Дядюшка-флейтист

– Липочка поет «приер дивиер»… Я буду петь… Дядя Коля… дядя… Я боюсь… Дядя Коля… Мне страшно… Спрячьте меня, – металась и бредила Наташа.

Николай Васильевич то гладил ее по голове, поправлял подушку, подносил пить, то сжимал свою голову руками и что-то шептал. Он давал сам себе обеты не бросать и оберегать девочку на ее жизненном пути, сделать для нее что-то хорошее, что – он и сам еще не знал, но все ему казалось теперь возможным и достижимым.

Под утро гости стали расходиться. Наташа заснула. Николай Васильевич вздохнул и, посматривая поминутно на заснувшую девочку, стал мыть и убирать посуду после пира, боясь лишний раз шевельнуться и неосторожно стукнуть.

Дядюшку выгнали

Наташа выздоровела. Болезнь ее была одна из тех детских болезней, которые неожиданно приходят и скоро проходят. Между тем, Николай Васильевич за то время, что девочка пролежала в кухне на сундуке, совсем изменился, даже осунулся, тревожась за нее. Он бродил как тень и твердо выдерживал обещание, данное племяннице.

Наташа поправилась, перебралась в залу за диван, и Николай Васильевич повеселел.

Похудевшая, слабенькая девочка сияла тихим счастьем точно болезнь переродила ее.

Раз тетка ушла за провизией, а Наташа, улучив свободную минутку, выбежала в кухню.

– Дядя Коля, наши сегодня на весь вечер в гости уйдут! – радостно шепнула она, рассмеялась и захлопала в ладоши.

Многое было этим сказано: обоим представился веселый вечер, разговоры, пение, игра на флейте. Такие светлые минуты не часто выпадали на их долю.

– Твой почтенный дядюшка-флейтист сегодня совсем с ума спятил, – говорила Липе вернувшаяся Марья Ивановна. – Представь, душенька, стирает в корыте полотенца и ухмыляется во весь рот. Вот-то сокровище!

– Ах, да не говорите мне о нем! – ответила Липа.

Наташа догадалась, чему улыбался дядюшка, и в ее больших глазах мелькнул задорный огонек.

Вечером, как только хозяева скрылись за дверью, девочка была уже в кухне.

– Ну, дядя Коля, давайте теперь играть на флейте, – весело подпрыгнув, сказала она.

– Погоди, Наташечка… наши еще не успели далеко отойти. Услышат, тогда нам плохо будет… Надо вот и кухню прибрать.

– Как мы с вами давно не флейте не играли. Я все ждала, ждала, когда-то они уйдут. Как я рада? Вы рады, дядя Коля, что они ушли? – болтала Наташа.

– Конечно, нам с тобой посвободнее. Только они ведь хозяева, Наташечка… Тут уж их воля…

– Играйте, играйте же скорей… Сначала мою любимую. Знаете, так тонко-тонко-тонко, а потом – как птичка.

Зазвучала флейта. Николай Васильевич переиграл все, что только знал. Наташа спела «Ваню и Таню».

– Слушай, Наташечка, выучи-ка петь «Среди долины ровныя»… Это самая лучшая на свете песня. Ты полушай-ка, что это за песня.

Николай Васильевич тихо запел своим дрожащим, разбитым голосом:

«Среди долины ровныя,На гладкой высотеЦветет, растет высокий дубВ могучей красоте.Высокий дуб развесистыйОдин у всех в глазах,Стоит один, бедняжечка,Как рекрут на часах!Взойдет ли красно солнышко,– Кого под тень принять?Ударит непогодушка,– Кто станет защищать?Ни сосенки кудрявыя,Ни ивки близ него,Ни кустики зеленыеНе вьются близ него».

– Очень хорошая песня! Такая жалостливая, – заметила Наташа, когда певец замолк. – Спойте, дядя Коля, еще раз. Научите меня…

Они запели вместе.

Вечер проходил весело. Наташа уже без помощи дяди во второй раз пела «Среди долины ровныя».

Прислонившись к плите, сложив на груди руки, она с увлечением заливалась вслед за флейтой.

«Взойдет ли красно солнышко,– Кого под тень принять?Ударит непогодушка,– Кто станет защищать?»

– вывела высокой, чистой нотой девочка и, закинув назад головку, призакрыла глаза и развела руками.

– Чудесный у тебя голосок, Наташечка. Наверно, ты певицей будешь. Повтори-ка это место еще раз.

«Взойдет ли красно солнышко,– Кого под тень…»

– залилась снова маленькая певица.

– Это что?! – раздался неожиданно раздраженный голос.

Николай Васильевич выронил из рук флейту. Наташа вздрогнула и пошатнулась.

На пороге кухни стояла Марья Ивановна, а за нею хохотала Липа.

– Это что? Почему ты не спишь? – крикнула тетка, схватила Наташу за ухо и хотела тащить из кухни. Девочка громко испуганно заплакала.

– Не троньте Наташу! Не троньте! Я не позволю… – как будто не своим голосом закричал Николая Васильевич, отстраняя хозяйку и становясь между ней и девочкой.

– Как вы сметете так с мамашей говорить? – вступилась Липа.

– Не троньте Наташу… Я никому не позволю бить ее. Я за Наташу вступлюсь… не позволю… – внушительно и строго проговорил Николай Васильевич и своим сердитым видом, должно быть, испугал обеих женщин. Те поспешили уйти из кухни.

– Вот как! Вот! Я покажу себя! Увидят! – грозила Марья Ивановна, развязывая ленты шляпки.

– Наталья, сейчас иди спать! – крикнула Липа.

– Иди, Наташенька, не бойся… Они не посмеют обидеть: я тут, – сказал Николай Васильевич.

Девочка, дрожа, пробралась в залу, умоляющими глаза взглянула на тетку и юркнула на свой диван.

Когда через несколько времени пришел домой Петр Васильевич, мать и дочь бросились к нему с громкими жалобами. Наташа слышала, как они говорили, что им от «милых родственничков» житья нет, что Николай Васильевич набросился с кулаками, что Наталья избаловалась и грубит, чему учит ее «полупомешанный флейтист», и чтоб он выбирал или их, или идиота братца.

«Неправда, все неправда! – думала Наташа. – Бедный дядя Коля, его теперь выгонят на улицу. Какая беда случилась! И как это дядя Коля забыл закрыть дверь?!»

Вспоминая появление тетки на кухне, девочка чувствовала, что будто мурашки проходят по ее телу, и сердце перестает биться. «Что теперь будет? Бедный дядя Коля!» – сокрушалась Наташа и тихо плакала.

На другой день рано утром она проснулась от громкого разговора в кухне. Оттуда слышался голос дяди Пети, который звучал необычайно резко.

– Как тебе не стыдно, Коля, подымать в доме такие неприятности? К тебе отнеслись с добротой, а ты вот как за все отблагодарил! – говорил Петр Васильевич.

– Что же я сделал, Петенька? – послышался тихий вопрос.

– Хозяйке дома делаешь такие дерзости, бросаешься с кулаками, ребенка учишь глупостям и грубить, пьешь, никого не слушаешься, завел какую-то глупую музыку.

– Неправда, с кулаками я не лез, я отнял только Наташу… Я не дал ее драть за уши! Да, не дал…

– Я работаю, устаю. А тут дома все нелады. Как тебе не стыдно, Коля!

– Наташу я ничему дурному не учил. Это неправда! Я, может, ее больше всех тут люблю и жалею… Она ведь и мне не чужая… А что на флейте я играл и Наташечка пела – это правда. Что ж тут дурного? Ведь скучно, Петенька! Неужели нельзя немножко развлечься?

– Марья Ивановна теперь рассердилась, ни за что не хочет, чтобы ты тут оставался… Что ж я стану делать, если ты нигде не можешь ужиться?!

– Ты не беспокойся, братец, я не стану твоим мешать… Я уйду… Мне очень тяжело, Петенька…

Голоса в кухне замолкли. Через несколько минут Петр Васильевич заговорил несколько мягче и спокойнее.

– Ты бы, Коля, извинился перед Марьей Ивановной, попросил бы ее оставить тебя. Может, все обойдется: она женщина не злая.

– Эх, Петенька, прост ты душой, братец… А только извиняться я не стану… Ни за что не стану!

– Так неужели же тебе лучше холодному и голодному бродить по улицам? Опять пить станешь. Как тебе не стыдно, Коля!

– Здесь-то тоже жизнь… Бог с ней, не красна! – с горечью отозвался Николай Васильевич. – Наташечку жаль… – шепотом заговорил он. – Ты ведь не видишь, братец… Ее обижают, обделяют, попрекают… Ты не давай: грешно! Она сирота, и покойный брат тебе ее поручил… Ты перед Богом ответишь! Она хорошая, добрая. Тихая… Смотри, Петенька, не давай, Наташу в обиду. Я уйду, уйду… Может, и пить еще брошу. Я уже про то знаю, сам увидишь… Может, я еще и человеком стану… Наташечку только не обижайте.

– Не дело ты говоришь, Коля. Не пойму я тебя. Лучше бы перед Марьей Ивановной повинился, хоть бы меня-то пожалел; не знаешь, как между вами и быть.

– Оставь, оставь это дело, Петенька… Мы уже сами все рассудим. Смотри-ка девять часов, тебе на службу пора. Братья расстались.

В тот же день вечером Николай Васильевич собрал свои вещи в узелок, пошептался о чем-то с братом, посл чего тот нахмуренный прошел в свою комнату, и появился на пороге залы.

– Прощайте, Марья Ивановна, спасибо за ваш хлеб-соль. Прощайте, Олимпиада Петровна! Счастливо оставаться! Наташенька, прощай! – голос его дрогнул.

Никто ему не ответил. У Наташи потемнело в глазах, замерло сердце, что-то сдавило горло; ей хотелось закричать, броситься за дядей. Она привстала, протянула руки вперед и закивала головой, думая, что он еще увидит ее прощальный привет, слезы неудержимо полились по лицу, и только захлопнулась дверь, точно солнце померкло для нее. Девочка заплакала навзрыд; она заплакала горько и беспомощно, с воплями, с захлебываниями, с отчаянными криками.

– Это что за фокусы! Наталья, замолчи! Сейчас замолчи! Не пикнуть! Я кому говорю? Молчать! – не помня себя от гнева грозилась тетка, подбегая к дивану, за которым рыдала девочка.

– Машенька, пожалуйста, оставь Наташу. Ты мне мешаешь заниматься. Наташа замолчи, – послышался из-за перегородки голос Петра Васильевича.

Зажимая рот руками, вся вздрагивая, прижимаясь головой к дивану, Наташа замолчала, затаив свое тяжелое горе.

Луч света

В семье Петровых потекла та же серая, однообразная жизнь. Только Наташа стала другая: она очень выросла за последний год, похудела, и в больших глазах светилась недетская грусть. Наташа узнала иную жизнь, содержательную и счастливую, она слышала иные речи, и грусть о потерянном, жажда новых знаний мучили пытливого ребенка.

Когда тетка и Липа уходили из дому по вечерам, девочку запирали на ключ. Воспоминания уносили Наташу в недалекое милое прошлое, и грустным, тихим голосом, сидя на диване, она начинала напевать: «Среди долины ровныя». Задумавшись, она часто вспоминала дядю Колю: «Где-то он теперь? Неужели ходит по улице холодный и голодный? Вспоминает ли он ее, Наташу? Да, конечно, вспоминает. Хоть бы одним глазком увидеть его!»

Наташа тосковала о нем ужасно и плакала втихомолку целые ночи напролет.

После ухода Николая Васильевича тетка и Липа своими насмешками прохода не давали девочке.

– Певица, что же вы не повторяете свои арии? Ведь скоро опять будет ваш концерт! – приставала Липа.

– Они с дядюшкой-флейтистом будут ходить по дворам. Он станет на дудке свистеть, а она будет петь и плясать. Вот он ее и готовил в уличные певицы, – вторила Марья Ивановна.

Наташа молчала, грустила и пряталась от всех. Раз она шла из лавки и несла хлеб. Дело было под вечер и уже стемнело.

– Наташенька, милая! – вдруг окликнул ее знакомый, ласковый голос, заставивший шибко и сладко забиться маленькое сердечко.

Девочка порывисто обернулась и просияла.

– Дядя Коля!

Она взглянула на него с изумлением и даже отступила.

– Отчего вы так одеты, дядя Коля?

Николай Васильевич смущенно оглянул свой черный подрясник и сказал:

– Я буду монахом, Наташечка.

– Монахом?! – переспросила девочка и пристально посмотрела на дядю, как бы желая понять смысл этого слова. – Вы живете на улице? – сосредоточенно спросила Наташа.

– Нет, в монастыре… Это Божий дом. У нас тихо, хорошо… Я пока на испытании, а потом сделают настоящим монахом.

– Вы будете, дядя Коля, ходить с книжкой и собирать милостыню?

– Нет, Наташечка… Я буду работать, буду тебе счастья у Бога вымаливать…

– Я думала, что монахи только милостынку собирают… – задумчиво проговорила Наташа.

– Как же ты-то живешь, милая? Что делаешь? Здорова ли?

– Я… живу… здорова…

– Обижают тебя тетенька и Липочка? – шепотом спросил Николай Васильевич, точно боялся, что их разговор услышат, и погладил нежно девочку по голове.

Наташа молча посмотрела на дядю, глаза ее наполнились слезами, она наклонила голову и промолчала.

– Терпи, моя бедненькая… Что делать! Молись Богу, Наташечка. Я тоже стану молиться за тебя… Он все устроит к лучшему.

– Мне очень скучно без вас… Я все вспоминала, как мы пели, играли, разговаривали, как я тогда была больна… Помните, дядя Коля? – тихо говорила Наташа.

– Конечно, помню. А уж я-то как скучал. Теперь занят. У нас работы много. Разные есть мастерства. Тебя вспоминаю все-таки часто.

– Я не скажу, что вас видела… Не то они рассердятся.

– Не говори… Ах, да вот тебе пастилочка, вот леденчик. – Николай Васильевич полез в карман. – Спрячь, Наташечка. Да иди, – пожалуй, тебя ждут.

– Я пойду… Тетя рассердится.

– Иди, иди. Скоро опять увидимся. Бог даст, нам лучше будет. Я, Наташечка, не пью водки. Хочу человеком стать. Совестно ведь. Я учусь образа рисовать. Ризы у нас тоже делают. Заработать можно.

– Вы придете, дядя Коля? Скоро придете? Вы поскорее, – умоляла девочка.

– Приду, приду… Увидимся… Иди, милая. Прощай! Наташа шла улыбаясь, обертывалась и смотрела на

Удалявшегося Николая Васильевича. Тот тоже обертывался и улыбался.

Весело стало на душе у маленькой Наташи: блеснул луч света и надежды. А надежда ведь радует всякого.

На новую жизнь

События неожиданно изменились. Как-то вечером Марья Ивановна гадала на картах, Липа сидела рядом с ней и со скучающим видом смотрела на ее гадание, Наташа копошилась за диваном, Петр Васильевич работал в своей комнате.

В прихожей раздался громкий звонок. Марья Ивановна открыла дверь.

– Здесь живет коллежский регистратор Петров? – спросил вошедший.

– Да. Здесь. Он дома, – испуганно отвечала хозяйка!

– Вот им бумага! Пусть распишутся. Да на чаек бы, потому поздравляю их!

Марья Ивановна не помня себя от удивления бросилась в комнату мужа.

– Петр Васильевич, тебе бумага важная. Какой-то человек казенный принес. Поздравляет. На чай просит. Да ты распишись сначала. Господи, даже страшно! Что такое? Руки и ноги трясутся!

Получив гривенник, посыльный ушел.

Петр Васильевич вышел в гостиную и торжественно стал распечатывать конверт. Женщины смотрели на него, затаив дыхание. Очевидно, такие события бывали здесь редко.

– Читай скорее! – воскликнула Марья Ивановна.

– Папа, дайте посмотреть! – попросила Липа. Петр Васильевич стал читать молча, и лицо его просветлело.

– Да говори же! Что такое? Не мучь ты меня! – волновалась жена.

– Поздравляю! Наташа принята на казенный счет в Патриотический приют, – радостно произнес Петр Васильевич.

– Наконец-то! Слава тебе, Господи! – Марья Ивановна перекрестилась.

– Наташа, виновница сего торжества, иди-ка сюда! – весело позвал дядя.

Раскрасневшись, девочка вышла из-за дивана и смущенно приблизилась к своим родственникам.

– Понимаешь ты, цыпленок, тебя в приют, в ученье возьмут. Хорошее это дело! – Он погладил девочку по стриженой голове.

Наташа молчала.

– Ты рада?

– Рада! – тихо отвечала Наташа, не уразумев, чего от нее хотят.

– Вот тебе и благодарность от твоих милых родственничков, – кольнула мужа Марья Ивановна.

– Там уж, душа моя, шалить нельзя. Ау! Там строго. Не то, что дома…

Петр Васильевич пришел в отличное настроение духа и весело расхаживал по комнате.

– Еще не раз вспомнит и тетку и дядю. Только там нас оценит, – вставила укоризненно Липа.

– Нет, милочка, не жди. В наш век благодеяний не ценят, – отвечала ей, покачав головой, мать.

– А что, Петр Васильевич, ведь больше для Натальи не придется нам тратиться? Отправка ничего не будет стоить? – тревожно спросила Марья Ивановна.

– Конечно, нет. Там ей все казна даст. Прекрасные учреждения эти приюты: вырастят детей, выучат, людьми сделают.

– Слышь, Наталья? Ну, век-вечный должна ты за дядю Бога молить, должна ему ручки и ножки всю жизнь целовать.

Наташа стояла молчаливая, недоумевающая, опустив худенькие руки и склонив набок голову, грустно смотрела то на дядю, то на тетку.

– Сегодня понедельник, а в среду мы ее и отправим, – заметила Марья Ивановна.

Наташа отошла в сторону и села на стул. Ей хотелось бы, чтобы на кухне был дядя Коля: она бросилась бы туда и все ему рассказала бы, поделилась бы новостью. Он понял бы ее, сказал бы: «Наташечка» и еще что-нибудь ласковое. А теперь и не узнает-то он ничего в своем монастыре, и не увидятся они больше.

Наташа опечалилась.

– Наталья, иди пить чай. Садись тут у стола, – смилостивилась тетка.

– Попей дома напоследок чайку хорошенько. В приюте уж, ау, так баловать не станут, – весело говорил Петр Васильевич и хлопал Наташу по спине. Она видела, что ее родные очень были довольны происшедшим событием.

Накануне отъезда Наташи в приют Петр Васильевич, вернувшись со службы, с улыбкой отдал девочке небольшой сверток.

– Это тебе посылка, – сказал он.

– Что за посылка такая? – ревниво спросила Марья Ивановна, взяв из рук Наташи сверток.

– Это ей Коля прислал. Он что-то там набрал.

Марья Ивановна презрительно усмехнулась и отдала племяннице сверток, не развертывая.

– Какие нежности! Откуда он все это взял? Еще стащил, пожалуй.

– Мой брат никогда не был вором, – запальчиво возразил Петр Васильевич. – Очень нехорошо, Машенька, что ты так сказала. Наша семья честная.

Наташа слушала, затаив дыхание, прижав к себе сверток.

– Наташа, Коля велел сказать, что придет к тебе в приют и принесет тебе гостинцев, – сказал Петр Васильевич.

– Он скоро придет? – торопливо спросила девочка и вся оживилась, ее большие глаза заблестели радостью.

– Вот уж это совершенно лишнее! Впрочем, туда и не пустят такого оборванца, – заметила тетка.

– Коля теперь в монастыре живет. Работает. Слава Богу, не пьет, им все довольны, – возразил ей внушительно муж.

– Чудеса! Надолго ли! – сказала Марья Ивановна, пожав плечами.

Липа фыркнула.

– Чему ты смеешься? – спросил ее отец строго. – Ах, папа, право, и смешно, и досадно… Очень не идут эти чувствительные сцены к дядюшке-флейтисту. Представляется он, больше ничего.

– Тебе смешно то, чего ты не можешь понять. Подвига ты не можешь понять! Подвига! – с горечью проговорил Петр Васильевич, проходя в свою комнату. «Эх, ты, судьба, забила ты нас!» – послышался оттуда его тяжелый вздох.

Наташа развернула сверток и замерла от восхищения. Ведь никто никогда не думал о ней, не вспоминал, не баловал. А ребенок чуток к ласке и вниманию.

– Тетенька, Липочка, смотрите, смотрите что у меня! Какие вещи! Это все мои! – не могла удержать девочка своего восторга. Она перебирала коробочки, очевидно, нарочно сделанные для нее заботливыми руками, бумагу, перья, карандаш, игольник, коробочку леденцов, маленькую фарфоровую куколку и десятикопеечную монету.

– Убери ты всю эту дребедень! Ну куда ты повезешь такой хлам в приют? Твой дядюшка-монах ничего не смыслит, – воскликнула тетка.

Лицо Наташи опечалилось, она поспешно юркнула за диван и стала складывать свои драгоценности, со страхом посматривая на тетку.

– Липочка, хотите леденцов? – заискивающим голосом спросила девочка.

_ Что с тобой? Твой почтенный дядюшка-флейтист в грязных руках держал, а я, воображаешь, стану есть! – Да, ведь леденчики в коробке, – заметила Наташа. – Отстань, Наталья, – ответила Липа и подошла к зеркалу.

* * *

В среду утром Наташу повели в приют. Без ласкового напутствия ушла девочка из дома; в руках она держала только сверточек, присланный дядей. Выходя из квартиры, Наташа невольно бросила прощальный взгляд на кухню, где за свою маленькую жизнь она провела лучшие часы, узнала добрые чувства и сердечную ласку.

Не заметила Наташа, что из-под ворот одного мрачного дома ее с любовью провожали затуманившиеся слезами глаза. Николай Васильевич нарочно тут поджидал девочку, думая кивнуть ей головой, если она его заметит. Он мысленно благословлял ее на новую жизнь и мечтал хотя чем-нибудь в будущем порадовать дорогое ему маленькое существо, мелькнувшее, как теплый солнечный луч, в его темном, безотрадном существовании. Исполнятся ли его обеты и желания – покажет время.