Котэбог

Молодой красавец Янко, любимец женщин, встретил свою будущую суженую в увеселительной поездке по герцогству Пруссия. Брунхильда принадлежала к дворянскому роду, относящемуся по происхождению к Schwertadel (дворянство меча). Семья уже тогда холодной и неприступной девушки была хоть и относительно родовитой, но бедной из-за неубиваемой страсти её отца к азартным играм. На родине Янко поклонницы осаживали, атаковали и наседали: такие, не такие, совсем не такие, очень древнего рода, боярские дочери второго и третьего ранга, но юный кнез, не планировавший жениться в ближайшее время, внезапно выбрал себе невесту на чужой земле, привёз её к себе и сразу же сыграл свадьбу. Это было словно наваждение для Янко: увидел Брунхильду пару раз на прогулке по парку, пригласил погулять, поговорили о том о сём, захотелось пить, глотнул водицы из её бутылька венецианского стекла, и влюбился без памяти.

Дома, конечно, многие удивились, когда видный влах, который вот-вот вступит в должность спэтара господаря, красавец, наследник древнего богатого рода, внезапно привёз жену-чужеземку, отринув все предложения лучших благородных пассий.

Янко, даже трезвый, на словах восхвалял Брунхильду, а уж выпив, поднимал её до небес, называл самой любимой и ненаглядной. Супруга его отвечала, что «Да, дорогой, я тебя тоже люблю», и звучало это так, будто она зачитывала панихиду в добровольно-принудительном порядке. Её извечный хлад в душе и на лице не растапливался даже в присутствии любимого, как она утверждала, мужа. Чем старше становился Марко, тем более усиливалось его подозрение, что отец мог бы пробыть в родном замке и подольше, но поскорее возвращался на службу, не чувствуя искренней любви и тепла дома. Любви сына к матери этот факт, естественно, не добавлял.

Отец за пару недель успевал съездить на охоту, на рыбалку, осмотреть свои земли и деревни. Марко отправлялся с ним. Это были самые счастливые дни в его жизни! Он был с живым отцом, от которого чувствовалось тепло и искренняя забота. Янко успевал рассказать о будущем мальчика, пообещать приобщить его как можно раньше к военной службе. И Марко осмеливался мечтать, сидя в одном седле с татой. Когда Марко находился рядом с отцом и мечтал о своём взрослении, о жарких битвах, о жизни придворного должностного лица, его грёзы обретали плоть, они наливались цветом, дарили воодушевление и радость предвкушения. К такому будущему хотелось лететь на всех парах и приложить максимум усилий, чтобы оно наступило.

Потом тата уезжал в Бухарест к господарю, рядом оставалась только маменька Брунхильда, и те же самые мечты блёкли, чернели и серели, превращаясь в мутные неясные картинки. В этом будущем Марко мог стать придворным воеводой либо другим сановником, а мог и не стать, потому что кнез может оставаться и в своём поместье, лишь бы отдавал налог и отправлял по мере необходимости рекрутов в армию (чаще турецкую). После отъезда отца его мечты засыхали, оставляя безысходное однообразное настоящее, в котором не было просвета для счастливых грёз о грядущем. То ли мать заражала сына своим чёрно-серым мировоззрением, в котором нет места ярким эмоциям, где будущее, каким бы оно ни было, воспринималось одинаково отрешённо, то ли она просто, как вампир или дементор, высасывала радость из мыслей и чувств маленького Марко. Брунхильда не отбрасывала эмоции сына в отрицательный полюс, она их низводила к нулю, где всё серо, безжалостно, отрешённо, безупречно никак. В целом, можно сказать, что основной стержень её воспитания был направлен к этой цели.

Марко хотел бы больше времени проводить с отцом, но и здесь маменька умудрялась вставлять палки в колёса: она дёргала сына и заставляла его учиться, потому что «никогда нельзя расслабляться», потому что «Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее!»

Янко Склавул был воеводой господаря и его спэтаром. Сначала на троне Валахии восседал Петру Младший, которого в тысяча пятьсот шестьдесят восьмом году сменил Александр Второй Мирча. Янко по-прежнему оставался на той же должности. Во многом так получалось, потому что домнитор являлся правителем княжества лишь формально, а не фактически. Реальная же власть принадлежала османскому султану, который имел все три княжества (Молдавия, Валахия и Трансильвания) во все отверстия и во всех позах. Кнезы и бояре трёх княжеств вместо объединения в единую цельную армию тратили силы, деньги и свои войска на междоусобную брань. Они по-мелкому воевали друг с другом, убивали друг друга, иногда объединяясь для принятия важных решений с согласия турецкого сюзерена, господарь же был третьей ступенью власти после султана и бояр.

В разные эпохи в разных государствах история нередко повторяется. Князья и бояре, заботясь о личной выгоде и той рубашке, что ближе к телу, предавали брата и соратника, разбивали государство на части, в конечном итоге в долгосрочной перспективе теряя гораздо больше, потому что худой мир лучше доброй ссоры – это скажет любой, кто хоть немного понимает в экономике. А если на троне появлялся государь с чугунными причиндалами, который брал власть стальной хваткой и объединял земли, то потом в истории оставались упоминания про злого ирода и тирана: «Грозный казнил ни в чём неповинных бояр!» Где вы видели невинных бояр?..

Однажды кто-то из древних мудрецов сказал: «Постарайся заиметь то, что любишь, иначе придётся любить то, что имеешь». Марко с детства прочувствовал искренность и справедливость этого высказывания с лихвой, до самых донных слоёв души. Брунхильда очень рано начала обучать сына разным наукам, с пяти лет, в то время как в начальные монастырские школы аристократы отдавали своих детей, когда бог на душу положит: нередко бывало, что с шестилетним юнцом за одной партой сидел десятилетний отрок. С пяти лет юный валашский кнез грыз гранит науки под чутким руководством приезжих преподавателей и под вечной угрозой маменьких розог за неуспеваемость в том числе. Будучи одарённым способностями к постижению знаний, Марко не прилагал сверхусилий, чтобы запоминать и понимать учебный материал. Он просто учился, не отдавая себе отчёта, для чего ему это надо. Под надзором Брунхильды его обучение было серым, как и его будущее.

По мере взросления внутреннее одиночество кнезёнка всё росло, превращаясь в чёрную бездонную яму в душе. И в десятилетнем возрасте после наблюдения за детьми из-за забора монастырской школы в Тырговиште, после памятной тирады матери одиночество маленького потомка древнего аристократического рода превратилось в Одиночество. Его желание найти себе друга достигло предельных величин и разбилось о каменные слова Брунхильды. Марко осознал, что ему не суждено обрести друзей или подруг, и в его пустынной душе пролетел огненный смерч, дожигая остатки эмоций и чувств.

Любая страстная тяга порождает силу притяжения к объекту. И чем недоступнее объект, тем больше растёт эта сила. Марко взял эту силу желания заиметь друзей и товарищей и обратил её на учёбу. Да, на самом деле, если посмотреть за стены каменной темницы, воздвигнутой им самим в недрах своей психики и сердца, то там можно найти маленького мальчика, алчущего любви и дружбы. Но мальчик забыл свою страсть, забыл своё истинное желание, идущее от самого духа, и бросил весь свой зуд, всю силу притяжения на постижение наук. С этого дня он спал меньше, а читал больше, он впитывал знания фанатично, как губка, он вкушал вербальные символы кусками и урывками, он пил информацию жадными глотками, не боясь захлебнуться, а где-то подсознательно мечтая, чтобы это произошло. Профессорам из университетов пришлось ускорить программу, чтобы успевать за учеником-маньяком до новых знаний. В четырнадцать лет Марко стал изучать уровень высшей школы.

***

Однажды маленький Марко Склавул поранился. Случилось это довольно банально, как говорится, дело-то житейское, мальчики в детском и подростковом возрасте много куда залезают, а изрядная доля неуклюжести лишь способствует появлению свежих ран, царапин, ссадин и синяков. В тот раз причиной оказалась природа.

В обычном режиме дня кнезёнок выехал за пределы замка под надзором дядьки Михася, чтобы и далее изучать и оттачивать навыки верховой езды. Всё проходило в обычном режиме: мальчонка несколько раз спешивался с лошади и вновь пытался заскочить, хотя при его росте это стоит точнее называть словом «залезал». Потом Марко нужно было прогнать своего коня шагом, затем рысью, а после пустить скакуна в галоп. Преодоление невысоких препятствий тоже входило в программу подготовки всадника.

И чёрт дернул Марко слишком приблизиться к троице грабов, растущих чуть поодаль от опушки: в корнях одного из деревьев козодои сделали кладку. Эта ночная тварь обычно весь день спит недвижимо и беззвучно. Но так случилось, что единственный птенец только недавно вылупился, и родительский инстинкт сделал козодоев излишне чувствительными, поэтому, когда Марко гарцевал мимо, дикие лупоглазые фурии проснулись и подали голос. А голос у козодоя напоминает удивлённый возглас чудовища Франкенштейна, слепленного из голосов сотни мучеников и гневного рыка Цербера, когда этому чудовищу засунули кочергу в задницу и повернули три раза. Конь, естественно, испугался, и задал стрекача новым видом лошадиного бега, которому название ещё не придумали. К особенностям этого бега относились скорость выше галопа, высокие подскоки и движение зигзагом.

После крика козодоя кнезёнок продержался в седле ровно полсекунды, после чего благополучно полетел кувырком, пока его центробежное движение не остановили корни граба. Марко легко отделался благодаря своему небольшому весу и тому, что его закрутило, а не шмякнуло о землю плашмя. Сильнее всего досталось левому уху, ставшему точкой приложения инерционных сил к жёсткой коре корней. Оно расцарапалось и начало кровоточить.

Пыркалаб, видя случившееся, тут же подскочил, осмотрел наследника, убедился, что заметных повреждений нет, кроме уха (мысленно поблагодарил Богородицу за лёгкий исход, в противном случае Михасю тоже здорово досталось бы). Он омыл ухо чистой водой из бурдюка, но кровь не останавливалась, пришлось быстрее возвращаться в замок и передавать Марко в целебные руки нянюшки Донки.

Донка осмотрела ухо мальчика, поцокала и поохала, потом приготовила настой герани, смочила кусок чистой ткани и обработала ранку. Первый этап очищения сделан, кровь уже почти прекратилась. Следующим шагом нянюшка-знахарка обильно смазала ухо Марко мёдом – сам порез и вокруг – и приложила сверху отрез льняной ткани, который замечательно держался на липком мёде.

– Как ты, Марко? Болит ушко? – участливо спросила Донка.

Мальчонка изобразил слабую улыбку.

– Нет, нянюшка, уже не болит. Спасибо тебе за помощь!

Донка улыбнулась и обняла кнезёнка. В этот момент в комнату для слуг вошла госпожа Брунхильда. Она заговорила, и будто ледяной стужей повеяло в помещении, хоть костёр разжигай для сугреву.

– Михась сообщил мне, что наследник поранился… – тут её взгляд упал на Марко. – Фи, юноша, какой же ты уродливый с этой повязкой на ухе. Донка!

– Да, госпожа? – склонилась служанка.

– Сколько нужно будет носить эту безобразную повязку?

– Всего пару дней, госпожа: царапина неглубокая.

– Вот что, Марко Склавул, предлагаю тебе пару дней не попадаться мне на глаза, а то мой слабый аппетит будет испорчен совсем. Либо шапку надень, что ли…

Марко понуро и привычно обречённо вздохнул – он не ожидал иной реакции от маменьки – и побрёл к себе наверх за кушмой, в которой и проходил два дня, прикрывая раненое ухо, покуда Донка не дала добро снять импровизированную повязку. От тёплой шапки голова сильно потела и чесалась, но выбора особо не было: в замке сложно было не попадаться на глаза Брунхильде, тем более у неё имелась особенность появляться бесшумно из ниоткуда и всегда невовремя.

***

Деревня Воронцово оказалась небольшой, всего с десяток домов. Солнце зашло, быстро темнело, нужно было где-то переночевать. Всеволод, за неимением житейского опыта, руководствовался интуицией, сиречь внутренним зовом. Поэтому он пошёл к старой избе с покосившимся забором на самом отшибе селения. Пушок семенил рядом. Волька заглянул через ограду – в окнах было темно, непонятно, есть кто живой, али нет. Тогда витязь слегка постучал в калитку – тишина. После этого он пальцами слегка толкнул воротную дверцу, просто чтобы проверить, открыта или нет. Калитка со скрипом и шумом отворилась: на самом деле она была заперта, но обладающий нечеловеческой силой путник даже не заметил, как сломал ветхую задвижку.

В окне появился отблеск огонька, дверь избы отворилась, откуда выглянула дряхлая под стать дому согбенная старуха со свечой в руке. Щурясь, она прокаркала скрипучим голосом:

– Кого черти на ночь глядя принесли? Я уже и спать легла, а тут неймётся кому-то… Подите прочь, тати, здесь вам нечем поживиться!

Волька подошёл поближе под свет свечи и добродушно улыбнулся:

– Здрав буди, матушка! Не серчай, пусти проходимцев на постой.

Бабулька упёрлась подслеповатым взглядом в живот богатыря и невольно с кряхтением запрокинула голову, чтобы увидеть незваного гостя. Увидела. Ойкнула. Поняла, что если у ночного татя будет намерение что-то забрать, то остановить его точно не получится: поблизости других таких здоровяков не водилось.

А Волька продолжал искренне и по-доброму улыбаться:

– Ты, бабка, не робей: мы ж не за так, а за медный пятак.

Старушенция попыталась улыбнуться во все свои три зуба. Своим тугим слухом она что-то расслышала про медный пятак. Неужто люди добрые пожаловали? А что он всё «мы», да «мы»? А где остальные?

– Ась? – спросила бабулька для уточнения.

Богатырь наклонился поближе к уху хозяйки дома и гаркнул:

– Мы не за так, а за медный пятак!!!

– Да слышу я, слышу! – заковыряла в ухе бабка. – Хотя, похоже, этим ухом уже не слышу. А где вы? Кто ещё с тобой?

– Я Волька, крестьянский сын, казак из Раздоров, и мой котейка, – ткнул пальцем вниз Волька.

Бабка нагнулась и прищурилась, поднося пламя ближе к котэ. Пушок сидел со своим обычным презрительным выражением морды и нетерпеливо ждал, когда малахольный и глухая бабка, наконец, поймут друг друга, хоть где-то их мысли должны же найти общие точки соприкосновения.

– Ой, батюшки-светы! Какой симпатичный котька! – воскликнула бабка, а Пушок предупредительно на неё зашипел, чтобы не обольщалась на его счёт.

– Ладно, не кипятись, не буду тебя трогать, котик-котик, мяконький животик, – улыбнулась бабулька. – А меня Агафьей величать. Чего пожаловали, гости незваные, чего хотели? И что там было про медный пятак? Остановимся на этом моменте подробнее.

– Обвечеряти бы нам с котейкой. А коли есть возможность, то и поесть-попить не мешало бы. Вот деньги, – достал витязь мошну и открыл.

Бабка за всю свою жизнь, проведённую в труде и поте в полях в раковых позах, никогда не видела столько денег: в мешке гостя были полушки, алтыны, копейки, гривенники, серебряные рубли, общая сумма монет была около десяти рублей. Доверие её к ночным захожим резко возросло.

– Ну, Волька, крестьянский сын, раз уговор был про пятак, то пятак и возьму. В хате положить, увы, негде, ты со своим весом трухлявые лавки совсем переломаешь, а вот на сеновале – пожалуйста. Туда же дам вам с котькой кашу и молока. Добро?

– Добро, бабка, мы не привередливые.

Всеволод и Агафья посмотрели на Пушка, тот всем видом показывал, что он очень привередливый, но сказать вслух ничего не может. Вот такая вот тирания кожаных над его пушистым величеством.

– Ну вот и ладушки! – удовлетворённо хмыкнула бабулька. – Утром деньги, вечером стулья.

– Чего?

– Пятак, говорю, вперёд давай!

Тут богатырь засмущался, покраснел и встал столбом.

– Э… Гм… Бабка Агафья, ты того: сама возьми из мошны, сколько надобно.

– Ой, батюшки-светы, а ты чего, милок, считать не умеешь?

Волька опустил взгляд.

– Не умею… Не успел още научиться.

Глаза Агафьи алчно загорелись, она не хотела упускать свой шанс и собиралась взять точно больше пятака, раз подвернулась такая возможность. Старушка потянулась в мошну за целым серебряным рублём. Тут откуда-то снизу вылезла серая лапка и ощутимо треснула ей по ладони, бабка тут же одёрнула руку и присмотрелась, откуда ей прилетело. Это был Пушок, уже перепрыгнувший на локоть Вольки. Как потом будет думать Агафья, ей явно пригрезилось, но в тот момент котяра чётко сложил лапку в кулак и молча ей пригрозил, а чтобы не оставалось сомнений в его знаках, он ещё и выпустил когти. Хозяйка аккуратно и медленно вытащила из мошны алтын и две копейки, показала проверяющему. Котейка натянул улыбку и подтверждающе махнул лапкой. Сделка состоялась.

Бабулька отдала свою свечу Вольке и показала в сторону хлева. Богатырь с Пушком прошли внутрь через дверной проём, самой двери не было. Тусклое сияние свечи осветило внутреннее пространство скотника: справа у яслей стояла чёрно-белая козулька с двумя козлятами и задумчиво жевала сено, слева был огромный стог сена, под ногами, естественно, валялся целый слой козьего помёта. Кошак сначала учуял запах мышей, а долей секунды позже и увидел: две мышки пискнули и рванули в разные стороны, спасая жизнь. Ещё через миг Пушок сидел, а из его рта торчал мышиный хвост, который он потихоньку засосал внутрь, как макаронину. Ужин, таким образом, у котэ уже состоялся.

Крестьянский сын пошёл укладываться: руками примял себе место на сене, там, где погуще. Тут и бабка подоспела с ещё одной свечой, принесла полный котелок овсяной каши и кувшин козьего молока. Всеволод поблагодарил Агафью, пожелал ей доброй ночи и принялся ужинать. Котейка уже поел, но пару раз мяукнул насчёт десерта, Волька и ему налил молока в крышечку своей крынки из дома. А потом пришёл и сон-угомон, который лучше и охотнее нападает на сытых желудком. Не прошло и пары минут, как по всему хлеву разразился богатырский храп, от которого сотрясались стены. Пушок только было устроился рядом, но слишком громкий шум раздражал и мешал расслабиться. Котька залез на храпуна и попытался заткнуть ему рот лапкой. Волька заткнулся, что-то пробурчал сквозь сон, перевернулся на другой бок. Через минуту храп возобновился немного в другой тональности. Кошак проклял этот мир и заткнул уши.

Только котэ успел заснуть, как у него начался приступ. Он резко проснулся, дико выпучив глаза, оттолкнулся всеми четырьмя лапами от могучей богатырской спины Всеволода и откатился подальше. Пушка корёжило, он нагревался и потел, он скрючился, держась лапками за пузико, и глубоко дышал. А нагревался он всё больше и больше: сено вокруг него уже начало тлеть. Понимая, что ещё секунда промедления, и вспыхнет пожар, котяра с усилием, через боль, перекувыркнулся и скатился на земляной пол. Оно пыталось вырваться, как всегда невовремя. Котька держался изо всех сил, пытаясь не выпустить его, ещё не время!

Прошли пара минут, кота отпустило, он устало забрался на своё место поближе к Вольке и мгновенно отключился. От этих приступов был один несомненный плюс: блохи все единоразово дохли от жара. Правда, обычно проходило пару дней, и они откуда-то всё равно заводились, терзая Пушка, чтобы тому жизнь мёдом не казалась.

Рано-рано утром, покуда солнце ещё не встало, Всеволод проснулся от того, что кто-то рядом чётко и довольно разборчиво бормотал:

– План воплотиться среди людей – говно! Я не хочу в нём участвовать, я брезгую!

Витязь принял вертикальное положение, потянулся, зевнул, протёр глаза и посмотрел на кота.

– Котик-котик, мяконький животик, ты не слышал, кто тут сейчас глаголил?

Пушок, который старательно наводил утренний марафет, прервался и посмотрел на Вольку как на идиота.

– Ну ладно, раз так. Наверное, приблазнилось во сне. Пора вставать и в путь!

В этот момент Агафья, как положено деревенской бабке, ни свет ни заря припёрлась доить козу, подставив под неё деревянное ведро с верёвочной ручкой. Бабка спутала козульке задние ноги, со скрипом уселась на маленький табурет, смазала соски сливочным маслом и начала поочерёдно выпрыскивать струйки молока в ведро. Пушок, чуя лакомство, подбежал к бабке и потёрся ей о ноги. Агафья намёк поняла и пару раз брызнула в сторону кошака, который ловко на лету поймал драгоценные капли.

– Куда путь держишь, добрый молодец? – спросила Агафья.

– Далёко идём, до Валахии нам добраться след, там злодей один живёт, мир захватить алчущий. Вот его мы и остановим. Такой мне от волхвов наказ, а котька за компанию, – бесхитростно и прямо ответил Волька.

– Ишь ты, как! – воскликнула бабка, удивляясь странности гостя. – Получается, что мир спасать идёшь?

– Получается так!

Чудаковатым показался Волька старушке, но в целом она видела и чуяла, что тот добрый малый, даже как-то прониклась к нему.

– А котейку твоего как звать?

– Да так и звать – просто «котька». Он вроде отзывается, а иного имени я още не дотумкал.

– Ну, пусть будет котька! Котька – хорошее имя для котьки, – скаля три зуба, засмеялась старуха.

Понравился Волька бабке своей честностью и простотой, отчего она решилась доброе дело сделать: позвала в избу, густой гречневой кашей с молоком угостила, настоем малины напоила. А в дорогу на прощание ещё и мешочек-огниво дала, авось пригодится. Раскрыл богатырь огниво, а там сухой мох, кремень и кресало, и вспомнил внезапно, для чего это надобно и как этим пользоваться. Вы не смотрите, что Волька недавно разум взрослого обрёл: он таки тридцать три года жил в мире, хоть и с младенческим восприятием, но память его много чего вбирала в себя цепко, а теперь иногда из подсознания всплывали моменты, которые зрелое сознание уже понимало, как и куда применить.

И отправились в путь-дорожку Волька-богатырь и Пушок, который пока просто котька в силу неграмотности первого путника, да и бабка Агафья, умей читать, могла бы подсказать имя котэ. Но увы, знание – сила, а здесь бабка и крестьянский сын были слабы.

Долго ли, коротко ли шли спасители мира, но добрались они до славного города Ахаса. А зачем, спрашивается, попёрлись они вверх по течению Дона, если им поскорее надобно добраться до моря? А потому что Всеволод и Пушок – они оба – чувствовали внутренний зов, как компас, который указывал, куда необходимо направляться для успешного выполнения миссии. Если звенит про Ахас, значит, надо идти тудысь.

Нынешний Ахас был не тот, что раньше. В прежние времена это было действительно городище, с крепостью, с башнями и защитными стенами. И народу немало жило, всё-таки на удобном месте пересечения речных и пеших торговых путей располагался сей град. А потом во времена нашествия Тамерлана поселение было сожжено дотла. Отстроенное заново пристанище, строго говоря, городом называться не могло, скорее просто станица, но зато теперь этот перекрёсток путей стал одной из ярчайших вольниц для ушкуйников, торгашей, татей, пиратов, грабителей, беглых крестьян и каторжников, и, конечно же, свободных донских казаков, которые здесь были на привилегированном уровне. «С Дона выдачи нет!» – таков был правдивый девиз свободных казаков, и Ахас стал сосредоточением и символом пиратской вольницы. Здесь можно было найти любой товар, взять в работу наёмника из многочисленных рядов тёмных личностей, пришедших сюда в поисках наживы, можно было нанять торговое судно, можно было самому наняться на корабль – хоть матросом, хоть грузчиком, хоть и ушкуйником.

Кипел и бурлил торговый Ахас. Былой военной мощи здесь, конечно, уже не было, но казаки отстроили себе небольшую крепость, где и заседали на правах хозяев и судей всего происходящего в торговом месте. Все тёмные делишки, преследующие целью увеличение прибыли, должны были приносить процент и хозяевам Ахаса. «Давайте, и дастся вам: мерою доброю, утрясённою, нагнетённою и переполненною отсыплют вам в лоно ваше; ибо, какою мерою мерите, такою же отмерится и вам» – так говорилось в Священном Писании, и эту цитату вольные казаки, многие из которых не верили ни в бога ни в чёрта, свято блюли в свою сторону.

Пушок с Волькой вступили в Ахас, богатырь с открытым от удивления ртом глазел по сторонам, поэтому одновременно он вступил в коровью лепёшку, коих здесь на земле валялось немало, как, впрочем, и козьих бомбочек. Ну а что вы хотели? В торговой станице торговали и животинками, да и рабов здесь можно было прикупить.

Пушок, не отвлекаясь, шёл прямо, огибая прохожих и перепрыгивая оставленными парнокопытными и непарнокопытными мины. Всё-таки котэ пришлось чуть снизить скорость и подождать недотёпу, пока тот оттирал свои сапожки от дерьма.

Время близилось к обеду, Волька уже хотел перекусить, а лучше прямо наесться досыта, Пушок тоже был не против подкрепиться, хотя не так давно поймал и съел карбыша. Общие мысли и путь двух героев стремились к харчевне, а ноги и лапы их туда принесли.