banner banner banner
Проза жизни
Проза жизни
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Проза жизни

скачать книгу бесплатно


Одна мысль тяготила меня. В душе возникла неизъяснимая тяга к «нашей сестричке». Ждал ежеминутно, когда же она появится в дверях палаты! Её скромная улыбка так окрыляла, что я уже тщился сочинить стихи о тех страстях, что будоражили мою кровь. Однако корявые строчки пугали меня самого: «Да как же их складывают чёртовы поэты?». Так хотелось написать нечто выдающееся о мучивших страстях! Ведь я никогда не был так влюблён.

Уже на второй день после того, как попал в госпиталь, я уже кое-что знал о «нашей сестрички», как любовно называли её раненые. Местная, комсомолка; после ускоренных курсов медсестёр, девушку послали в госпиталь. Её чудесное имя, будто специально заставляло раненых солдат жить и воевать дальше – Надежда. Впрочем, по имени её мало кто называл.

Забот у медработников хватало. И, к моему сожалению, у Наденьки тоже. В школьные классы, ставшие палатами, прибывали всё новые и новые раненые. Постоянно проводились операции, врачи и медсёстры сбивались с ног, оказывая помощь.

Наденька забегала к нам ненадолго. Перевяжет, даст лекарства, поправит постель у тяжелораненых и выпорхнет прочь. При этом успевала каждому улыбнуться и сказать ласковое слово. Здоровенные мужики прямо-таки млели, когда она входила:

– О, солнышко явилось!

А я… Я потерял голову. Мне чудилось, что, входя, Наденька тоже бросает на меня какой-то особенный взгляд. Однажды я его перехватил. Она, покраснев, сказала:

– Выздоравливайте быстрее, товарищ Новосельцев.

От этого пожелания захолонуло сердце. Я что-то хотел ответить. Но девушка уже ускользнула мимолётным виденьем.

***

Моя кровать находилась возле двери. И я караулил свою кралю часами, глядя в общий коридор. Буйное воображение рисовало, как мы с ней встречаемся в рядом расположенном саду, беседуем о будущей – когда обязательно одолеем врага! – жизни. Тогда я обязательно сделаю ей предложение. И Наденька, конечно, согласится. Не может быть иначе! Она же не зря задерживается у моей кровати больше, чем у других больных. И чаще улыбается мне. Или это так только мнится? Меня мучили бесконечные сомнения. Я ревновал девушку ко всем без исключения. И в душе иногда ругался: «Что она так долго возится с ним? Ведь он почти здоров! А с главврачом, о чём шушукается? Я же точно слышал, как она засмеялась!». Это было невыносимо.

Рана на боку почти затянулась. И я даже, вроде бы, рвался на фронт. Но перед тем готовился объясниться с Наденькой. Я видел, что она, и другие медработники недосыпают, потому старался её не сильно отвлекать.

Однако я должен был с ней поговорить. Чтобы после знать, что тебя кто-то ждёт в тылу, кто-то любит. Или?.. В любом случае казалось, что моя любовь позволит быстрее одолеть фашистов. Так хотелось, чтобы эти мерзкие фрицы передохли быстрее! Гитлера я собственными руками задушу, когда войдём в Берлин. Да, так и будет. А после мы с моей Наденькой пойдём в ЗАГС. И у нас будет по-настоящему советская «ячейка общества». Эх…

Я даже был готов ради Наденьки отдать жизнь. Правда, одно озадачивало: за кого она тогда выйдет замуж? Я ревновал её даже к призрачному мужу.

Но всё повернулось иначе.

***

Было раннее утро. Большинство ещё спало. Стояла относительная тишина. Лишь севернее – в трёх десятках километрах, в центре Сталинграда – не прекращалась канонада. Там наши парни едва держались на берегу, и это обстоятельство заставляло нас невольно сжимать кулаки.

Со стороны Ергентинской возвышенности послышался гул. Он нарастал. По характерному звуку я знал: летят бомбить «мессершмитты». Аккуратные, но подлые фашисты уже позавтракали и отправились убивать. Нас убивать. Или кого-то ещё. Пока было непонятно. Ведь рядом на Волге имелась крупная переправа, через которую направлялись сюда всё новые части Красной Армии.

Завывание «мессеров» начало нарастать: они упали в пике. И оставалось лишь ждать, кого настигнет смерть. Я замер, как и другие. В ту же минуту послышались торопливые шаги по дощатому полу. Их я мог отличить от тысячи подобных. Это шла Наденька.

Звук пикирующего бомбардировщика заглушил всё: стервятник был уже близок. Раздался взрыв. Тотчас зазвенели разбитые стёкла. В окно полетели осколки и комья земли. Наденька взмахнула по-детски руками и стала оседать. Забыв себя, я рванул с кровати.

Где-то дальше раздались ещё взрывы. А я уже кричал:

– Доктора! Скорее!..

Увидев упавшую медсестру, закричали остальные:

– Скорее санитаров! «Сестричку» ранило!

Я подбежал первым к Наденьке и не отходил до тех пор, пока не появились санитары. Осколок ужалил девушку в живот, на её белом халате растекалось кровавое пятно.

Все были очень взволнованы происшествием. В курилке только и обсуждали:

– Бедная девчонка. Угораздило же! Нас никого не задело, а ей досталось…

К обеду по коридору проходил главный хирург. К нему сразу подступили:

– Что с «сестричкой»?

– Товарищи, мы сделали всё от нас зависящее, – ответил он устало. – Операция прошла успешно. Она будет жить.

Лишь тогда мы успокоились.

***

Минуло четыре дня. Артиллерийские залпы доносились уже ближе. Две наши армии с трудом сдерживали напирающего противника в районе Тингуты.

С утра был обход. Когда главврач зашёл в палату, мы опять поинтересовались:

– Как наша «сестрёнка»?

– Идёт на поправку. Потеряла много крови, придётся отправлять в тыл. И, кстати, попросила разрешения попрощаться с вашей палатой. После обеда зайдёт, а то ночью отправим на переправу.

Что тут началось! Все кинулись наводить порядок: подметали полы, убрали с тумбочек лишнее, поправили кровати. Я взялся бриться, моему примеру последовали остальные.

Цветы… Где их взять?! Нарвали невдалеке ромашек и цикория.

Тут меня стукнуло! В конце коридора была подсобка. Среди швабр, вёдер, лопат стоял и красный флаг. Его вывешивали в школе в праздники, но во время авианалётов полотнище разорвало в клочья.

Я оторвал кусок от флага – пусть простят меня товарищи за кощунство! – и принялся мастерить задуманное. Вспомнил, как до войны моя младшая сестра занималась детским рукоделием. Несомненно, так же должно получиться у меня.

***

И вот пришла эта дорогая, хотя и грустная минута. По коридору раздались знакомые шаги, мы все затаили дыхание. На пороге появилась она: бледная и похудевшая, в той же белоснежной косынке. С той же несказанно привлекательной улыбкой.

– Здравствуйте, дорогие мои, – сказала Надежда.

– Сестра Улыбка, милая ты наша! – закричали раненые.

Все пытались дотронуться до неё, пожать руку. А она просто сидела на табуретке и тихо плакала. Мы стали её успокаивать, и тогда она вновь рассмеялась. Её улыбка вмиг озарила нашу палату, мужики заржали конями:

– Наконец-то, солнышко наше выглянуло! Не робей, всё будет хорошо.

Я проникновенно сказал:

– Закрой глаза, после открой.

Она послушалась. Когда открыла глаза, в них отразилось изумление:

– Это мне?

Я преподнёс ей розу из клочка красной ткани. Не спорю, я старался, и она выглядела точно живая…

Заглянул старший санитар:

– Пора ехать.

Надежда поднялась, вслед ей потянулись десяток рук. Девушка сказала:

– Большое спасибо вам, товарищи.

Мне показалось, что она быстро глянула на меня. Я глупо улыбался, ибо в моей душе царил полный сумбур: радость, гордость, нежность, отчаяние.

Я вышел проводить Наденьку. Помог подняться в «полуторку». Там же разместились больные и тяжелораненые. Она села с краю, я стоял у машины внизу.

Вдруг Надя наклонилась вниз и порывисто поцеловала меня в щёку. Машина тронулась, а я остался стоять ошеломлённый.

Наденька крикнула:

– Спасибо вам тоже, товарищ Новосельцев, за розу.

Я не мог поверить в происходящее: она уезжает, а я, как дурак, ничего не могу изменить. Она же не зря пришла в нашу палату! Нет, я должен найти её.

***

…Мысль – самая быстрая вещь на свете. Мои воспоминания уместились в несколько секунд. Я выпил стакан водки и сидел оглушённый. Зачем всё вспоминать, когда ничего не сбылось? Для меня в ту ночь случилось самое ужасное.

Катер уже преодолел половину Волги. Ночь стояла безлунная. И это внушало надежду, что всё обойдётся.

Но диверсанты не дремали. Их сбрасывали с самолётов на левобережье не просто так.

Взмыла одна ракета из темного леса, вторая. Они начали медленно опускаться на парашютах. Катер стал виден в серебрящихся волнах, как на ладони. Он стремился как можно живее к берегу. Но уже взлетали в воздух «мессеры», беря курс туда, куда их направляли лазутчики. И поднялись вокруг судна огромные фонтаны, и закипела вода.

Одна бомба попала в катер, и его чуть не разорвало пополам. Людей швырнуло за борт. Они гибли десятками.

Едва нам сообщили утром о случившемся, я не поверил собственным ушам. Неужели сердце меня не обманывало, когда с болью сжималось при расставании? Пора, пора на фронт. Мне стало безразлично, убьют ли меня.

Но судьба была милостива. Она подаёт незаметные знаки, которые мы часто не замечаем. До конца войны я не получил больше ни единой раны. Мы сварили гитлеровцев в Сталинградском котле, а их остатки погнали к Дону. Наша легендарная 62-я гвардейская армия двинулась на Украину, после была переброшена на Берлинское направление. Моя душевная рана постепенно начала затягиваться. Ведь, когда не думаешь о болячках, они вроде сами собой исчезают.

Вернувшись на родину, я встретил замечательную женщину, которая стала моей женой. Потом было всё, как у всех в мирной жизни: дом, семья, работа, всякие заботы. К сожалению, теперь я доживал век в одиночку – супруги не стало раньше меня. Мой поезд равномерно двигался от одной остановки с чёткими цифрами до следующей. Хотя, где она – конечная станция, никто не сообщал.

***

Я возвращался вечером того же дня в поезде «Волгограда – Ростов». Вагон усыпляюще укачивал, однако не спалось. Далёкие события вновь растревожили душу, возвращаясь волнами. Встретимся ли мы все, ветераны, в следующем году?

В моём купе был лишь один попутчик. Он беззаботно похрапывал. За окном мелькали темнеющие лесопосадки. Раздался глухой голос проводницы, обращавшейся к кому-то:

– Сейчас будет Жутово. Приготовьтесь.

Я поднялся и вышел в коридор. Встав возле окна, приоткрыл его. Мне было душно. Поезд уже подкатывал ко второй платформе. В то же время к первой платформе подходил встречный поезд. Мелькали ярко освещённые вагоны. Наконец, состав, замедлив бег, остановился.

Прямо напротив я увидел в окне даму в строгом военном костюме; на плечах поблёскивали погоны майора медицинской службы. Чуть всмотревшись, я обомлел. Неужели…

Что нас заставляет понять – даже если человек меняется с возрастом – что это всё-таки он? Я колебался несколько секунд. Не выдержав, громко произнёс:

– Сестра Улыбка!

Дама посмотрела в мою сторону, слегка улыбнулась. Этого было достаточно, чтобы окончательно всё понять. Будто вновь возникла передо мной та самая милая в моей жизни медсестра. Я готов был выпрыгнуть из окна, и закричал:

– Наденька!

Женщина ещё пристальнее вгляделась в меня. Всплеснула руками:

– Ваня, разведчик! Дорогой мой!

Расталкивая стоявших в коридоре, побежал к выходу. Вот я уже в тамбуре. Почти в то же время Наденька показалась на площадке своего вагона. Тут оба поезда, точно сговорившись, издали пронзительные свистки и тронулись. Наши вагоны стали разъезжаться в разные стороны…

– Милая, дорогая Наденька! Я тебя никогда не забуду! – закричал я, что есть силы.

Поезд стал набирать ход.

Долетели ли до неё мои слова? Не знаю. Но судьба точно подаёт нам незаметные знаки.

***

Уже через несколько дней я, как безумный, взял вновь билет в Волгоград. Зачем я поехал туда, где её, без сомнения, быть не могло? Побывал в Больших Чапурниках, Светлом Яру, Жутово, других близлежащих пунктах, расспрашивал всех, кто мог хотя бы что-то знать о той, кого я так любил. Моё странное состояние не объяснить.

Ничего определённого.

И всё же я благодарен судьбе.

Да, она уехала на своём поезде туда, где так же были дом, семья и работа. Но главное – она осталась жива, моя Надежда.

Первое сентября

Иван Васильевич приоткрыл правый глаз. Вместо будильника на комоде расплылось бело-чёрное пятно. Прищурился, стараясь видеть чётче. Ого! Стрелки часов показывали девять тридцать семь. Поздновато, однако. Но вставать не хотелось. Это ещё год назад надо было вскакивать в полседьмого утра и собираться на работу. А теперь…

Уже с первой минуты пробуждения на пенсионера надвинулось облако необъяснимой тоски. Более того – депрессии.

Ночью проснулся в известную пору бессонницы – около трёх ночи. И спать больше не получалось.

Парадокс тот ужасен: чем отчаяннее пытаешься уснуть, тем тщетнее попытки. Это понятно, что у наших предков-питекантропов должен когда-то был срабатывать таймер – не то проснёшься, а тебя уже вовсю уминает забравшийся в пещеру лев… Однако сегодня какие хищники-то? Пора бы расслабиться на ложе цивилизации. Ан нет – осаждают проклятые мысли, будто шуршащие в бумаге мыши! И особенно надоедлива именно мысль, что невозможно уснуть. Как через час Иван Васильевич провалился-таки в бездну сна, не понятно.

Теперь иное! Невыносимо заныло в локте и ключице. То ли ревматизм, то ли полиартрит. Хотя какая разница, коли идти к врачу нет желания? Бодрый Минздрав извечно заверяет – вопреки очевидному, – что очередей в поликлиниках не существует. Того бы умника из министерства взять бы за шкирку да бросить в это заведение, дабы убедился в обратном! Хотя даже если прорвёшься сквозь строй таких же больных бедолаг, это ничего не изменит. «На что жалуетесь?», – поинтересуются. И буднично отрубят вторым вопросом: «Что же вы хотели? Возраст!». А хотелось бы другого.

Да, возможно, выяснится, отчего ноют суставы. Зато следом вылезет острым ребром ещё вопрос: лекарство и лечение столь до?роги, что… Увы, пенсии – в обрез. Потому предпочтительнее, не знать названия немочи. Только ворчать, или вовсе молча терпеть. Терпеть и всё то, что уже невозможно преодолеть, и тех негодяев наверху, которые вечно обещают, да забывают делать. Так что спасение остатков здоровья – абсолютно твоя проблема.

Именно по указанным причинам пенсионер ежедневно заряжался комплексом физических упражнений. Однако сегодня заниматься не хотелось. «Что за инертность появилась? – злился на себя. – И в теле, и в мыслях… Нет уже прежней лёгкости».

Вчера Ивана Васильевича доконала фраза по телевизору, где представитель Пенсионного фонда ласково разглагольствовал о «возрасте дожития» – мол, для пожилых наступают просто невыразимо прекрасные годы, когда можно получить истинное удовольствие. Хотя сей тип с чётким пробором, видимо, сам не шибко стремился достичь желанного возраста. И его лоснящаяся физиономия не оставляла сомнений: государство не оставит пенсионеров без заботы, точнее – без забот.

Размышления о неотвратимости приближающейся старости становились для Ивана Васильевича невыносимы. Он не считал себя ещё настолько дряхлым, но всё-таки… Жизнь-то прежняя, а ты вот изменяешься. И в твоём меню уже всегда есть таблетки на завтрак-обед-ужин. Среди ночи, в маете бессонницы, он отчётливо осознал единственную истину, к которой рано или поздно приходят все: бегаешь-суетишься, оставляя на потом что-то сделать, изменить, с кем-то встретиться, куда-то поехать, потом вдруг… «Ты понимаешь, – обратился он к сам к себе, – ничего уже больше не будет, НИЧЕГО. Сколько не рыпайся, ни с кем из друзей-приятелей не встретишься, ни в никакую заграницу не поедешь, коли не успел там побывать раньше. Много чего хочется, а в руках-ногах – немощь. Не поедешь даже за границы области. Почти как у классика: оставь надежду всяк туда – на пенсию – входящий». Панический страх внезапно до того заледенил нутро средь чёрной тьмы, что ни о чём больше уже не думалось. И суть – в отвратительной банальности, вопреки тому, чему детьми верили: жизнь бесконечна… Воистину многие лета? прибавляют многие печали.