скачать книгу бесплатно
Чинс зевнул.
У меня был перерыв до следующей сцены. Позвонила мама. Спросила, не виделся ли я с младшим братом. Когда я возразил, она запричитала и начала себя проклинать, а я притворился, что связь пропадает и, отключившись, избежал ее жалоб, которыми она делилась со мной по три раза в день… Разве я виноват, что Юн Ди плохо понимает шутки? Он мог бы сделать вид, что мы пошутили, и все было бы, как прежде, и скоро эти глупости благополучно бы забылись. Так нет же…
Отец со мной тоже из-за него теперь не разговаривает. Юн Ди все испортил.
«Толстая пассия» сидела у окна, спиной, и что-то писала. Я подошел ближе, но вовсе не для того, чтобы посмотреть, что она там делает, а просто я не мог пройти мимо – она сидела почти у выхода. Я собирался съездить в мое актерское агентство – зачем-то понадобился директору.
Она была очень увлечена процессом и ничего вокруг не замечала. Уже пройдя мимо, я нехотя повернулся в ее сторону… и остолбенел. Она рисовала. Вот этот темный неуч рисовал карандашом – и хотя я не большой знаток художественной техники, но сразу понял, что рисунок профессиональный. Как будто она, от горшка два вершка, всю жизнь этим только и занималась.
Это был портрет мужчины, очень красивого, и еще что-то неуловимое отражалось в его лице. Глаза улыбались, но как-то по-особенному. Не то чтобы от сиюминутной радости… И хотя через мгновение случилась самая неприятная история, передо мной до сих пор, спустя годы, эти глаза, смотревшие не в сторону, не вглубь воспоминаний, а прямо вглубь меня… У русских есть такие удивительные картины – иконы. Я потом не раз видел их. Но эти глаза, хотя и были очень похожими на глаза святых на этих иконах, излучали еще что-то, очень знакомое мне, о чем я давно забыл.
– Разве ты не слышишь, что я зову тебя?
Сердитый голос Аллы звенел у меня в ушах и его тон не сулил ничего хорошего.
Маша вздрогнула и, вскакивая, выронила все из рук. Она увидела сразу и меня, и ее взгляд растерянно перебегал от меня к Алле и обратно по несколько раз.
– Чем ты тут занимаешься вместо работы?
Алла тоже заметила меня.
– Шашни разводишь, что ли?
Она вытащила из кармана деньги и пошла с ними к Маше, наступив на рисунок, отчего толстуха вздрогнула.
– Купи мне и господину Ким Бону обед, – всучила она деньги своей подопечной.
Но, не будучи взятыми, деньги посыпались на пол. Я онемел, как быстро у толстушки сменилось настроение: ее взгляд сейчас метал молнии, и какие! Она прошла мимо Аллы и подняла портрет.
– Ты что же творишь, нахалка? Ждешь, чтобы тебя уволили?!
Крики начали привлекать все новых зевак.
– И это благодарность за то, что я взяла тебя!
Алла вырвала портрет из рук Маши и, развернув его, увидела мужчину. Она громко засмеялась.
– Это твой любовник? Не староват ли для тебя? Не он ли и дитя состряпал?
Оглянувшись на толпу, она злорадно прокричала по-английски:
– У этой девицы трехлетний ребенок, а девице всего-то девятнадцать лет!
Видимо, английский знал не только я, потому как последовала первая волна изумления, а переведенная на корейский, фраза вызвала и вторую волну, чуть шумнее…
Девица принялась размахивать руками в гневе, что-то объясняя. В ответ на это Алла медленно разорвала портрет пополам прямо на глазах у девушки. Та страшно побледнела, но Алла и не думала останавливаться. Она рвала портрет на мелкие куски, а потом еще и вытерла ноги о кучку образовавшихся бумажек.
Маша сделала всего три жеста, но я понял, она показала: «У тебя нет сердца».
Она собрала деньги с пола, не проронив и слезинки, после чего быстро ушла.
И еще я понял, что она – немая.
Толпа начала расходиться. А я был настолько выбит из колеи – бог знает, почему, – что решил никуда не ездить, а запереться ото всех в гримерке и поспать, чтобы восстановить силы для роли.
Но когда я лег, мысли так и зароились в моей голове. Я думал, почему планете нужны такие люди, как та толстая девчонка. Подобных ей я часто встречал в жизни, а все потому, что, по закону природы, серой массы всегда больше. Как можно ни к чему не иметь стремления? Как можно так безответственно и безобразно распорядиться своей жизнью? Родить подростком… И куда смотрели родители? Почему они позволили ей сломать себе судьбу? Или в России это норма? Верно же я никогда не хотел туда ехать.
Я вспомнил, какие молнии блистали в ее глазах, когда Алла наступила на портрет. Это было разительно быстро – от мягкого растерянного и напуганного личика не осталось и следа, девица даже не пыталась замять конфликт со своим начальником. Невоспитанная, себялюбивая девчонка.
Всегда презирал таких. Как только замечал в своих спутницах что-то подобное, уже на следующий день или даже в ту же минуту я уходил. Без оглядки.
Хотя зачем я сравниваю их с этой пигалицей? Разве она этого стоит? И зачем же я понадобился директору агентства?..
– Чинс, ты присядь.
Директор был подозрительно галантен.
Я сел, но в висках что-то предательски стукнуло. Страх? Да. Предчувствие.
Директор тоже сел – напротив меня – и усмехнулся, видимо, нервничая и подбирая слова.
– Как проходят съемки? – наконец, спросил он.
Этот вопрос заставил меня внутренне сжаться: разговор предстоял неприятный. Что ему не понравилось? Уже не хочет иметь в своем штате актера класса А, которого обожает вся страна?
– Избавляетесь от меня?
Директор, как и любой кореец, не привык к вопросам в лоб. Весь заерзал.
– Чинс, всегда меня удивляешь неожиданной…
Он запнулся.
– Чем? Искренностью?
– Прямотой.
Он вскочил и принялся ходить из стороны в сторону, а я отвел глаза – меня укачивало от его ходьбы, как на карусели. У меня слабый вестибулярный аппарат.
– Бывает так, что партнеры меняют мнение.
Директор остановился, и я тут же взглянул на него, стараясь прочесть приговор на его лице. Он положил передо мной, как я успел заметить по «шапкам», пять или шесть контрактов.
– Это все новые съемки. Реклама, клипы, а вот аниме с участием персонажа Чинса…
Он напоминал заботливую мамочку и потому выглядел забавно. Но в то же время моя тревога достигла апогея. Глупая улыбка приклеилась к лицу намертво и никак с него не сходила. «Возьми себя в руки, актеришка».
Улыбка исчезла. Я ждал.
– Америка изменила сценарий. Азиатский актер там больше не нужен.
– А контракт?
– Здесь проблем нет – они уже все компенсировали.
Я только слышал, как шевелятся, что?то говоря, его губы. «Возьми себя в руки, убожество».
– Но они имеют тебя в виду для следующего раза.
– И когда он наступит, этот следующий раз?
Директор умолк. Я встал. Сейчас я сам себе казался каким?то уж чересчур длинным: потолок придавливал меня.
– Чинс, ты вспомни американских звезд, их любит весь мир, а многие до сих пор без главной награды… Том Круз, Джим Керри… А вдруг какой?то кореец…
– Я не какой?то кореец! Я лучший кореец! Почему Вы не добились для меня другой роли, директор?
Директор растерянно указал на лежащие на столе контракты:
– Да вот же…
– Я имею в виду в Америке! Куда этому всему, этому ничтожеству, тягаться с Америкой? Я здесь уже сделал и сыграл все, что только мог! Меня тошнит от этих подачек! Я чувствую себя мальчиком с большими способностями в деревне, в глуши, которому обрубили единственный мост к большому городу…
– По-твоему, Корея – деревня? Кем ты себя возомнил? Как можешь говорить такое?
– Ну если только в сравнении…
Я больше не мог оставаться в этой тесной каморке под названием «кабинет главы компании» и скорей бросился прочь…
Я остановился как вкопанный на полпути к своему автомобилю. Куда же теперь идти? Куда же теперь?
На съемочной площадке удивились, что я, с расписанным на три года вперед и по минутам графику, явился так рано. Но никто мне и слова не сказал. Мой тяжелый взгляд не поддавался расшифровке, и, казалось, поэтому мне кланялись ниже, чем обычно. Одного мелкого я даже толкнул с дороги, не испытав, правда, при этом никакого удовольствия.
Ким Бон готовился к съемкам.
При всем лебезении передо мной и почитании меня я был не нужен сейчас. Ни другу, ни стилистам. Да и сам не хотел ни с кем говорить.
Что привело меня сюда? Чувство долга? Ответственность?
Я вошел в комнату, где обычно никто не бывал, а содержали всякий хлам: коробки от аппаратуры, подпорченный реквизит… Я и сам теперь вроде такого реквизита. Надо самому ехать в Америку и добиваться признания, добиваться роли, раз этот безмозглый директор не приложил для того малейших усилий…
Звонок мобильного заставил вздрогнуть, отчего я, и так в неадекватном состоянии, разозлился еще больше.
– Здравствуй, хён[1 - Хён – в Корее обращение младшего брата к старшему, а также обращение младшего к старшему среди друзей и только между лицами мужского пола.].
– Что? Кто это? Кто говорит?! – орал я в трубку.
– Хён, это я, Юн Ди.
Только этого не хватало. Вечно он не вовремя.
– Что тебе нужно?
Я терял терпение. Юн Ди умолк.
– Это твой первый вопрос за полгода?
Усилием воли я перевел дух.
– Я просто… В общем… Слушаю тебя.
Но мне ответили гудки, короткие и противные. Я с досады плюхнулся в кожаное кресло, похожее на кресло короля-вампира.
В комнату, спиной вперед, как в первую встречу, вошла русская толстуха, таща, видимо, поломанный во время репетиции тяжелый торшер. Не замечая меня, она начала искать глазами подходящее место для него среди этого старья, и тут, почувствовав что?то, оглянулась. На нее смотрел я. Она невольно отступила, повалив какие?то предметы сзади.
Ничего, кроме презрения, я к ней не чувствовал, но сейчас, когда я был и уничтожен, и взвинчен, и физически будто пьян, ее безусловная красота меня раздражила донельзя.
Я всегда гордился оттенком своего лица, но у нее он был куда интереснее – то ли из?за светлых волос, то ли из?за изумрудных глаз, то ли просто мой мозг в тот момент был одурманен самым большим несчастьем, которое я только мог испытать, что мне все виделось не таким, как обычно.
Она не испытывала передо мной никакого страха. Пережив короткую растерянность от неожиданной встречи, она отвесила мне легкий корейский поклон в знак приветствия. Ее вежливый жест, увы, сыграл с ней злую шутку. Я вдруг подумал, что ее бурная молодость и итог в виде младенца означает ее ветреность. И таких ветреных – миллионы. Безмолвные, никчемные обыватели жизни…
Я поймал себя на мысли, что с удовольствием тотчас убил бы ее, чтобы только дать выход тьме, которая, как кипяток под плотной крышкой, жгла меня изнутри. До этого момента мне никогда не приходило в голову, что я могу лишить кого?то жизни… Изувечить… Впиться и высосать всю кровь до последней капли… Как безумно мне захотелось сделать сейчас что?то дьявольское! Мой путь обречен, мне нечего терять. Я ненавижу мир, который кто?то вздумал назвать прекрасным!
Я почувствовал, как остановилось, а потом часто-часто запрыгало ее сердце, когда я, как в тисках, сжал ее и грубо, до крови, впился в губы.
Она чудом отпрянула, наконец, и тут же мою щеку прожгла неописуемая боль. Она дала мне пощечину! Вот эта продажная девка полоснула меня по лицу! Лицу, которое все еще стоило миллионы!
Чинс грязно выругался и ударил Машу со всей ненавистью так, что ее отбросило к железным полкам. К ране на губе добавилась глубокая царапина вдоль виска. Чинс, приходя в себя, видел, как она, шатаясь, поднялась, закрыв висок ладонью и, не глядя на обидчика, выскочила вон.
Он бессмысленно смотрел на дверь, за которой толстуха исчезла.
«Вчера случилось что?то страшное. Я не хочу об этом думать. Главное – думать о будущем. Оно будет хорошим.
Так сказал папа».
Я понял, чего мне не хватало. Женщины. Но я исправил это. И теперь спокоен как никогда.
Вечером всей съемочной группе фильма вздумалось повеселиться и наесться до отвала. Маша была очень благодарна судьбе, что не сидела в центре стола, где пировала элита. Светло-оранжевое платье с тонкой белой каймой, без изысков, но элегантное, очень ей шло, подчеркивая юность. С ней пытались заговорить соседи, но ее жесты были непонятны – и они переключились на других.
И тени грусти Чинс не видел в ее лице. Она поникла головой не от печали, что никто ее не принимает на этом банкете славы, а задумавшись о чем?то или о ком?то далеком, что делало ее лицо светящимся.
Чинс пытался отвлечься – забыть тот случай, когда на днях его ненависть чудом не убила человека. Когда его злоба оттолкнула брата, теперь навсегда. Когда он оскорбил директора – человека, в порядочности которого никогда не сомневался.
И зачем он сейчас думает об этом? Что не дает ему покоя? Да. Ее молчание. Почему она не пошла в полицию? Или сама в прошлом сотворила кучу негодных дел, и теперь решила, что получила в лице Чинса удар судьбы по заслугам?
Кошмар. И это его мысли… Но почему она молчит? Как можно так жить – отверженной среди живых? Кто?то любит ее? У нее же есть дитя и родители. Значит, любят. И таких людей еще и любят?
Размышления Чинса прервались возгласами режиссера и некоторых других из шумной компании центра стола, увидевших старого знакомого.
