Женщина и гигант

На пляж в этот день мы пришли только к вечеру. Возле воды уже собрались любители вечернего загара. Ничего вокруг себя не видя, они терпеливо отбывали время под мягкими солнцем. Мы с Кариной сели подальше от скопления сонных тел и закурили. Оба чувствовали усталость от случившегося разговора без масок, оба думали о предстоящих изменах, оба подсознательно готовились к расставанию. Из табачной задумчивости меня выдернула рука Карины, которая тормошила моё колено. Я повернул голову и увидел наших спасителей – гиганта и его женщину. Он стоял на большом волнорезе в лучах заходящего солнца и был подобен древнему мегалиту. А она, миниатюрная, плотная, золотоволосая, как будто подпирала его среди океана испытаний. Его рука легла ей на плечо, и они слились в единое целое, незаметно став частью окружающей природы. Мы с Кариной переглянулись, не скрывая детского восхищения увиденным…

Немного понаблюдав за хозяином дачи и его пьяными приспешниками, продолжавшими орать под расстроенную гитару, я пошёл ополоснуть лицо в ванную комнату. Но ванная (кто бы сомневался!) была уже кем-то занята. Я постучал пару раз по белой с жёлтыми пятнами двери, но мне никто не ответил, и я решил просто обтереть лицо снегом. Однако именно в этот момент дверь ванной немного приоткрылась, и я увидел улыбающееся и слегка уставшее лицо Алёны Грушиной. Она поманила меня пальцем, и я без предубеждения зашёл к ней. Продолжая молчать, она обхватила мои плечи и подставила губы для поцелуя. На несколько секунд я замер, как будто обдумывая, как лучше её поцеловать, а затем высунул язык и провёл им по тёмно-розовым губам Алёны. Она вздрогнула и открыла удивлённые глаза, а через мгновение сама высунула язык, предлагая мне продолжить начатую игру. Как два моллюска, на время выбравшиеся из своих влажных раковин, наши языки не без удовольствия сплелись друг с другом. Я щёлкнул шпингалетом на двери ванной комнаты. Кто-то глухо постучался и выругался, но мы уже не могли остановиться. Я начал раздевать Алёну, но она воспротивилась, сказав, что мы сделаем это позже, в общежитии, у неё в комнате, на выходных, когда все девочки разъедутся. Возбуждённый столь заманчивой перспективой наших с Алёной отношений я стал гладить, массировать и целовать её тело через одежду. Этому она не противилась, и даже сама подставляла к моим губам свои довольно крупные груди, красота которых бесстыдно просвечивал через футболку и полупрозрачный бюстгальтер.

Вдоволь поласкав друг друга, мы незаметно покинули ванную комнату. Сначала в прихожую вышел я, сделав вид, что здорово проблевался и хочу пить, а минут через десять мой маневр повторила Алёна. На кухне сидели двое – хозяин дачи и тот обиженный стриптизом парень, Дима Тугин, которого еле увели с балкона. На гитаре уже никто не играл. Оба пребывали в той тяжёлой русской задумчивости, которая через мгновение могла перерасти в убийственную драку или в оголтелое братание. Оба медленно курили, поднося к губам сигареты дрожащими от пьянства руками. Оба походили на вымотанных долгим боем боксёров, ожидающих, кто упадёт первым. Их языки говорили слова, которые они не понимали, а если и понимали, то сразу же забывали понятое. Я подошёл к ним и спросил, собираются ли они спать. Хозяин дачи посмотрел на меня усталыми глазами и промямлил, что будет спать прямо тут, на кухне. Дима Тугин тоже захотел спать на кухонном полу и попросил меня, как самого трезвого, снять с вешалки его синтепоновую куртку. Я кинул ему куртку, и он свернулся калачиком возле кухонного стола. Хозяин дачи презрительно усмехнулся и сказал, что никто не может его пересидеть за бутылкой водки. После этого он, сильно раскачиваясь из стороны в сторону, как ель во время урагана, проследовал в туалет и долго-долго блевал в унитаз. Я сделал себе чая, а потом улёгся на полу зальной комнаты, рядом с Алёной Грушиной, которая, впрочем, уже крепко спала.

Разбудил меня часов в семь утра какой-то знакомый шум. Я перевернулся на спину и с трудом открыл набрякшие веки. Слышались всхлипы, шлепки, ритмичный скрип мебели. Быстро поняв в чём дело, я поднялся на ноги и тихо, не задевая спящих, вышел из зальной комнаты на рысьих лапах. Звуки секса раздавались где-то совсем рядом. Я приоткрыл дверь спальной, но там люди просто валялись на полу и неразобранной кровати. Тогда я подошёл к двери комнаты, где, должно быть, проводил время на летних каникулах хозяин дачи, и тихо взялся за металлическую ручку. Увиденное не столько удивило, сколько парализовало меня. На полутораспальной кровати с высокими деревянными спинками совершали старый как мир акт два тела разного окраса и величины. Первое, стоявшее на коленях, упёршись головой в стену, было коротким, плотным и слегка смугловатым. Второе, напротив, было длинным и белым, как молоко, с прыщами на спине и ягодицах. Первое тело сотрясалось и стонало под ритмичным физическим воздействием второго тела. Второе тело крепко держало первое за волосы и усердно раскачивало бёдрами вперёд-назад, как маятник на батарейке. Первое тело наслаждалось процессом, а второе явно спешило довести первое до известного пика. К моему глубокому огорчению, первое тело принадлежало Карине, а второе – хозяину дачи. Понаблюдав за сношающимися несколько секунд, я тихо прикрыл дверь и почти на цыпочках вышел на балкон, вновь ловко огибая спящих. Курить почему-то не хотелось, и я принялся задумчиво жевать снег.

Солнце было скрыто от мира плотной холодной пеленой. Мысли менялись в голове с такой скоростью, что я просто не успевал подумать над ними как следует. Было тяжело и легко, беспросветно и весело, обыденно и странно… Своим поступком Карина освободила меня от любых обязательств и ложных надежд. Я пребывал в болезненной эйфории от того, что уже ничего нельзя изменить, что я никогда не забуду увиденное, как не забывает ребёнок первичную родительскую сцену. Это первое в жизни столкновение с женской изменой состарило моё сознание сразу на несколько лет. Стук сердца чувствовался во всём теле.

Я жевал снег и сожалел о том, что только целовался с Грушиной, что не вставил ей, как хозяин дачи вставил Карине. Пробудившийся во мне молодой оскорблённый самец жаждал мщения. Мне хотелось отомстить всем, собравшимся на этой даче. Моё потемневшее сознание обвиняло их в случившейся измене не меньше, чем похотливость Карины и наглость хозяина дачи. Я вернулся за трубкой, плотно набил её табаком и вновь вышел на балкон. Теперь из-за холодной облачной пелены показалось солнце. Я затянулся крепким табаком, еле сдержав приступ кашля. Нужно было успокоиться и подумать, нужно было дать понять этим голубкам, что я всё знаю, но не собираюсь пачкать о них руки, тратить на них время и нервы. Пусть они увидят, что я умею держать себя в руках даже после такого удара в спину…

Мы с Кариной возвращались с пляжа, почти не разговаривая. Я видел, что она хочет заговорить со мной, хочет избавиться от гнетущей её серьёзности. Мне ничего не стоило прервать паузу отчуждения, но я держался. Хотелось слегка проучить Карину, дать ей почувствовать, что мне не нравиться её ничем не обузданная фривольность. Тогда я считал себя ответственным за наши отношения – этаким спасителем заблудшей женской души, которой нужен постоянный присмотр. До какой-то степени Карина поддерживала мои заблуждения, поскольку в том время сама не ведала чего хочет – нарожать мне кучу детей или завести гарем мужиков. Мы продолжали быть вместе, имея разные представления о настоящем и будущем. Никто из нас не умел поговорить серьёзно, с паузами, с желанием услышать другого, с осознанием своей роли в отношениях. Никто не готов был открыть все карты, включая спрятанные в рукаве. Мы просто копили обиды и тайны, ожидая, что рано или поздно будем сторицей вознаграждены за своё терпение.

Положение поправил ночной секс, который, конечно же, инициировала Карина, решившая сломить мою отчуждённость старым, как сама жизнь, способом. Я умел отказывать женщинам, но приставания Карины были столь нежными и соблазнительными, что от моего стоического равнодушия не осталось и следа. Мы трижды страстно отдались друг другу в ту памятную ночь, а наутро, как ни в чём ни бывало, отправились плавать, даже не отведав бесплатного завтрака. Я снова ощутит, что Карина очень классная девушка, а завладевающая ей временами похоть – всего лишь природное следствие пылкого темперамента, который дан ей от рождения, как цвет глаз. Так я успокоительно философствовал, держа Карину за руку, наблюдая издалека за её плаванием, целуя её пухленькие и солёные от морской воды губы.

В этот день мы много времени провели в воде, временами наблюдая за гигантом и его женщиной, которые загорали в одном и том же месте, рядом с большим волнорезом. Когда гигант заходил в воду, то казалось, что море везде будет ему по колено или, в крайнем случае, по пояс. Впрочем, далеко он не заходил, а плавал мало. Больше стоял в колеблющейся воде со скрещенными на груди руками и осматривал линию горизонта, как будто ждал кого-то. Его спутница любила поплавать, и мы с Кариной не раз видели, как она нарезала круги вокруг гиганта, то ли заигрывая с ним, то ли охраняя его от внимания других женщин, которых на пляже всегда было предостаточно. Молодые самки с большим любопытством разглядывали гиганта из-под своих цветастых зонтиков. Он манил их своей авторитетностью, силой и опасностью. Видимо, их жадное до впечатлений сознание фабриковало разные сцены с участием этого выдающегося создания мужского пола.

Но гигант не смотрел на других женщин. Рядом с ним была его подруга, его муза, объект вожделения и интереса. Он смотрел на свою женщину, как на чудо природы, суть которого всегда ускользала от его понимания. Его, великана, всегда удивляло, как в таком миниатюрном теле умещается столько энергии жизни, столько желаний и страстей. Он поднимал свою любимую на руки и нежно качал, как ребёнка, целуя её колени, живот, груди, губы, лоб, волосы. А она обвивала его своими тонкими и сильными руками, как лиана ствол большого дерева, и вместе с ним тянулась к солнцу.

Наблюдая за гигантом и его подругой, я вспомнил, как маленьким мальчиком лежал на ветвях большой яблони, что росла на даче. Я провёл на разлапистых сучках этого дерева много дней. Здесь я скрывался от мира назойливых людей, читал и предавался эротическим фантазиям. Несмотря на то, что ветви яблони не были ни мягкими, ни удобными, мне всегда было хорошо в контакте с ними. Яблоня приятно пахла и давала тень. Иногда в её кроне появлялись сороки и дрозды, торопливо рассказывая на птичьем языке новости лета. Здесь я по-настоящему отдыхал и набирался сил, как будто яблоня умела лечить.