

– Извините, пожалуйста, Вы будете ещё брать мясной фарш? – спросила меня женщина, наверное, давно дожидавшаяся, пока я отойду от полки с мясом.

Улыбнувшись ей, ничего не сказав, я покатила свою тележку к кассе. И только подойдя к ней, глянув на свою тележку, обомлела. Она была нагружена с верхом, чуть ли не до моего подбородка. Страшная мысль о том, что у меня может не хватить денег в кошельке и, что нет их и у мужа, ну просто вдребезги разбила ход моих мыслей о Вадиме – круглом дураке.

Выложив перед кассиршей продукты, я стала прикидывать, что отбросить, если денег не хватит. В моём кошельке лежало 520 ДМ.

– 520 марок, 55 пфеннигов, – сказала кассирша.

Я обомлела совсем, от такого фантастического совпадения. Дрожащими руками подала ей деньги. 55 пфеннигов я отдала из запасной марки, она у меня всегда лежала, чтобы взять тележку для продуктов. Как хорошо, что сегодня её брала не я, а Генрих.

– Мама, а ты где была? – услышала я рядом голос Генриха.

– Как где? – удивлённо, округлив глаза, уставилась я на сына.

– Папа сказал, что искал тебя в магазине и не нашёл.

– Искал? Понятно. «Кто ищет – тот всегда найдёт».

– А мы что, больше в магазин в этом месяце ездить не будем, на весь месяц «отоварились»?

Я не ответила. Мы пошли к выходу, катя перед собой тележку вдвоём.

А, ну вот, стоит, смотрит на меня, давно не видел. Злющий. Не нашёл. Так искал, значит. Хотел бы, так и нашёл. Ну, и вообще, что меня искать? Не захотел идти со мной, так сидел бы в машине. Стоит, прижался к стенке, как шкаф, смотрит квадратными глазами. И сам такой весь квадратный.

– Я что, иголка в стоге сена, что ты меня найти не мог? – спросила очень зло, решила напасть первой.

Молчит, выжидает, что я ему ещё скажу.

– И что ты на меня так смотришь?

– Смотрю – на тебя? Ты ошибаешься, дорогая, я тебя не вижу. Ты думаешь, тебя можно разглядеть из-за этой тележки?

«Дорогая» – значит, будет ворчать весь вечер.

– Когда я проходил по магазину и увидел эту телегу, нагруженную в человеческий рост, то испугался, подумав, что в Германии объявили о предстоящей голодовке, и тебя я, разумеется, из-за неё не разглядел. Судя по тому, как мы сегодня «закупились», денег у нас осталось меньше марки, а это означает, что заправить машину будет не на что, и ещё это означает то, что мы дружно покатим эту тележку до нашего дома «цу фус» – пешком, значит.

Боже мой! Я же совсем забыла, что нам на эти деньги надо было ещё, и заправить машину бензином. А откуда он знает, что у меня осталось меньше марки?

– Мама, скажи папе, что у тебя осталось 10 марок, – сказал Эдуард. Я не заметила, как другой сын подошёл к нам и стоял у меня за спиной. Я удивлённо посмотрела на него.

– Есть у меня столько с собой, из моих сбережений.

– Ну да, подъедем к заправке и, как круглые дураки, скажем: «Заправьте нам пять литров». И с этими же пятью литрами в понедельник я поеду на работу, до Регенсбурга, – сказал муж, продолжая стоять у стены, будто прилип к ней, не двигаясь и смотря на меня, как на врага народа.

– Мама, скажи папе, что у тебя ещё осталось двадцать марок, – сказал Генрих, громко, шутливо наклоняясь к моему уху, – всего тридцать, вместе с моими.

Я облегчённо вздохнула, муж «отлепился» от стенки и быстро пошёл к выходу, мы за ним. Выйдя из магазина, я громко сказала:

– Вы идите, пока выгружайте продукты, а я зайду в соседний магазин, где продают обувь, его недавно открыли, а я в нём ещё не разу не была.

Если бы это был другой день, то я бы ни за что, в такой финансово и морально-трудный момент для семьи, не поступила так, чтобы не нагнетать обстановку. Но сейчас, меня, как будто кто-то подтолкнул к соседней двери в другой магазин.

Муж остановился, как говорят: «на всём скаку нажал на тормоза», повернул ко мне только голову и посмотрел такими квадратными глазами, каких я ещё, кажется, никогда у него не видала.

Ну и денёк сегодня! Посмотрел так, ничего не сказал, пошёл дальше. Тоже он сегодня какой-то не такой… Но в магазин я всё равно пойду, хоть и всего у меня 45 Пф. в кармане. Совсем неинтересно с такой суммой по магазину ходить.

Я вышла сразу же, примерно через 15 минут.

Подходя к своей машине, ещё издали, я увидела Вадима. Он стоял рядом с моими мужиками, прислонившись спиной к машине, прижимая к себе легонько молодую женщину, обхватив её за плечи одной рукой. Его спутница выглядела моложе его, примерно лет на пять.

Бывает же такое в жизни, скажи кому – не поверят. Мне бы только не упасть от удивления, переходящего в шок. Не упала. Поздоровались за руку. Женщину он представил Алиной, своей женой. Познакомились.

– Ну, как, вернулось к тебе хорошее настроение? – спросил Вадим, глядя на свою жену.

– Я думаю, она мне его испортила надолго. Кто-то сказал: «Глупость, сопровождаемая музыкой, танцами, обставленная блестящими декорациями, всё же глупость, но ничего больше», а я бы ещё сказала, что это же порождает глупость, плохие мысли и плохое настроение.

– Перед тем, как нам выехать, включила Алина телевизор, и Мандаона ей что-то не то спела или не то показала, – смеясь, сказал Вадим.

– Ну, это же кошмар, представляете, включаю я, высвечивается экран в тот момент, когда она медленно так стягивает штаны во весь почти экран, показывает свой голый зад всему Миру честному. Это же надо так ненавидеть людей! Издавна люди таким жестом выражали своё презрение к тому, кого ненавидели. Меня—то за что так ненавидеть? Ничего плохого я ей не сделала. Телевизор включать, когда её будут показывать, теперь никогда не буду, – раздражённо сказала Алина. – Ой, слышишь, Роман уже проснулся, – воскликнула она и открыла заднюю дверцу машины.

– Сейчас мы его возьмём, маленького засоню такого. Пытались его дома усыпить – не уснул. Сели в машину, поехали – заснул сразу же. Любит спать в машине, дома не уложишь, – сказал Вадим, беря малыша на руки, прижимая его головку к своей груди. Почему-то очень пристально посмотрев мне в глаза, сказал:

– Вот так, был у меня один сын – стало два. Роману уже 5 месяцев. Непонятная, интересная штука – эта судьба, и правду люди говорят, что не обойти её, не объехать.

Ребёнок закрутил головкой и заплакал.

– О, нет! Плакать, мой сын, не надо, – сказал Вадим, поднимая его над своей головой и легонько тряся в своих руках.

Ничего я на свете так не люблю, как смотреть на мужчин, смотрящих на своих детей влюблёнными глазами. Вадим смотрел на своего сына именно так, а мы: я, Алина, мои сыновья, муж смотрели на него и все улыбались. Я почувствовала, как тёплая волна радости прошла по моему телу, и я вдруг вспомнила маленького мальчика Кайя из сказки «Снежная королева», как вылетел из его сердца ледяной комочек и растаял, когда он понял, ощутил сильную любовь.

Попрощавшись с нами, Вадим с ребёнком и его жена пошли в магазин, а мы поехали на заправку.

Может быть, их вовсе и нет, этих «круглых». Может быть, мы, женщины, сами выдумываем их такими, чтобы оправдать свои недостатки, свою неспособность понять их, подстроиться к их характеру, к их индивидуальности. Они тоже, как и мы – люди, разница только в том, что они – мужчины, и у них одна роль в этом мире и в этой жизни, а у нас, женщин – другая. «Не может быть хорошей женой женщина, которая не является и неспособна быть другом своему мужу» – сказал кто-то из умных. Так, может быть, нам надо всю совместную жизнь с ними, прежде всего, стремиться к этому, – рассуждала я про себя, когда мы подъезжали к заправке.

– Какой же я круглый дурак! Ведь знаю же тебя уже ни первый день и ни первый год. Сколько бы тебе в кошелёк денег ни положить, если ты одна в магазине, всегда их истратишь, до копейки, до пфеннига, – сказал муж, и совсем даже без злобы в голосе.

Странно, никогда до этого я не слышала, чтобы он называл дураком себя или кого-нибудь, да к тому же круглым. Ну, просто телепатия какая-то сегодня.

– А как давно ты меня знаешь? – спросила я и осеклась, вспомнив, что сегодня годовщина нашей свадьбы.

Мы в один момент повернули головы и посмотрели друг другу в глаза.

– Извини меня, круглого дурака, я совсем забыл о нашем празднике. Я—то думаю, что ты такая злая сегодня с самого утра, извини, пожалуйста.

Мальчишки, пошли со мной, поможете мне машину заправить, – сказал он, и они вышли. Через некоторое время я увидела своих мужиков, идущих к машине, и у каждого был букет цветов.

Все три букета они положили мне на колени.

– А домой мы, что пешком пойдём, толкая машину впереди себя? – спросила я.

– Нет, ты плохо о нас думаешь. Мы её заправили на десять марок, – сказал мой муж, целуя меня.

Как мы в гости к Наташе и к Джульетте ездили

Наступили большие летние каникулы в немецких школах.

Не принято в Германии в эти каникулы, как это было в России, отправлять детей в летние лагеря на отдых. Но, зато здесь есть «Фериен джоб», работа на каникулах. Хорошее дело. Особенно оно хорошее, если дети в свои пятнадцать лет выше родителей на две головы. Мои сыновья оказались к этим каникулам тоже выше и потому без проблем устроились работать. Заработали себе на новый компьютер. Осталось до начала занятий две недели.

И, как говорят, в один прекрасный вечер мой муж, придя с работы, сказал:

– А ни съездить ли вам в отпуск, например, в Италию? Что это вы так застыли господа?

А мы действительно застыли, и не только, можно сказать, мы просто окаменели.

– Я, к сожалению, не могу поехать, сами понимаете, работу не бросишь, – продолжил он.

Я, конечно, понимала всё, кроме одного, как он решился отпустить меня от себя, дальше, чем на вытянутую руку. Долго не ломая, над этим голову, быстро собралась и поехала с детьми в Италию, в Бибиони, на берег Адриатического моря.

Собралась-то я быстро, но ехать мне было страшно. На машине 700 километров, через 24 туннеля?! Я не могла себе это даже представить, но поехала, сделав умный и спокойный вид.

Ехала медленно, часто останавливаясь, под разными предлогами.

Не обращая внимания, на своих детей, выражающих своё неудовольствие словами: «О… ёмоё, мама!», – я тихонько продвигалась к Италии. На Австрийской границе, решила сделать большой отдых и «бротцайт» т.е. перекусить.

Мы остановились на стоянке, открыли багажник, начали есть.

– Добрый день, – сказала на русском языке, проходящая мимо нас женщина, примерно, лет 40.

Мы поприветствовали её тоже, прожёвывая еду.

– Надо же! Только подошла, откуда она узнала, что мы русский знаем? – спросил Эдуард.

– У тебя на лбу написано, – засмеялся Генрих.

– Ну да, у меня написано – у тебя нет.

– Ну, это же очень просто, – сказала я, – мы тоже узнаём своих сразу же. Я думаю, ей сейчас большого ума не понадобилось. Кафе рядом, а мы едим из багажника. Местные немцы, чтобы поесть, пользуются кафе, приезжие, особенно переселенцы из России, багажником.

– Зато мы едем отдыхать в Италию! – весело сказал Эдуард.

– Да, они, надо думать, тоже туда не на работу едут, – дожёвывая булочку, проговорил Генрих, – только с другими возможностями.

– Ну, не наше это дело – обсуждать чужие возможности. Будем хорошо работать, и у нас они будут другими, – сказала я. Ты поел, сынок? Сходи в киоск, купи что-нибудь почитать, – обратилась я к Генриху.

– Почему я, снова крайний?

– Не только. Ты старший, – съязвил Эдуард.

– Надо же случиться такому несчастью, появиться на свет раньше своего брата на пять минут, и столько дополнительной работы – проговорил недовольным голосом Генрих, направляясь к кафе, где внутри в киоске продавали газеты и журналы.

– Пошли посидим немного на лавочке, – предложила я Эдуарду.

– Я вижу одну только лавочку и то она занята. Там сидит женщина, что с нами поздоровалась.

– Сядем рядом.

Мы подошли, я спросила по-русски:

– Не занято?

– Нет. Садитесь, пожалуйста, – ответила она, доброжелательно улыбаясь.

– Издалека едете? – поинтересовалась я

– Из Мюнхена. Хочу посмотреть Венецию. В Германии живу три года, и не разу там не была. Так уж вышло, не имела возможности.

– Подошел Генрих.

Купил, – сказал он, протягивая мне газеты и журнал, – из немецких: «Рунд шау», из русских: «Мюнхен плюс», «Луч», «Радуга»

Я взяла газеты из его рук. На первой странице «Мюнхен плюс» была помещена большая фотография ещё молодой русской певицы Эдиты Пьеха. Показав своей соседке на фотографию, сказала:

– В Мюнхене жить хорошо, можно на концерты знаменитостей ходить. Вот Эдита к Вам приезжает.

– Да, я знаю, но на её концерт не пойду.

– Почему? Она Вам не нравится?

– Нет, причина не в этом. Я недостаточно долго живу в Германии, чтобы слушать её песни.

– Что-то мне не совсем понятно, – я удивленно смотрела на неё.

– Я из тех русских, которые с трудом справляются с ностальгией, и зовут меня Наташа, – улыбнулась женщина.

– А что, все Наташи с трудом приживаются в не родине? – удивилась я.

– Наверное. Я однажды была в Египте по туристической путевке с группой, когда ещё в России жила. У нас в группе было десять женщин. Египтяне, при случае, всех женщин называли Наташами, хотя с таким именем была только я одна. Потом узнала, что во многих странах русских женщин зовут Наташами, и существует много легенд, объясняющих это. Одна из них гласит о русской девушке Наташе, привезённой насильно турецким султаном на Восток из России. Она не пожелала оставаться на чужбине с постылым мужем, и пошла пешком на родину. Будучи необыкновенно красивой, стала добычей многих мужчин. Дошла Наташа до отчего дома, оставив красоту свою по дороге, а там её не признали, не поверили в то, что от султана по собственной воле уйти можно. – Наташа замолчала. Мы сидели на маленькой лавочке вчетвером,