Откровения для настоящих папуасов

– Сделай глоток. Не боись. В этой жидкости ни одного микроба. Она стерильна. Я раз в месяц делаю по глоточку. А по особенностям устройства человеческого биополя ты лучше пообщайся с Полежаевым. Он у нас созданием толтекских групп занимается. Ну?

На вкус маслянистая вода была вязкой консистенции и отдавала чем-то приятно металлическим.

– А какой эффект от того, что ты пьёшь эту жидкость?

Жора спрятал воду обратно под кровать. Я заметил, что там стояло ещё несколько банок, стенки которых были покрыты серебристым налётом.

– Сам увидишь.

– Жора, ты меня что – тестируешь?

– Ты меня удивляешь. Это же инопланетные технологии. Это… это, чудо, за которым гоняется полчеловечества. А ты спокоен, как декан на кафедре и даже не врубаешься, что тебя не я тестирую. Это же «Допуск» в святая святых эзотерики…

– Знаешь, Жора, у меня всегда вызывало уважение, изумление и подлинный интерес, как люди, оказываясь в нечеловеческих условиях, тем не менее оставались людьми. Как моя бабушка – Феоктиста Михайловна, что в голодные годы войны, всё что могла отдала для победы, из пяти своих детей смогла спасти только двоих – моего дядю и мать, и не озлобилась, и до конца жизни щедро делилась своей неиссякаемой добротой. Мой непутёвый сосед – Данилка по дворовой кличке Стёпка-Растрёпка, который был старше меня всего на три года, погиб в Афгане, спасая таких же пацанов из глубинки Союза. Я вот на таком вырос. А что из глубин мироздания кто-то наблюдает за нами, живёт среди непредставимых технологий и возможно ждёт от нас – людей – что мы хотя бы не скурвимся на своей эволюционной ступени развития. Для меня это всего лишь напоминание, что я не пуп вселенной.

Жора не то с недоверием, не то с недоумением покачал головой.

– Сильные категории! Считай, что ты меня приятно удивил. – Он протянул свою «свистящую ладонь» и крепко сжал мне руку.

С этого момента Жора начал общаться со мной без панибратства и покровительственного тона. Я, вероятней всего, был допущен Жорой в круг достойных допущения. С другими сотрудниками института, называвшими себя «магами» или «экстрасенсами», Жора общался снисходительно, иногда с нескрываемой брезгливостью высоколобого чистоплюя. Его характеристики всем без исключения сотрудникам и сотрудницам института носили краткий и безапелляционный характер: «фуфлофан», «казёло», «придурок» – это про мужчин, «простованка», «фуфлыжница», «дурка» – про женщин.

Полежаев начал давать нам с Неведомским задания проконсультировать кого-то, нет покамест не из власть имущих, покамест их протеже. Но результаты руководство обнадёжили. И вскоре, в один из вечеров, нас с Жорой на очень дорогой иномарке «прямо» из подвальчика нашей лаборатории на Маяковской повезли в небольшой, очень частный, отель на Воробьёвых горах.

Метрдотель, похожий повадками и внешним видом на премьер министра европейского государства, провёл нас в помпезный предбанник сауны. В помещении никого не было, но следы «активного присутствия» официанты ещё не убирали. Неведомский с замашками завсегдатая взял с фуршетного стола вазочку с фисташками и расположился у камина, а я в своём костюме-тройка в ожидании патрициев из терм чувствовал себя совершенно нелепо. Обнаружив выход в оранжерею зимнего сада, я вышел в благоухающие кущи южной растительности.

До меня только сейчас дошло зачем Полежаев свёл нас с Жорой для представительской работы в паре. Скорее всего для того, чтобы представлять фасад лечебного направления НииЧаВо. Жора со своим незаконченным техническим образованием и культурой на уровне приёмщика из радиомастерской дома бытовых услуг был чем-то вроде главного блюда терапевтического стола, а я, с возможностями выдавать на гора отточенные клинической практикой диагнозы, был официантом.

За несколько месяцев работы в институте я насмотрелся на то, как проводится «исцеляющая терапия» и штатными «целителями» и приглашаемыми экстрасенсами: от шаманского камлания и ритуального изгнания бесов до низведения космических сил в бренное тело страдальца. Всё разнообразие в попытках излечения сводилось к тому, что пациента лечил не врач в белом халате, а «тихонькая старушка – божий одуванчик», внушительных габаритов амбал, эффектная тётка (колдунья в десятом поколении) с индейской раскраской на физиономии или потомственный шаман в экзотическом одеянии. Многие горе-целители даже не пытались докапываться до первопричин заболевания, ссылаясь на свой всевидящий «третий глаз». Хотя были и такие, кто заявлял, что «работает» на уровне определения кармических истоков болезней, но при этом эти самые болезни «исцелялись» только на уровне их внешних проявлений – симптомов. Чего греха таить – и мои коллеги, особенно те, кто вели приём в поликлиниках, предпочитали заниматься не причинами простуды, а только тем, что вызывало её внешние проявления: насморк, кашель, температуру. А где же соблюдение основного принципа медицины: лечить человека, а не болезнь?

Я поделился своими сомнениями с Полежаевым:

– Сергей Иванович, умалчиваю о явном нарушении юридических законов – лечить имеют право только дипломированные врачи. Но все эти доморощенные кашпировские превращают процесс лечения в низкопробное шоу. Показательно, что Жора Неведомский, громко именующий себя «космосенсом», ведёт себя как деревенский костоправ. А что «ладонями свистит» и то – не факт. Я предполагаю, что, когда он напрягается, то у него начинают вибрировать голосовые связки. И я не исключаю, что это проявление чревовещания. А эти сары-гадалки, «кармосенсы», колдуны всех мастей?! Они же дискредитируют научные основы нашего института! Это мракобесие, Сергей Иванович.

Полежаев усмехнулся.

– Эх, Евгений свет Васильевич, да со времени распятия Христа человечество не сильно изменилось. Ты в курсе за что «ушли» живое воплощение Бога? Бога! С Его абсолютной непогрешимостью!..

Многие наши с тобой современники до сих пор находятся на таком уровне развития понятийного аппарата, что лечению открываются только, если их лекарь до «костей пробирает» или вокруг них устраивают «махалай-бахалайные» ритуалы. А то, что ты только фокусировкой своего внимания можешь корректировать дефекты биополя, по «мановению ока» избавляешь пациента от болезни! Но, чтобы принять саму возможность подобного излечения у этого пациента сознание должно быть развито хотя бы на уровне «чуть выше табуретки». Как говорит наш общий с тобой знакомый – чревовещатель Жора Неведомский.

Полежаев махнул рукой, прерывая мои попытки вставить что-то «глубокомысленное».

– Тут вот банкир ко мне приезжал, которого ты от геморроя лечил и восхищённо на тебя жаловался. Показывает ожоги на запястьях и голосит на всю Тверскую: «Верую! Теперь верую!» Раньше, говорит, дорогой ты мой, Серёга Иванович, всей вашей братии не верил, а щас и жопой могу в кресле сидеть и коньяк снова кушать литрами. И показывает мне ожоги после твоего лечения. Я то подумал, что ты уже мудрым не по возрасту стал.

Полежаев укоризненно покачал головой.

– Учись соизмерять свои силы. Тебе ещё со своим невежеством работы хватает, а ты на других бочку катишь. Да тот же Кашпировский своими телешоу такой мощный толчок в развитии мировосприятия нашего общества делает, что сейчас тысячи, десятки тысяч начинают «хотя бы» смотреть в сторону – «Где они, в Чём они и Как они». Согласись, что и это уже не мало…

– Но, Сергей Иванович…

Полежаев жестом прервал мою речь.

– Женя, как называется лаборатория, которую сейчас возглавляешь?

– Лаборатория «Исследования биоэнергетических возможностей человека».

– Нет, Женя, прежде всего ты возглавляешь «научно исследовательскую лабораторию». Вот и исследуйте! Ты же уже не отрицаешь, что «биоэнергетические способности» у человека есть? Ну, вот. К нам начали поступать заказы от предприятий, чтобы мы проводили выездные осмотры их сотрудников. Ты будешь формировать штат бригад, для проведения таких выездов. И обязательно включай туда каждой «твари по паре»: и «космосенсов», и колдунов, и «кашпировских» с «чумаками». Запомни, Женя, общепринятое лечение напрямую соответствует уровню культуры общества. Поэтому в данный момент «шоу» в терапии востребовано. И не пытайся никому причинять добра! Если человек не просит его просветлять, а только чтобы ты утолил печаль-тоску – утоли… И не более! Железной рукой к счастию против согласия не загонишь ни одного человека. Так ведь?

Я не мог с этим утверждением не согласиться. Большинство людей обращаются за помощью к врачам, но только чтобы им прописали «волшебную пилюлю» от всех их болезней. Мало кто проявляет готовность проясняться в причинах своих страданий. Предпочитают не заморачиваться совершением достаточного количества труда, чтобы больше не наступать на грабли нарушения здорового образа жизни.

Конечно, меня окрылили открывшиеся возможности в лечении человеческих недугов. Изучение мироустройства и человека выводят исследователя на совершенно иной уровень излечения болезней – вплоть до полного исцеления человека. Но всё же Главным Принципом работы для каждого врача является просвещение – избавление пациента от невежества, которое, собственно, и приводит его к болезням.

Мишаня, Мишаня!!! Если бы ты знал, дорогой мой человек, что твой изначальный посыл, твои предупреждения стали для меня и путеводной звездой, и спасательным кругом в перипетиях моего становления как врача целителя. Я не умаляю заслуг Дорогина, Полежаева и других посланцев мироздания. Но «слушать и слышать», «чутко откликаться на сигналы» своей Жизни я начал благодаря тебе. Если тот, кто избирает для себя дороги Пути Пробуждения не руководствуется Его золотыми Правилами путешествия, то очень быстро становится жертвой опасной – смертельной опасной – Игры неведения. Пробужденность Аспекта Ученичества к тому, чтобы в любой ситуации Жизни оставаться Человеком, уважительное отношение к каждому мгновению пребывания в этом Мире, к каждому проявлению Его многообразия даёт шанс в достижении Того, ради Чего стоит Жить, а иногда и умереть!

Мои переживания прервал активно жестикулирующий Жора Неведомский. Я вернулся в предбанник. За одним из столиков сидели Протасов и мужчина, исполненный такой матёростью власти и привычной волею повелевать, что я оробел.

– Вот, Владимир Иванович, один из наших ведущих сотрудников – Евгений Васильевич Лучинкин. Я рекомендую его для исполнения нашего с Вами договора.

Владимир Иванович коротко на меня посмотрел и отставил полупустой бокал с вином.

– Что ж… Да вы садитесь, доктор. Просьба у меня есть. Я только вернулся из Германии. Возил дочь к тамошним эскулапам. А до этого её пытались лечить и в Израиле, и в Америке, и в частных клиниках. У Анютки с рождения проблемы со спиной. Ничего сделать не могут. Вот на нашу отечественную – всегда передовую – медицину осталось уповать. Поможете – озолочу.

Протасов поднял свою ладонь, останавливая мои вопросы.

– Они помогут, Владимир Иванович. Возможности нашего института ограничены только возможностями человеческого воображения. Прогресс на месте не стоит.

– Ну-ну.

Владимир Иванович поднялся и не прощаясь вернулся в парилку.

Протасов жестом пригласил Неведомского сесть рядом со мной.

– Вот что, соколики, Владимир Иванович – один из генералов нашей нефтегазовой промышленности. Пригласил специалистов нашего института провести что-то вроде профосмотра для сотрудников одного из базовых городов нефтяников. Заказ может и не крупный, но для нас знаковый. Попадём «в обойму» внимания власть имущих – будет нам и стабильное финансирование, и соответствующий респект. Так что, формируйте, Евгений Васильевич, бригаду специалистов, думаю 9-10 человек будет достаточно и через два дня спецрейсом полетите «на точку».

Протасов пристально посмотрел на меня:

– От результатов этой работы, Евгений Васильевич, зависит Ваше назначение на должность главы регионального института эниологии. Особенно это касается вашей с Неведомским способности помочь дочери Владимира Ивановича. Не обосритесь! И вот что, Евгений, никаких левых заработков. Все перечисления только на счёт института. Вы меня поняли?

Я кивнул. Для меня такой расклад был «как само собой разумеющееся». Но Протасов недоверчиво покачал головой.

– И чтобы Так было и ныне, и Так будет и впредь! Всё – отправляйтесь. Эта тусовка пока не для вас…

В Нефтегорск поехала «бригада профессиональных экстрасенсов». Её состав сформировал не я, а Полежаев. Но его руководящая инициатива больше помогла нам в работе, чем вся моя «предвзятая академичность».

В первый день профосмотра народа было мало. В основном это были любопытствующие сотрудницы головного офиса. Но после «чудотворных исцелений» на второй день в коридорах ведомственной гостиницы царило столпотворение. Сарафанное радио привело всё бюджетное население города, их родственников и заезжих сродственников. «Специалисты из Москвы» устроили ажиотаж.

Я обязал своих подопечных, невзирая на неожиданный фурор, соблюдать формальную регламентацию: составлять минимальный анамнез и фиксировать способ применённой терапии. Правда, за отчётность «доморощенных колдунов» и «потомственную знахарку» Надежду Константиновну, которую мы за глаза называли «Крупской», я беспокоился особенно. Ну как, их отчёты о «порче и сглазе» или «гадании на кофейной гуще» мне потом оформлять в научные протоколы?

В небольшом перерыве в работе в мой кабинет зашёл Неведомский.

– Звонил Протасов. Вечером привезут дочь генерала. Он «попросил» её посмотреть нам с тобой вдвоём… Кстати, поздравляю, у тебя уже появились ученики, последователи твоего «уникального дара».

Сарказм Неведомского оторвал меня от стопки неоформленных анкет.

– Ты о чём?

– Не о чём, а о ком – о «Добчинском» и «Бобчинском». (Это Жора о Макарове и Лунёве, младших научных сотрудниках нашей лаборатории). Они же за тобой как приклеенные ходят, только что в рот не заглядывают. У меня на приёме посидят полчаса и сразу уходят к тебе. На других вообще ноль внимания.

– Завидуешь что ли? Иди лучше помоги Фирсовой. У неё у кабинета с утра очередь не рассасывается.

О Лунёве я знал ещё очень мало. В мою лабораторию он был зачислен по рекомендации Пушилина. Уже это было для меня достаточным аргументом. С Данилой Макаровым, как оказалось, мы жили в одном городе. Его дед – потомственный травник, настоящий деревенский знахарь. Благодаря Даниле я прожил на пасеке его деда всё лето и время сбора целебных трав. Он передал мне бесценные знания по «алхимической работе с живым и неживым веществом». Данила не имел отношения к медицине, но они с Лунёвым охотно учились и обладали пытливым умом. Поэтому я видел смысл тратить на их обучение азам биоэнергетики и время и силы. Кстати дед Макарова – Савелий Мефодьевич – стал прототипом Деда из трилогии «Рождения мага», которую я написал вовремя моей вынужденной эмиграции.

Уже под вечер, когда приём оставшихся желающих был перенесён на следующие дни, дверь моего кабинета распахнулись и вошла невероятно красивая девушка. Она принесла с собой облако какого-то диковинного запаха и совершенно неместное обаяние.

– Здравствуйте. Вы – Неведомский?

Мне показалось, что я засуетился, но скорее я впал в оторопь. До её вопроса я от усталости готов был уснуть прямо на кушетке. Но теперь чувствовал себя бодрым, как после контрастного душа и чашки крепкого кофе.

– Анюта?

Девушка вздёрнула брови и не стало ни каких барьеров для близкого доверительного общения, как будто мы давно – нет! – всегда знали друг друга. Анюта хмыкнула.

– А-а, Вы – Лучинкин! Это про Вас папа говорил, что Вы лечите одним взглядом?

Теперь хмыкнул я. Чувствовал я себя как ребёнок, которому только что подарили желанную игрушку.

– Вы присаживайтесь. Я сейчас схожу за Неведомским. У меня тут душновато, а окно не открывается.

За Жорой идти не пришлось. Он нарисовался в дверях с флёром необычайной таинственности на лице, посмотрел на меня и Анюту.

– Вы что начали без меня?

Я теперь не очень хорошо подробности диагностики болезни Анюты. Но врождённый дефект позвоночника её классически прекрасного тела был полнейшим диссонансом, бельмом в диковинных очах. Неведомский никогда не работал в команде. Он без согласования принялся за свою «костоправскую» методу и на меня не оглядывался. Я угрюмо сидел за столом и пытался составить диагностическую карту. К своему крайнему удивлению у меня не получалось не только «что-то увидеть в причинно-следственной цепочке» заболевания девушки, но весь мыслительный процесс безнадёжно рассыпался на отдельные фрагменты и к целому возвращаться не собирался.

Я тупо смотрел на схему костного скелета и не услышал, как Неведомский закончил свою работу и Анюта ушла. Планёрку по итогам рабочего дня я попросил провести своего коллегу – Алексея Козубовского, а сам продолжал пребывать в разобранном состоянии. Примерно через час Владимир Иванович прислал за нами автобус и увёз всю нашу бригаду в свой загородный дом. Я смутно помню, как в свете фар показался бревенчатый терем на сваях, и понемногу начал приходить в себя лишь в парилке, надышавшись горячего воздуха.

Лунёв что-то спросил у Неведомского о состоянии «блатной пациентки» и тот с верхней ступени полока ответил одним словом:

– Карма.

Слово «карма» в наших кругах было чем-то вроде матерщины. Им по всякому поводу пользовались такие целители как Надежда Константиновна, сливая как в помойную яму все попытки здравой диагностики. А «отрубание кармических хвостов» и «фрагментация кармы» вообще стали ругательной «притчей во языцех».

Меня охватило сильное раздражение на Неведомского. Мало того, что он ревниво относился к интересам молодых сотрудников, которые «почему-то» его – «великого космосенса» – обходили стороной, но его откровенное небрежение к процессу обучения было явным нарушением неписанной этики нашего института.

Сверху вдруг послышался неласковое обращение Жоры:

– Пердеть в парилке – это святотатство.

Я недоумённо огляделся – кому это Неведомский адресовал свой выговор. По тому, как Лунёв и Макаров отвели свои взгляды я с растерянностью понял, что выговор относился ко мне.

– Что?

Лицо было выразительно бесстрастным. «Оппа»! Мой афронт продолжается. Я ничего не ответил и как уличённый в низости школяр выскочил в предбанник.

Все последующие дни были заполнены напряжённой работой. Выяснилось, что почти все стационарные работники Нефтегорска либо очень редко проходили обследование у врачей, либо вообще никогда к ним не обращались. И дело было не в дефектах системы советской медицины. Они как один боялись, что врачи их забракуют и отправят на большую землю. А там и зарплаты другие и перспектив обеспечить достойную пенсию где-нибудь в Краснодарском Крае никаких.

Поэтому все как могли ухватились за неформальную возможность что-нибудь узнать о состоянии своего здоровья, а то и исцелиться за государственный счёт.

Мы едва успели осмотреть штат административного состава и некоторых их родственников, как оговорённые сроки нашей командировки завершились. Анюта после каждого сеанса у Неведомского заходила ко мне. Мы ворковали как голубки. Я с упорством контуженного забывал о цели своего пребывания ради чудесных минут общения с необыкновенной девушкой. Анюта терпеливо дожидалась завершения приёма, если у моего кабинета оказывались посетители. Мы говорили и говорили и нам не важно на какую тему. В какой-то момент Анюта вставала и исчезала. А я сидел с закрытыми глазами и вдыхал запахи её присутствия. Нам было просто хорошо друг с другом. За день до отъезда я наконец-то заметил, что Анюта морщится от болезненных ощущений.

– Что с тобой?

– Неведомский… Он пытается выколотить позвонки в новое положение, а у меня после курса вытяжки в Германии и так вся спина как огромная рана.

– Давай я уберу боль.

– Неведомский сказал, что боль убирать нельзя. Иначе что-то там не так пойдёт.

Я стиснул зубы. «Космосенс хренов».

– Снимай кофту и поворачивайся ко мне спиной.

Анюта, после раздумья, разделась. Я осмотрел её позвоночник и наконец-то начал видеть знакомые линии энергетического кокона. В них было много пульсирующих волокон бордового и жёлтого цвета. Над областью двойного сколиоза выпячивались устойчивые структуры цвета слоновой кости, характерные для наследственных патологий.

«Однако».

Я отбросил сомнения, положил ладонь на шею и в темпе, который мне подсказывал контакт, провёл её до крестца. Анюта сразу выпрямилась и замерла.

– Что ты сделал? Я же вся мокрая стала… Везде… Ты… Ой, не больно!

Она забылась и повернулась ко мне сияющей грудью. Я невольно отвёл взгляд, забывая о своей роли врача. Анюта торопливо оделась.

– И что? Можно что-нибудь сделать?

Я очнулся. Как ей сказать? Сформулировать внятный ответ мне мешал некий процесс – монолитный и беспощадный.

– Что с твоей мамой?

Анюта нахмурилась и ответила мне чужим голосом:

– Мама с нами не живёт. Она отказалась от меня ещё в роддоме. Папа после этого с ней развёлся и…

У меня в теле появилась странная дрожь – предвестница инсайта. Совсем сейчас нежелательным.

– Я не знаю, как тебе это объяснить.

В глазах Анюты сверкнули искорки:

– Что боишься причинить боль? А ты не бойся. Ты хоть представляешь сколько я всего выслушала переезжая из клиники в клинику!? И сколько глаз я видела за стёклами профессорских очков?!

– Ты не про то! Совсем… – Я с досадой отвернулся. Меня охватила обида, что эта необыкновенная девушка мне приписывает банальную трусость или, что ещё хуже, лицемерие. – Работать с наследственными заболеваниями всегда не просто. Иногда на теле людей её дефекты завязываются в такие узлы, что не под силу распутать пусть даже трижды чудотворной медицине. Это могут сделать только те, кто их завязал.

Анюта слушала меня с лицом прокурора.

– Отец никогда не сможет простить мою мать. Он считает, что она его предала. Сколько я не пыталась его разубедить – он только злился… Иногда до бешенства, когда он теряет контроль над собой. Если я пытаюсь с ним на эту тему говорить, он становиться белым, как снежная глыба. Ни вас, никого другого он слушать не станет. Лучше и не суйтесь…

Плечи Анюты опустились и я испугался, что она расплачется. В дверь постучали и в кабинет заглянул Лунёв:

– Евгений Васильевич, Вас на планёрке все ждут.

– Сейчас иду.

Я старался не смотреть на Анюту.

– Что совсем нельзя ничего сделать по другому? Вы же чародеи…

– Причём тут…

Анюта поднялась и я, хватаясь за призрачную опору, бросил ей в спину:

– Завтра… Нет! Ещё сегодня я посмотрю что можно сделать.

Дверь с равнодушным скрипом закрылась за Анютой. Меня охватил страх, что больше мы не увидимся. Завтра последний день работы… В дверь без стука вплыла Надежда Константиновна.

– Женя, у меня там женщина на приёме. Сложный случай. Помогите разобраться. Я только успела раскладку сделать, а неё падучая началась.

Надежде Константиновне было около шестидесяти. Но её лубочная внешность надёжно заморозила возраст на пятидесяти пяти. Сотрудники подтрунивали над попытками «нашей Крупской» молодиться, но покладистый характер и простота в общении полностью окупали её попытки казаться «божьей избранницей».

– Вы что её одну там оставили?

Надежда Константиновна суетливо семенила рядом.

– Не-ет, там Лунёв с Макаровым. Может скорую вызвать?

Я чуть не рассмеялся, увидев нешуточную растерянность «потомственной ворожеи».

– Очнитесь, Надежда Константиновна. Мы не в Москве и мы не семечками торговать приехали.

В кабинете, где вела приём Надежда Константиновна, было душно. В добавок она поставила ещё и дополнительный обогреватель. Так что первое, что я сделал, распахнул двери настежь (благо что посетителей поздний час разогнал по домам). Лунёв с мертвенно бледным лицом держал молодую девицу за руки, пытаясь уложить ту на кушетку, а Макаров ходил вокруг трепыхающихся тел и энергично махал руками. Картину маслом дополняли громкие взвизгивания девицы и её невнятное монотонное бормотание.

«Однако».

– Оставьте девушку в покое!

Лунёв пытался возражать, но руки отпустил. Девица перестала биться в припадке и замерла посередине кабинета. Макаров тоже застыл с открытым ртом, наблюдая за резкой сменой ситуации. Я мгновенно вошёл в контакт с потоком происходящего, сразу увидел и почувствовал «плотность тени припадка». Что неприятно вязкое и безмерно огромное метнулось в мою сторону, но тут же растворилось в объёме бесстрастной ясности и спокойствия. Девушка обмякла и упала на руки Лунёву. Тот легко перенёс её в кресло.

– Данила, иди к себе и сделай дедовское успокоительное из воды своего графина и бегом возвращайся.

Я взял пухлые ладошки девицы и очень осторожно прошёлся пальцами по основным триггерным точкам. Макаров вернулся и подал стакан с водой. Вода в стакане была насыщена им структурами лечебного сбора летних трав.