скачать книгу бесплатно
Да, она виновата, виновата, что поверила ему, что посчитала его за счастье, которого так ждала и к которому так устремилась… А есть ли ещё какая вина этого юного создания? Есть, несомненно есть… И какая же? Пусть тебе ответит совесть.
–Не покидай меня…
Мольбы бессильны.
–Прощай…
Она остаётся одна во тьме и боли, которую одной не пережить, не осилить и не выдюжить Кто посеял плевелы зла? Они сошли тоже с неба. О, небо, разлей благо на человека, лишённого чести! Честь ускакала, и нет её. Небо молчит. Ликует земля в разврате. Молчи, человек, и сей, сей неизменную славу! Если не в силах молчать, тогда рыдай и стремись на вершину Молчаливого Бога, хотя бы и в рутине грехов увяз, но не умер ещё.
Дышит женщина. И само дыхание как-то неровно ожигается страстью позора, с которым приходит непрошеная боль и стыд. Глядит в высь надломлено. Ждёт чего-то. Память воскуряет испитую отраву. Больно. Тяжко. Одиноко. Но ничего уже не возвратить.
–Любимый…
Нет его. Куда-то вдруг подевался, словно и не появлялся в этой её судьбе человек, на которого можно опереться или довериться хотя бы в трудную минуту. Ушёл и смылся запах желания! И бросил погибать. И погибла.
Душа занемела от горя, а тело было продано тем, кому нужна не честь, а позор. И ныне её душа будет томиться в воле адского кипения зла, она будет рваться и задыхаться от грязи и вони наглых и вспотевших рук, омерзительных и знойных глаз, которые так и лазят по её телу и от вонючего дыхания, что так скверно стекает внутрь…
–Иди, иди к нам. – звали чужие и беззубые рты и лапали так противно, что хотелось испариться, но всё повторялось в каждый день. Нет рассвета, нет покоя…Только ужасная и отвратительная воля страха и зла… – К нам, к нам, сюда, сюда…
–Смилуйтесь… Пощадите…
Крик разбивает волю земных часов без всякой надежды. А есть ли она, безликая и утомительная надежда там, где живёт могучее солнце и светит для кого-то? Есть. Но этот рассвет двигается для того, кто увидит его благость и торжество в своём тоскующем сердце, которое открыто для любви святой и молчаливой.
Что ж! Пусть, пусть и в осквернённой душе зажжётся пламя этого святого молчания, и огонь сотрёт все грани блудных извращений, и родится человек от святого молчания, и засияет свет посреди мрака и безобразия, посреди разврата и похоти, засияет ярко и таинственно.
Аминь.
Молитва воспела! А раз воспела, то обязательно родится человек! Только пусть он не напитается материнским ядом осквернившегося тела. О, пусть, пусть он не пьёт этой страсти! А если яд уже глубоко? Если он в крови?
Любовь, любовь, как ты терзаешь, испытываешь, утруждаешь и изматываешь путников земли, заставляя страдать и скорбеть на таких началах?! Как они беззащитны порой, сломлены, умерщвлены. Одно сожаление и ужас.
Но это зря или не зря? Не зря.
Награды – для каждого, без исключения (и сословия), а вот найти их способен далеко не всякий… А так хочется не просто найти, а и прожить с ними рай вечного счастья… Где ты рай? Где покоишься на благословенном величии?
А она, она, упавшая в грязь на боли ужаса, она найдёт или нет?
Ответ не может запоздать?
–Го-осподи-и, помо-оги-и…
Почти коснулась заветного…почти… Услышан человек.
Но услышит ли Бог?
Нужда толкнула в ров смерти, но толкнула и умертвила… А когда человек на пике голода, он готов сожрать не только корову, но и своё собственное достоинство! Голод ведёт на самые непримиримые уловки с совестью и оправдывает себя на любых условиях, чтобы погасить невольную страсть.
Осудить легко, а помочь, разве помочь трудно? Тогда и не судите свободу и рабство. Пусть всё останется на правде Бога, ибо Он Единый Господин в нашей жизни. Но отчего слышен вой, и гнётся воля земных часов? Судьба покривилась, нет уже ничего светлого и радужного. Можно ли отыскать приветливое торжество, можно ли ещё выйти на берег спокойствия?
Одна…
Да, всегда одна – и тогда, и сегодня. Но теперь внутри уже бьётся новая плоть. Дыхание согревает очень осторожно. Может быть, Свет Христа облагодетельствует её покой, к которому она так стремилась, к которому рвалась?!
Может быть.
В животе росла душа сына, росла… И ласкалась измученная мать таинственно и странно, не понимая достоинство, жившее в утробе, но зато она знала, что скоро, очень скоро наступит радость и тогда сгинет надоедливая печаль.
Дивная и богоподобная музыка истекала из живота постоянно, но на звуках при болезненных вздохах, точно ребёнок чувствовал материнское страдание и уже жалел её и любил беззаветно своим чутьём детского впечатления.
Мать касалась живота и слушала, как дышит человечек! Это было чудом непознанным, но реальным, объяснить такое состояние, нет, невозможно! Чувства омывались кровью, кровь не кипела от шального безумия, она утихомиривалась осторожно, и лилась песенная правда каким-то незнакомым движением так упоительно, что затмевалась любая боль! Страдание исчезало, и надежда взлетала к престолу немеркнущей славы! А слава ведь не могла, не могла уничтожить добро, но уничтожала почему-то.
–Сынок мой дорогой, желанный и родной! – Восклицала мать в радостном миге струящейся благодати. – Мы преодолеем с тобой любые потери! Я всю любовь подарю тебе одному! И ты, ты никогда не будешь страдать, как я…
И сын отзывался мгновенно, молниеносно! Песенное журчание двигало впечатления внутри истомившейся плоти. Страх отступал. И такое упоение вырывалось из души, что жизнь больше не тяготела над женщиной!
Время бурлило, оно не могло остановиться, оно реализовало свою историю, завершая и итог судьбоносного долга. Пришла, сошла с руин безволия и хаоса пора возмездия! Начались схватки… Сын рвался на свободу материнского отчаяния.
–О! помогите… – Вопль потонул на потоке вихря.
Небо было грозное. Мрак сгущавшихся туч покрывал весь прежний смысл, словно и не было ничего прекрасного никогда, лишь одна безликая жажда утомлённого дыхания будоражит кровь внутри. Бог сердит и сегодня Он не молчит! Он сотрясает миг!
–Спасите моего сына… Спа-а-си-ите-е… – Отчаяние тонет во мраке, а мрак бесконечный и рыдает, стонет его злая волюшка. Бездна, раскрывшаяся так откровенно и безжалостно, покрывает чело женщины подлинным ужасом. – А-а-а…
Падает…
Никого рядом нет…
–Люди…
И людей тоже нет…
Им наплевать на тебя, мать, им наплевать на твои отчаяния, стоны, вопли, страдания, на твои ужасы и страхи и на твои нынешние болезни, ведь они сегодня ждут своих радостей, а тоже, тоже получают иные возможности. Не напьются благих успехов…
Сын должен был родиться в эту роковую для него минуту, когда свод обезумевшего неба почти упал на грешную землю, пытаясь размыть её зловоние, кровь и смердящий разврат своим гневом возмездия, гневом, направленным на грехи человека.
Дождь бил злобно, неистово и невероятно яростно, разрывая всю одухотворённость горького и болезненного чутья одинокой и беззащитной женщины, которая рожала своё дитя, плод нелюбви, одичалости, опустошения. Отвергнутая и отринутая всем миром, она, пытаясь отыскать себе пропитание, тепло, уют, вошла на ложе ничтожного сладострастия каких-то свирепых и злобных человечишек, которые обезобразили её женскую сущность и осквернили её образ материнства, святость невинности, ввергнув в страдание и болезнь весь смысл желания жить в любви и чистоте.
И теперь, когда ей необходима их явная помощь и истинное внимание, их нелицемерная любовь и забота, они, хозяева её тела, прежде такого юного и красивого, теперь, теперь, когда она умоляла дать ей пристанище, приют, выбросили её на улицу, как какую-то ненужную вещь.
Поиграли и кинули одну, совсем одну… О! как омерзительно улыбались их мерзкие рты, как по-звериному горели глаза, когда они закрывали перед ней свои двери. Осквернялась душа, застывшая на потоке слёз, отчаяния и страха.
Едва-едва стал заметен ненавистный живот, все сразу же и отвернулись от неё, от такой вымученной и обездоленной. Они пинали женщину ногами, выливали на голову помои, унижали незаслуженно, тем самым, выявляя своё подлинное ничтожество, коим и были напитаны, кричали пронзительно, страшно:
–Пошла, пошла вон, грязная потаскушка…
–Гоните, гоните её…
Но ведь прежде, прежде ее любили! ею восхищались! её желали! звали! А сегодня, на трудном, не щадящем моменте, она никому не нужна, и жизнь на этом не закончилась. Жизнь лилась размеренно, не останавливалась и не затихала, потребность в еде, питии, жилье была реальной, а внутри, внутри униженной и оскорблённой – плод, плод, покоящийся на лаврах похотливых извращений и злобы. И он чувствовал материнские муки!
–Помогите мне… – Просила измученная и обездоленная.
–Прочь, прочь…– Таковы ответы на просьбы и мольбы.
–Вон отсюда…
–Ты нам больше не нужна…
–Не нужна…
А прежде ведь была нужна, нужна, нужна!
Кто?
Кто же поставил её на путь, который изменил образ невинности, образ материнства, образ жены?! Кто, кто толкнул её, такую юную и чистую, на ступень, ведущую в разврат?! Тьма великой бездны возлила в неё силу порока, а предписанное зло опутало весь строй чувств смятением, чувств, гнездившихся в душе, облачённой в тело.
Да, ей хотелось ощутить себя нужной, единственной и любимой, но отчего-то это уже всё раздали другим, а осталась лишь прихоть чужая и безликая, что овладела и покорила саму историю жития, и где же ныне отыскать счастье, которое для всех существенно, но которое даётся избранным?!
И тогда она, загнанная в тупик явного безумия и окончательного помрачения, шагнула в объятия человека, который осквернил не одну чистоту девства, но и саму чистоту мысли! Уничтожил её светлую мечту! и оставил на растерзание целому миру, где она испеклась в грязи и лицемерии.
Оставил опять одну!
Одну…
А расплачивался за всё сын, образованный утробою матери, воспитанный страстью и ненавистью, смрадом удушливого зловония и рекою страданий плача и стона, всем тем, чем она сама прежде засвидетельствовала своё положение в таком жестоком обществе, именуемым себя великим и разумным народом. О, народ измен?! Народ, достойный участи рабов, а стремящихся к свободе богов?! Нет, никогда такие умы не наследуют величие покоя и любви!
На пажитях святого раздолья осмысленной веры жена всё-таки возлагала упование на Того, Кто позволил ей обрести благодать чрева, где и загорелся огонь новой жизни, огонь, прожигавший скверну тела и подающий надежду на воздвижение великих наград и чувств.
Но вера, будучи всегда, тоже обманула женщину, когда поп, именуемый пастырем человеческих душ, выгнал блудницу с паперти священного храма! А не утерял ли тот храм своё священное благо, когда отверженная человеком, но не Богом, содрогнулась на ужасе возникшего отвращения от испытанного зла, в которое влилась сущность души?!
–Поди, поди прочь… Это святая обитель, а ты оскверняешь наше достоинство… Уйди, блудница, и поищи себе место иное, какое заслуживаешь… – Изрёк пастырь и старался прикрыть тяжёлую дверь перед ней. – А разве достоинство таково? Разве его сущность измеряется отвержением?! Эх, человек соблазна! Ты всегда, всегда на пороге своего невежества предстоишь, и будешь предстоять, пока твоё сердце не согреется любовью к Иисусу.
–Помогите мне… Некуда идти, у меня никого нет… – Попросила она ещё раз и протянула руки к попу, у которого искала приют. – Кроме вас никого нет… Разве у вас не найдётся для меня немного сострадания и милосердия?
Но тот лишь с явным отвращением отстранился, шамкнул золотыми зубами как-то слишком поспешно, словно ему было стыдно её, словно он боялся каких-то обличений. – Иди, иди, женщина, здесь тебе не надо стоять… Это святая обитель. – И скрылся за стенами, где главенствовал Иисус…
Ад…
Ад восстал посреди руин бытия…
Восстал…
Иисус…
О, ужели и Он, Он тоже отвернулся от блудницы?! Нет, Он не отвернулся, ведь когда-то такая же блудница была Им обласкана и помилована. Тогда Иисус подарил ей вечность и рай… А что же случилось сегодня?! Или Он отверг мать нынешнего мира? Вникай, вникай же в идею на своём чутье, и пусть оно тебя несёт к Нему за ответом! Только не опоздай, не опоздай!
И в тот самый момент, когда плод истекал из тела вместе с кровью и водою, само небо потряслось от смятения. Миг, сопричастный чему-то тайному, вдруг затмился и замер в одночасье, затихла природа, спрятался звук и на свет произволением Промысла, вырвался человечек, огласивший округу звонким криком чудесной песни. Песнь была благом целого мира! Это была неземная песнь слов, это была песнь чувств!
Мать слушала голос своего новорождённого сына! Она не сомневалась, что это сын, её гордость, её смысл, её победа! С ним теперь преодолеет все невзгоды, все трудности, и униженная она возвысится над людьми благодатью рождённого ею малыша!
Голос младенца лился повсюду, как истинное, великолепное чудо! И тёплый покой воцарился в душе обозлённой и измученной женщины. Она устало вздохнула, взглянула в чёрное Лицо безмолвного неба, пытаясь отыскать там святость, которая подарила ей облегчение и надежду, стёрла бы грехи и печаль, но она не нашла того, чего так желала утомлённая мысль.
–Я спасена! Я победила… Я уже не одна… Нас двое, я и мой сын, мой сын… И теперь я поднимусь из хаоса и страданий! Мы вместе с ним шагнём в радость, в любовь. – Воскликнула женщина. И успокоилась. Её дух искал свет. – Я не одна… Уже не одна…
Там, где возвышался покров Великого Сущего Бога, жена не узрела ничего, лишь чёрное молчание облобызало чело родившей сына, и страшный раскат грома поглотил песнь младенчика, который с нетерпением ожидал материнских рук, тепла её дыхания, едва не захлебнувшись от холодного и безжалостного дождя.
Мать очнулась от забытья, всколыхнула поступь омертвелых членов, вздохнула полной грудью воздух ледяного утра и приподнялась из грязи, посмотрев на своё дитя. Едва взгляд коснулся сына, почти окоченевшего и уснувшего от холода, мать вздрогнула, тело сотрясло жгучей болью и новым приступом страха!
И опять ад раскрыл перед ней новые врата своего неоспоримого и гнетущего господства. Так не хотелось входить в них! Все, все прежние мечты рухнули на моменте истины, что предстала перед ней так явно и убедительно!
Вскричала:
–Кто ты?!
Глядя на него, она впоследствии постоянно испытывала унижение и стыд. Память всегда пробуждала итог её злобных грехов осквернённого тела! И смыть этот нечеловеческий, болезненный приступ позора могла только такая же и мучительная смерть, ведь расплачиваться за вольность чувств будет малыш всей своей жизнью, которая станет для него не наградой, а наказанием!
Дитя было иным, чем само ожидание! Его несовершенное тельце изуродовано и размято, но тихонько, несмело он принимал собой эту грязную жизнь на лаврах безобразия и страдания, что уготовила ему слабость, подающая определение греху.
–Кто ты, дитя страданий? – Снова воскликнула опечаленная мать, обретшая в миг титул материнства; дикая, тупая боль пронзила не одно тело, кровь замирала на ужасе нового унижения и скорби, которые есть плоды разврата и похоти. – Кто предстал во мне таким ужасным откровением?!
«Я твой сын!» – Отозвалась плоть от плоти.
–Мой сын?! – Повторила она тихо и обречённо.
И в этот самый трагический миг младенец открыл свои маленькие глазки! И прозрел этот жестокий и злобный миг своего рождения! Он имел полное право получить образ малыша, и он имел право не на сострадание, а на любовь, на любовь, которая творит не одно милосердие, а вечное блаженство.
О! сколько в этих глазёнках рассвета, любви лучилось к той, что лежала перед ним! Они теперь связаны единством, неразрывностью, но понимает ли это мать, желавшая изменить ситуацию, стремившаяся отыскать благо среди злобных наветов?!
Свет невольно коснулся души и дух женщины, сокрытый в утомлённом сердце, загорелся нежностью сокровенного чувства. Излилась непонятная, но благостная сладость, сладость, нисшедшая от сыночка, неизвестным образом попалившая страсть отчаяния.
–Ты не бросишь меня умирать? – Вопросило белое личико, ангельские глазки засеребрились драгоценной слезою, которая будет теперь пробуждать день и ночь своим постоянством господствующего страха, который снизошёл, как тать. – Не бросишь умирать здесь одного?
Дух матери дрогнул, она тихо отозвалась, но уверенно:
–Нет, сынок, не брошу!
–Как назовёшь меня?
–Гумисоль…
И личико детского впечатления вспыхнуло потаённой радостью. Посиневшие губки сотворили улыбку, глазёнки закрылись, а маленькие пальчики искали с трепетом мать, чтобы она защитила его от пагубного мира. Ему хотелось спрятаться на её груди и прижаться головкою на чувственном покое, но у него не могло быть столько сил, он лишь ждал, когда она сама с нежностью приласкает его собственными усилиями.
–Мой сын… – Прошептала исступлённо и потерянно. А разве нет? Разве он виноват в том, что родился таким?! Все впечатления смывались дождём, и ничего больше не пробуждалось на смысле. Кровь вместе с болью текла по чужой земле. А там, неизвестно где, там пряталась мудрость и рыдала вместе с матерью. Стыд прижал естество так основательно, что сил не было для борьбы. Теперь только смерть могла спасти их от нового унижения. Но жизнь пульсировала ровно и вовсе не собиралась уходить. – Господи… – Слово замерло. Оно уже не согревало на моменте безысходности. Всё случившееся не имело абсолютно никакой ценности для той, которая истаивала на завете тягучего мрака, что раскрылся каким-то страшным убеждением перед женщиной и матерью. Только тупая и обезличенная воля рабской зависимости скакала принуждённо и отвратительно, скакала и хватала за плечи, за ноги, за мозги. Сил нет. Ничего нет, кроме ужаса и отчаяния. И сжимают со всех сторон, расползаясь по всем внутренностям незаметно, но ощутимо и весьма противно. – Как мне жить теперь?
Жизнь не ответила, она лишь ещё крепче сжала виски и сердце женщины, сжала страстью. Болезненное дыхание проходящей ночи утомляло, изнуряло, и хотелось раствориться посреди бытия и не чувствовать ни единое мгновение.
Иисус тоже не говорил. Его великая сила и благодать разливались для новорождённого малыша. Отныне и Его святая любовь будет принадлежать гению, которому придётся страдать и терпеть позор матери, носить на себе её грехи и её стыд.
Женщина подняла дрожавшими руками своего первенца и крепко прижала на груди с возгласом, потревожившим, однако, и дух тленной земли. – Господи! Ты дал моему сыну возможность увидеть свет, так дай ему чистоту и силу, крепость и любовь, всё то, чего не было у меня, и чтобы он никогда не познал исток страдания, грязи и позорного унижения, как я! Дай мне средства воспитать его или дай умереть сейчас вместе с ним здесь, но не позволяй испить новых мучений. – Она молилась в горячем приступе своего вскипающего разума. Он кипел от болезни, омывался кровью так истошно, что вся поступь души тряслась от свершившегося факта. Казалось, вот-вот человек сойдёт с ума, лишится того, чем стянута жажда дыхания, но нет, напротив, чувственная ориентация проявлялась весьма ярко, и событие не менялось, оно отравляло мысли. – Господи, я сотворила очень много ошибок в жизни, но я искала любовь, любовь… Не сумела найти… Зато пришёл обман, пришёл и погубил мою волю, мою душу и мою благость… Я виновата перед Тобой, виновата… Но зачем, зачем страдает мой сын? Мне тяжело… Помоги Гумисолю, если Ты в силах помочь…
