Кошкины слёзы. Деревенские страницы

Черёмуха

Наша деревня Ворончиха затерялась среди бескрайних лесов на границе Кировской, Архангельской и Вологодской областей. Этакий «медвежий угол», как говорил дедушка.

На болотах растет в изобилии клюква да морошка, в лесу – черника, а в самой деревне – из «фруктовых» деревьев лишь черемуха да рябина. Причем черемуха возле каждого дома своя. Нам, ребятишкам, по правилам деревенского этикета не разрешалось есть ягоды с «чужого» дерева.

У нас черемуха была старая-престарая, высоченная, в несколько стволов. По слухам, ее ещё мой прадед Галактион Мосеевич садил. Ягоды с нее крупные, сладкие. А самые спелые, как водится, на вершине.

Нас трое внучат в гостях у бабушки на Ворончихе. Мне лет 13. Лазила в то время, как белка, забираясь на самую верхотуру. Еще есть двоюродный брат Колька – философичный увалень, похожий на Вини-Пуха. Третий был Димка – писклявый борец за вечную справедливость (правда, почему-то всегда в свою пользу), самый младший из нас.

В тот день мы прочно обосновались на черемухе: я стою на самом верху, Колька оседлал толстую ветку прямо подо мной, Димка где-то пониже сбоку. День веселый и солнечный, черемуха вкусная – самый смак! И вот подходит к нашему «гнездовью» согнутая пополам соседка Солдатиха с двумя своими голоштанными внучками. Девчонки канючат:

«Скинь кистку! Скинь кистку!».

Я сбрасываю им в траву кисточки черемухи, они и рады, бегают, ищут в траве под ногами. Бабуля, задрав голову к небу, у меня и спрашивает:

«А ты не упадешь?»

«Еще чего! Не упаду, конечно!» – самоуверенно хмыкаю я, как сейчас помню, держась за листик.

Стою уверенно, под ногами надежный толстый сук. С чего бы мне падать?! Вдруг раздается непонятный треск и я чувствую: лечу! Причем, судя по ощущениям, лечу довольно долго. Потом – бум! Обо что-то мягкое… И лечу снова, теперь уже совсем немного. Бряк! – вот и земля.

– Что это было?!

Тихонько разжмуриваю глаза и утыкаюсь взглядом в свои руки, насмерть вцепившиеся в лежащий поперек злополучный сук. Медленно разжимаю побелевшие пальцы и вижу чуть в сторонке на земле Колькин «аэродром». Это была настоящая морская бескозырка с ленточками и золотой надписью «Тихоокеанский флот». Её еще здорово было в воздух по ветру запускать, потому и «аэродром». На Колькиной круглой голове бескозырка сидела как влитая.

Первая мысль:

– Все, убила парня!..

Ведь это об него я стукнулась всем телом, пролетая мимо, незнамо как ухватившись за обломившийся подо мной черемуховый сук. Со страхом поднимаю глаза кверху: фу-у-у, Колька, как медвежонок-коала, обнимает свою прочную ветку, живой и невредимый, но немного помятый и испуганный.

Проверяю, могу ли двигаться: да, все в порядке, только ссадина свежая на руке да крапивой обожглась. Но это мелочи, если учесть, что свободного пространства под черемухой было всего ничего – где-то метр на метр. Тут старые пеньки торчат, тут поленница сложена, а тут колья для ограды приготовлены – вверх смотрят.

Так что мой полет оказался на редкость удачным. Без «парашюта» могла бы и разбиться, или покалечиться. Но ягод-то на черемухе еще полным-полно. А если бабушка узнает о происшествии, запретит на дерево лазить, а снизу много ли достанешь? И вот мы как три муравья взгромоздили себе на плечи виновника всех бед и утащили под слуду, чтобы замести следы. А с бабки Солдатихи взяли слово, что нас не выдаст. На том и порешили.

Когда через неделю носили воду в баню на краю поля и Колька свой «аэродром», нагнувшись за ведром, в колодец обронил, все та же Солдатиха нас и выручила: мастерски привязала веревку морским узлом к железной «кошке» и вручила нам. Когда бескозырка появилась на свет над краем колодца, наше дружное «ура» огласило окрестности. И маленькое «стадо бизонов» понеслось на новые подвиги.

Бабушка тем временем уже наставила на березовой лучине самовар, накрыв нехитрый стол для чаепития. «Пора жарену воду пить!» – говаривал дед Фёдор. На столе баранки, сухое печенье, топленое в печи молоко с кружочками масла и зажаристой пенкой и в сахарнице заботливо наколотый дедушкой на дольки прессованный сахар, который полагалось пить с чаем вприкуску.

И весь наш большой дом ощущался настоящей крепостью. Еще бы! Ведь по соседству живет старушка, которая ловко вяжет морские узлы, а у дедушки есть настоящий фронтовой котелок, немецкий шомпол, похожий на цепочку, и медаль «За оборону Ленинграда».

01.12.2010

Языковой барьер

Широко распласталась Кировская область по карте России, высунув длинный язык на север и изо всех сил стараясь лизнуть Архангельскую землю. Судите сами: от моей родной Ворончихи, расположенной на самом рубеже, каких-то 5—10 километров до бывшего Хоботовского леспромхоза и Христофорова, которые уже относятся к Арханеську, как бабушка говорила. Влево по карте в 12 км селение Вологодчины, вправо – рядышком совсем земли Коми. А деревня наша, оказывается, до революции 17-го года была в составе Сольвычегодского уезда Вологодской губернии, потом до войны – Архангельской областью, а теперь это – Кировская, Лузский район. Вот так, не трогаясь с места, мои предки успели пожить в трех разных областях севера России.

Леспромхозы позакрывали – леса нет. Деревни давно опустели. Только у меня на кончике языка всё чаще вертятся, готовые сорваться, бабушкины словечки:

– Эво, чуёшь, трахтур-от по наволоку по Гребенеськой стороне затурунчел? Поди-ко, Васька в Токарёво поехал… Эку беду палит, поглико-ся… А Зинка, мати-та евонна, нонь на Повосте живёт, как баровна – в новом-то дому…

И журчит разговор, как речка Лала, перекатываясь камешками-словечками… Заслушаешься и забываешь обо всём… Вот, кажется, русские люди и говорят по-русски, но городские приезжие мало что понимают и всё время переспрашивают:

– А что она сказала?!

Есть ещё особенность: верхнелальцы говорят чуть-чуть иначе, чем в Нижне-Лалье – мелодика речи другая, темп немного выше, хотя расстояние между ними около 30 км. Понятное дело, что так сложилось не сегодня: нашим поселениям по 300—400 лет, а северные говоры сохранили особенности русского языка времен Ивана Грозного, восходящего аж к санскриту. Оттуда берут начало многие слова и выражения, непривычные современному слуху:

– Телушка-та лонися несолоща палася, эка морная! Глико, чё диётся…

– Каку сулему буди не ешь! Сопи ну-ко! Укусная ведь окрошка-то!

– Вот я тебя ужо! Разве льзя на мати свою руку-то подымать?!

Звучит непонятно, но догадаться о смысле можно.

Сегодня молодые стесняются своего сельского происхождения и всеми силами пытаются скрыть родительский говор, выражаясь по-городскому литературно. Да и советская школа приложила немало усилий, чтобы диалектные словечки исключить из речи учеников. Говорить надо правильно!

Рассказывают историю, как две девушки из наших северных краев поехали как-то на юга погреться на солнышке. Сидят на пляже, болтают. А мужчина по соседству навострил уши и слушает! Они смутились, замолчали… А он им умоляюще:

– Девочки, поговорите еще немножко! Мне так нравится!

А «девочки» еще больше насупились, поняв, что выдали себя с головой деревенским говорком и оканьем…

Музыкальность, образность и смысловое наполнение северного вологодского диалекта – жемчужина русского языка, которую мы не ценим и вот-вот утратим из-за глупого стремления к урбанизации и придуманным кем-то стандартам. Бабушки еще по привычке говорят на древнем родном наречии, а внуки отметают его, как ненужное и отжившее старьё, лишая себя красоты и силы, идущей от корней народа. Ведь любое растение, лишившись корней, сбрасывает листья и увядает… Так и иваны, не помнящие родства, остаются неприкаянными перекати-поле – без воли и Родины.

Язык – культурный генетический код народа. Это единственное настоящее сокровище, которое мы можем передать вперёд по поколениям – нашим детям и внукам. Песни, сказки, предания и былички, передаваемые из уст в уста – подлинная драгоценность, которая может рассыпаться и потускнеть, если мы, простые люди, перестанем говорить по-русски, употребляя в большей степени неологизмы: заимствованные, сленговые слова и наукообразные термины. В столицах многие и так уже общаются на «нагло» -русском наречии. Ведь известно, что если человек не интересуется культурой своей страны, её историей, не читает хорошие умные книги, его речь остается скудной, косноязычной, а чувства и мышление не развиваются, тогда и расцветает пышным цветом бескультурье и нищета духа. По сути – это путь деградации нации.

«Люди перестают мыслить, когда перестают читать», – говорил Д. Дидро.

Беречь и сохранять свой родной язык – задача каждого русского человека. И я думаю, многие со мной согласятся.

24.03.2015г.

Настоящее сокровище.

Швейка-копылок

Копыл, копылок – общее название для Г-образных прялок и швеек, бытовавших в крестьянском обиходе прошлых лет.

Мой копылок-швейка достался мне от кировской бабушки, а ей – по наследству по материнской линии от её мамы и бабушки. Не случайно на донце копылочка так много написано инициалов бывших хозяек, буквы теснятся и сверху и снизу дощечки. А конец донца зачем-то выпилен с боков, по-видимому, в поздние времена, так что несколько буковок ополовинено… Конструкция стойка-донце складная 40 на 43 см, что выгодно отличает мою вещицу от себе подобных. Свернула девушка две палочки вместе, подхватила под мышку шитье и побежала на посидеНки в общую избу! А там парни приходят к мастерицам, балагурят, присаживаются на колени.

– Бабуля, как это: парни к девкам на колени?! Ведь тяжело же!

– А тяжело, так сбросишь! – смеется бабушка.

Отбивай, подруга, дролю:Все равно не завладеть —На твои колени сядет,На меня будет глядеть!

А самая красота – это прорезная, в два яруса стойка копылка – «городок». Сквозные «хоромы» с четырьмя резными столбиками выкрашены в желтый и синий, далее часть – оранжевая, потом синяя. На круглом навершии вбит крючочек, на котором, видимо, «временно» прицеплен лоскут – погон от солдатской шинели царского времени (судя по форме и качеству выделки сукна). На него прикалывали шитье или вышивку для удобства работы, обеспечивая необходимое натяжение ткани. Ручное шитье было обычным женским делом в долгие зимние вечера, когда заканчивались полевые работы. А отцы, мужья и женихи красавиц соревновались в искусности при изготовлении подарка для милых и любимых – дарили прялки и швейки одна другой краше, резные да расписные.

Из бабушкиного сундука

Юбки, платья, сарафаны – самая обычная женская одежда. Испокон веку до наших дней женщины носили их и носят в разных вариациях во всех без исключения мировых культурах: будь то Восток, Азия, Европа или Россия. Брюки в наш гардероб пришли с Запада вместе с эмансипацией совсем недавно. В российской глубинке обычаи предков еще долго не сдавали свои позиции.