скачать книгу бесплатно
Тринадцатая редакция. Неубедимый
Ольга Лукас
Тринадцатая редакция #5
В Тринадцатой редакции уже привыкли к визитам верховного начальства. Приходит Кастор, всех пугает, приключения начинаются. Но на этот раз он не станет никого пугать – просто похвалит. А услышать его похвалу и не потерять при этом сознание от переполняющего чувства гордости – нелёгкая задача. Но это совершенный пустяк по сравнению с тем, что мунгам предстоит сделать на сей раз. Загадочный букинист, восходящие звёзды самодеятельной песни, режиссёр культового фильма, посторонний призрак, а также шемоборы, носители желаний и случайные прохожие будут помогать и мешать им по мере сил. Трудовая неделя начнётся на летучке, а где она закончится – не знает пока даже Кастор.
Ольга Лукас
Тринадцатая редакция. Неубедимый
Неделей ранее
Конец сентября, когда в Питере наступает осень или, вернее сказать, когда Питер вступает в осень, – не самое весёлое время. Совсем недавно по этим улицам гуляло лето. Прохожие ещё помнят его, на ощупь, на слух и на вкус. Помнят очень хорошо. Это придаёт им уверенности в себе и своём завтрашнем дне: всё не так ведь и плохо, если ты помнишь, как выглядит лето. И люди самонадеянно думают: «В этом году не будем ныть из-за плохой погоды или менять образ жизни. Подумаешь, дождь, ветер. Разве это проблема? Ничуть не бывало. На этот раз всё по-другому. Мы будем гулять, делать вид, что вовсе нам и не холодно, и вообще, это такое приятное разнообразие из жары в прохладу окунуться.» Они храбро гуляют, некоторые даже прогуливаются. Но им не обмануть ни осень, ни город: плечи уже ссутулились, как будто на них осыпались целые вороха мокрых опавших листьев, глаза стали тусклыми, как подёрнутые первым льдом ноябрьские лужи, один покашливает, другой сморкается, третий в шарф кутается. Только гордыня заставляет этих упрямцев неприкаянно бродить по улицам. Но пройдёт ещё немного времени – может быть, две недели, может, – и того меньше, и генерал Осень получит ключи от Санкт-Петербурга в полноправное пользование.
Дом Мёртвого Хозяина, старый мудрый особняк, крепко вросший в землю, не сопротивлялся смене времён года. Осень – так осень, пожалуйста. Константин Петрович решил сэкономить на отоплении, и потому по коридору носились наперегонки сквозняки. Виталик заказал несколько упаковок экзотических согревающих чаёв, их принесли в большом пакете из обёрточной бумаги, и пакет этот стоял в приёмной и распространял запах увядших листьев и поздних цветов. Лёва, вопреки всем запретам, продолжал курить в кабинете, проветривая его перед уходом. Всего-то на час он открывал настежь окно и дверь, но листьев, желтых, красных, оранжевых и бурых, нанесло в коридор столько, что можно было устраивать фотосессии для девочек, которым срочно нужна осенняя аватарка в социальную сеть.
Поздний вечер заполнял опустевшие кабинеты, тишина клубилась под потолком. Свет горел только в кабинете у шефа. Все подчинённые давно разошлись по домам, а Даниил Юрьевич, не зная устали, разбирался с делами, которые уже нельзя было откладывать на завтра. Он закрыл файл с предварительным планом продаж на квартал, потянулся к папке с документами, которые следовало рассмотреть и подписать ещё на той неделе, – и замер на полпути. В кабинете явно находился кто-то, кому там быть не следовало.
Прозрачная тень, которую не заметил бы ни один живой человек, даже измученный недельной бессонницей, обнаружилась в торце переговорного стола. Ощущение было такое, будто некий незваный дух по собственной воле явился на летучку.
Даниил Юрьевич взял в руки папку с документами, поднялся с места и шаркающей походкой направился к дальнему стеллажу. Но, проходя мимо прозрачной тени, которая совсем замерла и почти слилась с воздухом, внезапно утратил осязаемость и одним точным движением пленил гостя, вынудив его принять человеческий облик. Этому фокусу давным-давно обучил его Кастор – «на всякий случай, потому что случаи бывают всякие». И вот «всякий случай» наступил.
Шеф Тринадцатой редакции снова обрёл материальность, поднял с пола документы, бросил папку на стол и присел за переговорный стол, жестом приглашая гостя последовать его примеру.
Незнакомец озирался по сторонам, как будто впервые видел этот кабинет.
– Это мне… померещилось? – глухим голосом спросил он.
– Нет. Тебе сейчас мерещится, – отвечал Даниил Юрьевич, с интересом его рассматривая. – Ты подпитаться от меня хотел? Не вышло.
– Я… нет… вреда вам я бы не причинил! – неловко развёл руками дух. – Всего лишь хотел разделить с вами ответственность.
– Нет у меня ответственности, – отчеканил Даниил Юрьевич. – Чести и совести тоже нет. Промашка вышла. Я смотрю, ты у нас уже с недельку пасёшься. Да или нет?
– Пасусь, – не стал отпираться гость.
– То-то я чувствую – Костю как подменили. Не больше часа сверхурочно – на него это совсем не похоже. Кто ты такой и зачем жрёшь ответственность моего заместителя? Ты ведь не с меня начал, а? А?
Эхо этого последнего «А?», как эхо выстрела, гулко отразилось от стен кабинета. Дому Мёртвого Хозяина тоже стало любопытно – зачем к нему пожаловал этот новый призрак.
Все, кто знал Даниила Юрьевича достаточно хорошо, могли бы догадаться, что он никого не собирается пугать. Для того, чтобы у собеседника пробежали по коже мурашки, он предпочитает говорить тихо, вкрадчиво, но так, чтобы воздух вокруг дрожал и вибрировал. Но незнакомец об этом не догадывался, поэтому вздрогнул, уронил на стол руки и произнёс:
– Я Андрей. Я не сдержал революцию.
– Да-а? И кем же ты был, что не сдержал её? – откинулся на спинку стула шеф.
– Был кем? Обывателем. Просто обывателем. Но мог сдержать и не сдержал. Как любой другой. Я потом от чувства вины застрелился.
– От страха ты застрелился.
– Нет. Я не ведал страха. Я не знал, что будет страшно. Я видел только, что стало непоправимо. И я этого не сдержал.
– Получается, я тоже мог сдержать революцию?
– Конечно, мог. Любой мог. Но тебя тогда не было. А я – был. Ты ведь живой, только обучен всякому.
– Я-то? Да не живее тебя. Ты в каком умер?
– В девятнадцатом… Тысяча девятьсот.
– Ну и я тоже.
Андрей, не сдержавший революцию, недоверчиво посмотрел на собеседника.
Даниил Юрьевич ударил его по плечу, освобождая от плена материальности, а затем для удобства сам переместился в неосязаемый мир.
«Ровесники!» – почувствовал он удивление духа. А потом, чтобы развеять все сомнения, показал ему последние кадры своей жизни, не вдаваясь в подробности посмертного существования в облике Мёртвого Хозяина. В ответ Андрей поделился своими предсмертными видениями и даже продемонстрировал документ, воспрещающий ему быть полноправным представителем второй ступени до тех пор, пока он не искупит вину за самоубийство. А для этого ему всего-то и нужно – разделить непосильную ответственность с десятью тысячами человек. Девять тысяч девятьсот девяносто семь ответственностей уже проглочено. Осталось всего три – и уставший скитаться дух решил задержаться в уютном особнячке и подкормиться за счёт здешних работников.
Убедившись, что злых намерений у Андрея нет, Даниил Юрьевич вернулся в материальный облик.
– Понимаю тебя. Но здесь, кроме Кости, полакомиться нечем. Хотя он у нас троих стоит.
Прозрачная тень встрепенулась. Даниил Юрьевич вспомнил, как он сам, ожидая прощения, метался по этому дому, не имея права выйти за его пределы, туда, к свободе, к вечности. А этот-то поболее его мучается от неупокоенности.
– А ведь Костя и в самом деле сойдёт за троих. У него непосильной ответственности на плечах – как звёзд на небе. Оставайся у меня, отдохнёшь немного от своих скитаний. Если Костиной ответственности будет мало – всегда можешь уйти. Но я на твоей стороне. Знай. Этот дом всегда открыт для тебя.
Дух как будто вздохнул с облегчением, по поверхности прозрачной тени словно солнечные блики пробежали. Потом гость удалился, а Даниил Юрьевич вернулся к своим делам.
Но вскоре опять отвлёкся: под потолком блеснуло северное сияние. Потом оптический эффект спустился по стене, пробежал по полу. Да-да, именно пробежал: из переливающегося разными цветами светящегося облака уже торчали две ноги в кирзачах. Ноги притопнули, подпрыгнули, хлопнули подошвой о подошву. Сияние исчезло. Приземлился на пол уже Кастор собственной персоной.
– Ага! – сказал он и выдержал театральную паузу. – Ага! А собираешься ли ты посвятить в подробности вышеслучившегося разговора своего верного заместителя Костю Цианида? Или пусть этот голодный дух обгладывает его, как свинья – арбузную корку?
– Косте эта процедура пойдёт на пользу. Отбери у него ответственность – его работоспособность только вырастет.
– Предположим. А скажем ли мы об этом Трофиму Парфёновичу?
– У меня нет секретов. Но я не мог не помочь этому… этому Андрею. Ты ведь тоже когда-то помог мне.
– Я тебе помог из корыстных побуждений. А ты вмешался не в своё дело. Какая защита? Какое покровительство? Скитаться и искупать вину – вот его путь. Я бы тебя на пару сотен лет в вечную мерзлоту упрятал за такое самоуправство. Но он – Троша, значит, – Кастор свёл глаза у переносицы и воздел к потолку руки, – сказал – пусть идёт как идёт.
– Ну, просто как добрый и злой полицейский.
– Троша не добрый. Он равнодушный полицейский. И всегда был равнодушным. А я – и злой, и добрый разом. Просто мало кто понимает мою доброту.
Кастор вспрыгнул на стол, скрючился, шмыгнул носом и изронил на пол слезинку размером с вишню. Там, где она упала на пол, линолеум зашипел и обуглился.
– Мудрено понять. Прекращал бы ты уже корчить из себя опереточного Мефистофеля, – проворчал Даниил Юрьевич.
– Не могу. Пробую – не могу! Искушение слишком велико!
– Так смени внешность на более демоническую. Чтобы вверенные тебе мунги при встрече корчились от страха и теряли волю.
– О нет, о нет, – соскочил со стола Кастор и хлопнул себя по бокам. – С этим костюмом я почти породнился.
– Может быть, возьмёшь другое имя? Эта античная двусмысленность совершенно ни к чему.
– Ты скучный и пошлый, как человек из присутствия. Чем больше противоречий – тем больше размышлений. Чем больше размышлений – тем неожиданнее выводы. Люблю, когда милые детушки, вот хоть твои к примеру, делают про меня неожиданные выводы.
– Зачем тебе их выводы? К чему? Ты выше их, ты несравнимо выше.
– Зачем? Чтобы понять себя, конечно.
– Но ты же…
– Только не пытайся меня убедить, будто прекрасно понимаешь о себе всё.
– Хм… Мне кажется, понимаю.
– Тогда у меня для тебя, друг, плохие новости. Тебе больше нечего делать в мире живых. Только тот проводит в мире живых слишком много времени, кто хочет понять о себе что-то ещё и чуть более.
Даниил Юрьевич вздрогнул. Дом заскрипел угрожающе. Кастор изобразил на лице испуг, хлопнул в ладоши и бабочкой вылетел на улицу, сквозь закрытое окно.
День первый
Начало октября выдалось тёплым, не дождливым. Каждый вечер жители города, как завороженные, брели в ближайший парк, чтобы сосредоточенно, с полной отдачей, ворошить ногами сухие листья. Не было в эти дни занятия важнее. Дела забыты, привычные удовольствия отошли на второй план, выяснение отношений отложено на сезон дождей. Только нежное, не жгучее солнце, прозрачный воздух и шорох листьев.
Каждое утро ждали перемены погоды – ждали, надеялись и мечтали, чтобы этого не произошло. Жизнь в городе остановилась, дома, улицы и реки выглядели как старинные гравюры, переложенные палевой папиросной бумагой шуршащих листьев.
Конечно, однажды непременно пойдёт дождь. И он будет идти до тех пор, пока не станет снегом. Но пока этого не случилось – жизнь можно поставить на паузу. И слушать тишину, в которой то и дело раздаётся тихий шелест.
Аня проснулась, когда было совсем темно. Посмотрела на часы – вставать ещё рано, а спать уже не хочется. Вчера весь день она батрачила на родительской даче, но сегодня – сегодня понедельник. И она, теоретически, должна учиться. Она и будет учиться: прибежит к середине второй пары, сядет за стол и нарисует на полях тетради знакомый профиль. И тут же зачирикает или снабдит деталями-обманками, чтобы подружки не догадались, о ком она мечтает.
Она лежала, закрыв глаза, и представляла дождливое утро (ведь когда-нибудь дождь всё равно пойдёт!), пустую кофейню, где только она – за столиком и он – за стойкой бара. Неприятный охранник вышел покурить. Все люди куда-то исчезли, наверное, тоже вышли покурить. Весь мир стоит на крыльце и курит. И тут он подходит к ней…
Аня всё-таки заснула – автоматически включилось радио и сообщило, что в Санкт-Петербурге восемь утра, погода по-прежнему прекрасная, так что…
Теперь – пора. Аня не стала слушать, что – «так что», нажала на кнопку «off». Жизнерадостный крик диджея сбивал лирический настрой.
Когда до «Феи-кофеи» оставалось не больше пятидесяти шагов, она всегда чувствовала себя так, словно у неё неделю была высокая температура, которая внезапно понизилась. Слабость ещё есть, она сковывает руки и ноги – но телу легко и беззаботно, оно предчувствует полное выздоровление и стремится к нему.
В зале было многолюдно – минус. Неприятный охранник стоял у дверей и глядел на каждого входящего, как на моль. На Аню он посмотрел, как на личинку моли. «Только бы не догадался!» – привычно подумала она и юркнула за свободный столик.
Осмотрелась. Вот рисунки на стенах, вот люди в зале… Как гурман, знающий, что в конце его ждёт обязательное лакомство, она медленно обводила взглядом помещение. Наконец как бы случайно поглядела в сторону барной стойки. И тут же опустила глаза – ей показалось, что он смотрит прямо на неё, что он всё понял.
Она стеснялась делать заказ у стойки и всегда ждала официанта. Но сегодня – решено. Она подойдёт и заговорит с ним. Ну в самом деле. Она ходит сюда уже почти месяц – как изменилась жизнь за это время, – а всё ещё не перекинулась с ним даже парой слов. Только сидит и смотрит. А чаще – опускает глаза, чтобы никто не догадался.
Ей казалось, что напряжение, как грозовая туча, повисло над её головой и стало осязаемым для прочих посетителей. Но они завтракали – поспешно или не очень, расплачивались, отвечали на телефонные звонки, обсуждали погоду. Для них это было обычное утро понедельника. Ну, не совсем обычное – с учетом солнца за окном, но всё-таки – понедельника и всё-таки – утро.
Джордж стоял за стойкой, как всегда по утрам с тех пор, как уехала Анна-Лиза. В тот летний день почти ничего не изменилось, только все работники кофейни, даже новенькие, внезапно стали очень деликатными и предупредительными. Каждый – начиная с Елены Васильевны и заканчивая Костылём – обходил в разговоре темы, которые могли расстроить хозяина. Его смешила такая трогательная, совершенно ненужная забота о его душевном спокойствии. Неужели они в самом деле думают, что он забудет Анну-Лизу, если они перестанут упоминать её имя в разговорах с ним? И неужели они думают, что он хочет её забыть? И неужели они не понимают, что ему хорошо оттого, что ей хорошо, что она есть на свете? Нет, наверное, не понимают. Обладать, брать, копить, хватать – в природе человека. Где-то очень-очень глубоко в подкорке зашито. Едва только первая амёба, одноклеточное бесформенное нечто, сделала первое движение, она протянула ложноножки в сторону потенциальной добычи – пылинки какой-то, схватила её и поглотила. С этого началась эволюция. На каждом этапе развития – всё более совершенные органы хватания и поглощения. Транснациональные корпорации – вершина такой эволюции.
Джордж вздохнул и провёл рукой по лбу – нелегко быть первой инфузорией-туфелькой в стае амёб.
Неподалёку, не решаясь сделать заказ, маячила посетительница, которую он, кажется, уже видел здесь. У «Феи-кофеи», как у спортивной команды, были свои болельщики. Но эта, скорее, не из них. Настоящий болельщик чувствует себя частью команды. Он лихо подходит к стойке, кладёт на неё локти и заговорщицким шепотом спрашивает: «А что нового сегодня Павел приготовил? Какое настроение у Елены Васильевны? Не возобновилась ли доставка?» Болельщики знают всё и всех – непонятно, откуда, но знают и передают эти знания друг другу. И уж конечно они делают заказ, не рассматривая витрину, не листая меню, – они всё прочитали на сайте и выучили наизусть.
Аня тоже прочитала меню на сайте и тоже выучила его наизусть. Но она нарочно медлила. Сейчас – вот именно сейчас – перед ней раскинулась целая сеть разбегающихся в разные стороны тропинок, она стояла на перепутье. Каждый шаг к нему, каждое слово будут стирать тропинку за тропинкой, пока в её распоряжении не останется всего одна. А может быть – не в её, а в их распоряжении? Ради этого «их» стоит, пожалуй, рискнуть.
Казалось, он не обращает на неё внимания – а может быть, и в самом деле не обращал. Аня ещё раз посмотрела на него со стороны. Такой красивый и такой грустный!
«Ну хватит пялиться, овца!» – мысленно прикрикнула она на себя. Обращение «овца» казалось ей очень обидным – куда обиднее многих грубых ругательных слов, и Аня сделала шаг, словно дёрнула ручку игрового автомата. Тропинки замерцали, переливаясь всеми цветами, – сейчас будет сделан случайный выбор, и она уже ничего не сможет изменить.
– А можно мне… кофе… просто кофе… И… а что вы посоветуете? – храбро спросила она.
– Что посоветую? – Джордж уже манипулировал маленькой джезвой. – Завтрак или десерт?
– Нет, я завтракала уже! – ляпнула Аня и покраснела. Вот она и проговорилась. Если человек позавтракал перед тем, как идти в кофейню, – значит, всё с ним ясно. Пришел он не для того, чтобы есть-пить. Ох, шляпа!
– Давно встали? – не заметил её оплошности Джордж. – Тогда штрудель возьмите. Штрудель – это для тех, кто встал очень рано и успел сделать много полезных дел.
– Я ничего полезного сегодня не сделала.
– Да? И что же вас так рано сегодня разбудило? Солнце? Или соседская дрель?
Он мог бы уже догадаться, в самом деле. Но вместо этого – расставлял на подносе молочник, сахарницу, стопку с холодной водой, раскладывал салфетки.
– Не знаю. Может быть, несчастная любовь… – загадочно сказала Аня. И тут же мысленно обругала себя за эту фразу: а вдруг подумает, что эта любовь – не к нему, а к кому-то другому? Но он вообще ничего такого не подумал.
– Любовь не бывает несчастной, – ответил Джордж. – Несчастным бывает человек, который… ну просто он неправильно понимает значение слова «любовь».
– А вы? Вы – понимаете? – наклонилась к прилавку Аня.
– Я? Без малейшего вообще представления.
Он поставил поднос на специальную полочку, выбил чек.
Аня молча расплатилась и вернулась за свой столик. Странный разговор – ничего не изменил, все тропинки мерцают перед ней, как и прежде. Наверное, у него есть какая-то роковая тайна и вот так, первому встречному, он её не откроет. Она ковыряла вилкой штрудель, мысленно перекраивая выдуманный образ.
Тем временем Джордж, сдерживая смех, читал sms от Анны-Лизы: «Я перераскрасила джип и потеряла диагноз с названием рисунка. Напиши мне?что это по-русски.» Затем она прислала фотографию. На чёрном поле – золотые цветы и красные ягодки. Джордж увеличил рисунок: а ягодки-то не простые. У каждой – маленькие злые глазки и зубы острые, да и многие цветы уродились с глазами и клыками. «Хищная хохлома», – ответил Джордж. И снова улыбнулся, представляя, как Анна-Лиза будет произносить это название.
Чтобы все могли насладиться последними ясными днями, Наташа раздвинула жалюзи на единственном окне в приёмной. Пучок солнечного света, как луч прожектора, осветил и вывел на первый план стеллаж с книгами. Потом переместился чуть левее, чтобы внимательно рассмотреть затейливый танец пылинок. Каждый, кто входил в приёмную, менял стиль и направление этого танца. Даниил Юрьевич прошел через освещённую солнцем сцену незаметно, неслышно – вальс сменился менуэтом. Прошмыгнувший к кофейному автомату Виталик превратил менуэт в брейк-данс. Сёстры Гусевы добавили к нему элемент гопака. Лёва сосредоточенно прошагал к двери, ведущей в коридор, и пылинки, выстроившись в колонны, принялись маршировать за ним следом. Вошел Денис и, взглянув на часы, ускорил шаг – полки смешались, вернулись на исходную позицию и освоили аэробику. Наконец в приёмной появился Константин Петрович. При виде его танцоры сначала замерли, а потом попрятались по углам. Солнечный луч вздрогнул и переместился в сторону.
Вслед за Константином Петровичем через порог шагнула Маша.
– Но ведь вчера было вкусно, правда? – застенчиво спросила она, видимо продолжая разговор, начатый ещё на лестнице.
– Очень! – прижал к груди руки коммерческий директор и вымученно улыбнулся.
Маша Белогорская, дочь знаменитой кулинарки, готовить не умела, хотя и не оставляла надежды когда-нибудь понять секрет этого мастерства. Иногда, когда ей хотелось порадовать Константина Петровича, она находила в Интернете особо заковыристый рецепт, долго колдовала на кухне и наконец выносила на дрожащих вытянутых руках поднос с лакомым блюдом. Как правило, оно оказывалось более чем не лакомым – это можно было понять с первой же ложки. Но чтобы порадовать Машу, Цианид мужественно съедал не только свою порцию, но и половину её доли.
Оба понимали, что ужин не удался. Но после неудачного ужина в их распоряжении был целый вечер. Который удавался всегда. Даже в те редкие дни, когда Маше случайно удавалось приготовить что-нибудь вполне съедобное.
