Дирижёр космических оркестров

скачать книгу бесплатно


К столу подошел человек, которого и сам Чинс знал прекрасно. Это господин Хо, известный в Корее покровитель искусства, особенно изобразительного, – в отличной форме даже в свои шестьдесят.

Перездоровавшись со всеми, он отказался от угощения, оправдавшись тем, что не один. И в эту самую минуту все оцепенели. В темном углу стола он заметил Машу и, раскрыв объятия, чего никто от него не мог ожидать, пошел к ней. Она тоже его узнала и с улыбкой – не маской, а самой искренней – поднялась ему навстречу.

Расцеловав девушку трижды в щеки, что полагается, как я позже узнал, по древнему русскому обычаю, господин Хо, несказанно обрадованный, помог ей выйти из?за стола, где она сидела не в самом удобном месте.

Я удивлялся все больше. Оказывается, он хотел просто полюбоваться ею. Я понял, что он восхищается, как она выросла. Мы все слышали, что он говорит с ней по?корейски, а она… она отвечает, и к месту!

Я впервые увидел, как Маша задала вопрос с помощью своих жестов. «Как у Вас дела? Как поживает супруга?». Я все понимал. Она выглядела доброжелательной, но как будто боялась его вопросов, что он коснется чего?то очень уязвимого в ней. Господин Хо был безупречен, на мой взгляд. Я их слышал.

– Почему не готовишь выставку? Я тебе со всем помогу. Ты меня знаешь!

Она засмеялась, услышав это. Ей ли его не знать!

За две недели я ни разу не видел даже ее улыбки, а сегодня и она, и целый смех! И не тот, что раздавался сейчас за столом, где сидели сытые и довольные всем люди… Это был смех, очень похожий… на цвет ее платья. На те глаза с порванного портрета… И еще на что?то неуловимое в закромах моей памяти.

Она опустила глаза, не желая развивать тему выставки, что меценат сразу понял.

– Девочка, я так рад снова видеть тебя в Корее. Вот уж чудеса! И в качестве кого ты здесь? – господин Хо оглядел местами оживленную и поглощающую еду, местами любопытно наблюдающую за этой встречей толпу. Он остановил взгляд на хищном выражении Аллы, которая уже ревновала девчонку к нежданной улыбке судьбы в его лице, и что?то про себя проговорил.

– Помощник, верно?

Маша подтвердила, поражаясь его догадливости.

– Почему перестала мне писать? Вот визитка, и впредь не вздумай забывать старика Хо.

Маша приняла контакты с уважительным поклоном, снова засмеявшись. Обаяние ее давнего знакомого произвело свое магическое действие. Он обнял ее снова и, уходя, напомнил:

– Пиши! Пиши без устали! Слышишь? Есть вещи, отказаться от которых – преступление. Ты слышишь?

Она подтвердила, но я увидел, как скорей она замяла в памяти его последние слова, сев и залпом выпив крепкое вино, даже не поморщившись, как будто ей было все равно, что там в бокале. Налей ей сейчас бензина, девчонка и бровью бы не повела.

Как много раз в последнее время в моей голове, в дотоле тихом с виду океане, штормили мысли, как шквальные волны, поднимающиеся во весь свой исполинский рост, вдруг падая, лишь затем, чтобы подняться с новой силой…

Эта девица уже была в Корее! Она понимает наш язык. А я столько раз – и не только я – при ней говорил неприятные вещи… Еще: она умеет смеяться. Еще: есть люди, как господин Хо, которые не удивляются ее росту и полноте. Есть люди, как господин Хо, которые восхищаются этим темным неучем. Почему всегда тактичный Хо не задал ни одного вопроса о ее семье? И что за выставки мне тут еще?

– Что за выставки, господин Хо? – я глубоко поклонился ему, когда он, проходя мимо, поравнялся со мной.

Я курил, обособившись от всех. Он мне очень обрадовался.

– О, Чинс, ты тоже с этой компанией?

Я подтвердил и переспросил. Он меня не понял – странно, а я выражался словами, а не жестами, как кое-кто сейчас.

– Эта девчонка. Мы все наблюдали вашу сердечную встречу, и не один я теперь с миллионом вопросительных знаков в голове.

– О, Мария! Святая Мария… – Хо с отеческим теплом посмотрел в сторону толстушки, у которой после беседы с ним прорезался невероятный аппетит, и, орудуя палочками, будто еще с пеленок умея держать их в руках, она ловко уплетала за обе щеки.

Хо покачал головой.

– И очень глупая…

Я усмехнулся: он это тоже понимал.

– Забросила свою живопись. Разве с ее талантом это простительно? Небо… Или Бог… Или Космос… У этого много имен… Такого не прощают.

Эта мысль, я видел, действительно, искренне терзала его.

– Она Вас понимала…

– Как не понимать? Она здесь больше месяца с отцом жила, пока шла ее выставка. Тогда так много писали у нас об этом юном гении, объездившим со своим искусством полмира… Надеюсь, она вернется. Есть люди, у которых может быть лишь два пути: гениальность или дно жизни. Боюсь, сейчас у нее второе… Ее бедный отец – человек истинно редкой мудрости и доброты – ушел внезапно, и это, думаю, главная причина… Но…

Он не находил слов и сокрушался ее положению.

– У нее нет образования, говорят. И дитя без отца.

Его потрясла эта весть.

– Несчастный господин Дышев! Такой любви, какая была между этими отцом и дочерью, я редко наблюдал в жизни… А сейчас на дне… На самом дне…

Никогда не думал, что Хо такой разговорчивый и открытый. Будто встреча с мнимым гением, которым он величал девицу, затронула в нем такое глубокое чувство сострадания, что молчать было невмочь. Желая помочь человеку, мы сочувствуем ему на словах перед другими людьми, словно питая надежду на возможную помощь собеседника… Или что Небо услышит…

Хо пожал мне руки и ушел. А вопросы во мне не убавились. «Святая Мария» – это надо же так сказать. И почему Мария? Маша – это Мария? У русских какие?то двойные или тайные имена? Да, что?то я такое слыхал…

Ни капли презрения или снисхождения я не увидел в старике Хо, когда он говорил о толстухе. Наоборот, он возводил ее чуть не в божество. Как это понимать?

– Так ты у нас звезда! – реплика полупьяной Аллы предназначалась ушам Маши. Девушка молча ела. Алла хмыкнула, и это не предвещало добра.

Люди уже не сидели за столом. Кто?то вышел покурить, кто?то – это касалось русских – принялся танцевать и заманивать в круг корейцев. Алла потянула за собой Ким Бона. Они целовались во время танца, и я видел, с каким любопытством тайком за этим наблюдала Маша. Потом ее взгляд упал на меня. Она не ожидала, что я за ней наблюдаю. Как и не ждала, что увидит именно меня. В ее глазах я заметил панику.

Она меня боялась и с известных пор избегала. Я делал вид, что она пустое место и нередко подсмеивался над ней вместе с другими. И хотя тот эпизод в комнате с хламом не давал мне покоя уединенными вечерами, все же я относился к нему, как к преходящему событию, и только ждал, когда же он сотрется из моей памяти.

Маша снова сидела у окна, что?то строча в телефоне, а тем временем я заметил, как активно мне машет Ким Бон, возвышаясь над малорослой любопытной массой съемочной группы, окружившей кого?то.

Оказывается, они нашли видео совсем юной толстушки, которая и в свои пятнадцать мало чем отличалась от нынешней по комплекции. На видео она, жизнерадостная хохотушка, по-детски обаятельная, скромная и вежливая, давала интервью. Она говорила! Разве она нема не с рождения?

– Я так и знала, что она лгунья, – объявила Алла по?английски. – В аэропорту, пока мы ждали вылет в Корею, с нами по соседству сидели глухонемые. Так вот она их не понимала! Она не знает их язык! Она просто молчит!

В репортаже Маша рассказывала, лихо вставляя иногда корейские фразочки, о своих картинах – без тени похвальбы и гордости, как будто речь шла о самых заурядных вещах.

– Ого! Это ее рук дело?

– Какая красота!

Картины были разнообразны: портреты, природа, космос… Но все они имели один почерк – человека очень зрелого и мыслящего, кем толстушка явно не была.

– Вот самая молодая картина… – Маша указала на небольшое полотно позади себя, но взгляд мой приковался не к нему, а к тому, что было по соседству…

Мое дыхание долго не обозначалось, мои веки забыли, что значит моргать. Соседняя картина сейчас висела в доме моей матери – та самая бирюзовая планета – аквамариновая совесть, как я ее называл… Что это значит? Я совсем не помню эту девчонку. Да, я ее категорически не помню! На выставку, где я купил картину, меня позвал старик Хо… Что за дежавю? Ах, так она вор! Она сделала копию и выдала за свой труд! Что все это значит?..

«Я больше не вижу смысла. Ни в чем, папа. Ни в чем. Зная, что ты не можешь ответить, люди оскорбляют тебя. Мучают тебя. Бросают свои черные колючие шарики и стрелы. Даже на расстоянии.

Сегодня звонила маме. А она снова была занята. Я попросила дочку – написала ей, чтоб, когда позвоню, она мне «привет» сказала. Но дочка где?то рядом смеялась. Ей и без меня неплохо. Мама сказала, что дочь меня не помнит уже и что она, мама, так устала от всего. От моих постукиваний в телефон – «да» один раз, «нет» – два раза, «не знаю» – три…

А вчера я встретила дядюшку Хо. Как будто ветром весенним душистым обдало меня… Но на миг. Один чудесный миг, папа.

Я не хотела думать о том, что он мне сказал. О… той моей живописи. Какой добрый человек! Благословенный… Но теперь то, о чем я так хотела забыть, меня мучает, и это самое тяжелое и невыносимое. А я не могу начать снова. Как не могу даже заплакать, чтоб стало легче. Папа, как ты мог уйти без прощания? Ничего от тебя не осталось, только клочок рукава с пуговицей.

Папа, я не вижу смысла. Не вижу смысла…»

Вчера я уничтожил ту картину. Приехал к маме, она так обрадовалась мне: Юн Ди совсем о ней забыл. Начала плакать и жаловаться. Я немного поддержал ее упреки в отношении младшего. И снова сказал, что думаю, он все?таки подкидыш. Мама разрыдалась. Господи, да что происходит со всем этим миром? Что я такого сказал? Она же сама думала так же!

Я разломал картину надвое прямо на коленке. «М.Д.» – вот что осталось на маленьком кусочке бирюзового мира. «М.Д.»…

А М.Д. тем временем совсем отстранилась. Она, как робот, выполняла все капризы Аллы, подчас издевательские, рассчитанные на дикий хохот и насмешки. Но сейчас Маша была невосприимчива к этому. В итоге Алле стало скучно язвить в никуда.

Мы снимали у восточного моря, где должны были пробыть до утра. Вечером большинство бросилось купаться – кто в чем. Сколько прекрасных женских фигур порадовало мои глаза! Я искал и еще одну – больше для того, чтобы повеселить свой глаз нестандартной комплекцией и сравнить с другими в невыгодном свете. Но ее нигде не было.

В сумерках, пользуясь малолюдьем местности, я мог свободно гулять в совершенном и так любимом мною одиночестве. Я вспомнил о живописном утесе, который мне пришелся по душе во время дневных съемок. Режиссер даже использовал его в качестве фона.

Я решил пройтись туда и посмотреть вид с высоты. Так ли он прекрасен? Что?то я давно уже ничем не восхищался. Внутреннее недоверие мешало. Все нарисовано, куплено, сколочено меркантильным человеком. Даже эти фоны природы – человек не наслаждается ими, а использует для собственных целей, часто денежных… Красивый вид хорош для рекламы и однозначно повышает рейтинги клипа, фильма и чего еще там…

Первое, что я почувствовал, забравшись на утес, – недовольство. Там стояла она. Впрочем, на ее лице я тоже уловил что?то вроде досады. Она тут же поспешно удалилась.

Вид с утеса был поистине великолепный. Шапка ночного неба съезжала со лба гор… Я оглянулся. Мое сердце неприятно кольнуло странное предчувствие.

Толстуха исчезла во мраке. Если бы цвет ее глаз еще в первую встречу не врезался так прочно в мой мозг, я бы сейчас и не вспомнил, какие у нее глаза. Она их последнее время ни на кого не поднимала.

Не состыковывалось многое в моей голове. Ее якобы талант – и необразованность. Ее звонкий голосок в ранней юности – и сегодняшняя немота. Ее картина – и раннее материнство. Ведь она, судя по всему, еще в школе ходила беременной… Ее страх передо мной – и глаза, метавшие молнии, и смех, предназначенный для Хо…

Будет ли конец этим мыслям?.. Как будто больше не о чем думать. Но, с другой стороны, с этими мыслями на какое?то время отступала скука жизни, которая во всей красе цвета болота раскрылась после неудачи с Америкой.

Мы снова снимали в Сеуле, в старинном дворцовом комплексе. Я пришел в отличном настроении: две недели я не использовал грим, и врач сказал, что мое лицо теперь в гораздо более здоровом и свежем состоянии.

У съемочной площадки – то есть у главного входа во дворец – собралась куча мала народу, засвистевшая и заоравшая при виде меня и Ким Бона. Большое удовольствие накрыло меня, как порывом ветра, принесшим аромат крепко пахнущих цветов…

Толстушка одевала Аллу к грядущей сцене. На приветствие актрисы Ким Бон едва ответил, но я заметил, как загорелись его глаза при виде Маши. И было отчего. Только сейчас, глядя на нее, я понял, как хороши для женщин длинные платья, создающие вокруг них сразу атмосферу незримой загадочности. На Марии было черное с золотыми вкраплениями, перетянутое в талии поясом, что очень шло ее поистине изумительным глазам. Волосы были зачесаны просто, но в то же время было что?то европейское, средневековое в этой прическе. Я не очень знаю эту эпоху, но по ощущениям сразу понял, что это она и есть. Тонкий плетеный браслет делал ее полную руку изящной.