Школа. Точка. Жесть

– Мы не хотим Сухую, мы не хотим Елену Сергеевну! Мы хотим, чтобы Анатолий Павлович не уходил.

– Аааааааа!!!!! Ооооооооооо!!!! Ыыыыыыыы!!!!!

– Ребята, изменить ничего уже нельзя, постарайтесь принять то, что случилось, как неизбежность. Я думаю, что вы привыкнете к новым учителям, – выдержанно и спокойно сказала заместитель по учебной работе Любовь Григорьевна и поспешно вышла из кабинета.

А за дверями шумело море детского негодования.

– Не привыкнем! Верните… Аааааааааа!!!!!

Анатолий Павлович был звездой нашей школы. Когда я пришла в школу и в возрасте тридцати лет стала завучем, он был уже гаснущей звездой, а потом звездой убегающей.

Анатолий Павлович – учитель русского языка, белокур, голубоглаз. Голос певучий. На гитаре играет. Свитера модные, джинсы заграничные. Очки подчёркивают ум, интеллигентность, тонко намекают на километры прочитанных текстов. Любимец девчонок. Сочиняет стихи, песни. Каждой может выдать моментальный стишок в записную книжечку. Мальчишки тоже под влиянием редкого обаяния учителя.

А ещё и педагог от Бога. Он слушал лекции Ильина в университете, проникся идеями Шаталова, гуманизмом Амонашвили. На уроках применяет нестандартные методы: то, что мы сейчас называем деятельностный подход.

Вызовет ученика к доске, а лучше сразу трёх-четырёх учеников, каждому даст одинаковый текст и говорит первому:

–Пять!

Второму:

– Четыре.

Третьему и вообще:

– Семь.

А затем называет, какие орфограммы каждый из них будет искать в этом тексте. Например, первый пять слов с орфограммой «Буквы о-ё после шипящей в корне слова».

Ученики обожали уроки Анатолия Павловича, ведь они так выгодно отличались от скучных, тягомотных уроков некоторых учительниц. Нет, что ни говори, мужчины интереснее ведут уроки!

А на урок литературы Анатолий Павлович мог просто прийти с гитарой и целый урок петь, например, так похожего на него, рвущего душу Есенина.

Правда, контрольные работы по русскому языку ученики Анатолия Павловича писали слабо, экзамены по литературе в основном сдавали плохо. Но тут же находилось оправдание: ведь и классы ему давали самые слабые, самые сложные – иногда на перевоспитание. И перевоспитывал, влюблял, завораживал.

Но было одно огромное, жирное, тягостное «но». Но, несмотря на все плюсы Анатолия Павловича, было то, что в один миг перечёркивало все его заслуги, – это пьянство. Был Анатолий Павлович запойным.

Не сразу, конечно, нет. Сначала просто выпивающим, немного, для веселья, чтобы голос лился свободнее. Голубые глаза темнели, становились синими-синими, и призывно дрожала струна.

Потом стал уже пьющим, иногда умеренно, иногда уже и сильно. Меняться стал внешне. Как будто потускнел, полинял. Выцвели голубые глаза, но интеллигентные очки скрывали странную белизну бывших ранее сине-голубыми глаз.

Потом стал спивающимся, запойным. Это была как раз та стадия, на которой его застала я. Анатолий Павлович уже мог не выходить на уроки, мог прийти с запахом, в мятых штанах и с мятыми кудрями.

Сначала он разводил меня на жалость и сочувствие, отпрашиваясь у меня, как у завуча, составляющего расписание и отвечающего за весь учебный процесс.

– Любовь Григорьевна! У меня маме плохо, можно я сегодня уйду пораньше, отпущу ребят с последнего урока.

– Хорошо, отпустите, Анатолий Павлович.

Потом плохо было много ещё кому. Я поняла, что меня попросту используют. Директор запретил мне отпускать учителей с уроков. Тогда Анатолий Павлович просто не стал приходить на работу.

– Анатолий Павлович, почему 7в целый урок бегал по школе? Вы где?

– Я на больничном.

– А когда выйдете?

– Не знаю, мне пока не сказали.

И ты как дурак ваяешь это расписание – лоскутное одеяло с прорехами (этот заболел, тот на курсах, третий хоронит тёщу), и до ночи штопаешь и штопаешь эти прорехи, а назавтра оказывается, что кто-то ещё заболел, и одеяло снова ползёт по швам. В случае с Анатолием Павловичем всё было ещё хуже, под конец я уже вообще не знала, как ему ставить уроки, потому что никогда не была уверена, придёт он на урок или не придёт.

И вот настал тот миг, когда Анатолий Павлович вынужден был уйти из школы. Ему дали уйти по собственному желанию, но, если бы он этого не сделал, директор уволил бы его по статье.

К этому времени Анатолий Павлович разрушил уже всё, что у него было: свою красоту, прекрасный голос, талант педагога, талант поэта, семью.

Он женился на своей ученице: красавице, активистке, председателе комсомольского комитета школы. Невесте уже исполнилось восемнадцать лет, но поговаривали, что, ещё учась в школе, она ходила к учителю по вечерам, и они не только песни пели. Юная красавица родила сына. Но счастье длилось недолго, потому что быть женой алкоголика – тяжёлая ноша. Она это ярмо тянуть не стала.

Уход Анатолия Павловича порадовал меня, но совершенно не порадовал учеников.

На следующий день после моего объявления об уходе любимого учителя бунт продолжался. Ученики требовали возвращения Анатолия Павловича, они не хотели привыкать к другим учителям, отказывались подчиняться.

Первой под каток неприятия попала Елена Сергеевна, которая начала проводить уроки русского языка и литературы во всех классах, где ранее вёл Анатолий Павлович.

Особенно не складывались отношения молодой учительницы с 7в. В этом классе Анатолий Павлович не только вёл уроки, но и был классным руководителем.

– А вот Анатолий Павлович не так нам ставил оценки. Вот вы за пять ошибок в диктанте нам ставите два, а Анатолий Павлович за такую работу -ставил 3. И за шесть ошибок тоже, и за семь.

– Может, и за десять ставил вам 3, а может, и 4?!

– Да, – тихо пробормотал тёмненький мальчишка на последней парте. – И вообще, – добавил он уже звонко, – он вообще классный мужик был. Не то что вы!

– Согласна. Я не мужик, – попыталась пошутить Елена Сергеевна, хотя понимала: дело совсем не шуточное.

Ещё хуже было на уроках литературы. Когда она читала, они начинали жужжать. Просто весь урок:

– Жжжжжжжжжжжжжжжжжжжж!!!!!!

Или на каждое слово Елены Сергеевны начинали тянуть:

– А вот Анатолий Павлович… (и далее что-то из списка претензий: рассказывал интереснее, читал выразительнее, громче, тише, понятней, наизусть читал стихи, а не по учебнику, пел песни, а не только стихи читал и т.д., и т.п.)

Елена Сергеевна была педагогом молодым, неопытным, но прекрасно понимала: надо что-то делать. Но что? Придумать она ничего не могла.

Решение оказалось спонтанным и действенным. Это был просто эмоциональный взрыв.

Придя в очередной раз на урок (это был урок литературы), Елена Сергеевна долго терпела придирки учеников, которые не стеснялись постоянно говорить учительнице, что Анатолий Палыч был лучше её, что они не хотят, чтобы она у них вела уроки. И не только она, а вообще никто, кроме Анатолия Павловича.

И тут Елена Сергеевна не выдержала. Она взяла книги, которые лежали на столе, а было их немало, в их числе, например, четыре тома «Войны и мира», и бросив их со всего маха на стол, рявкнула нечеловеческим голосом:

– Кончился Анатолий Павлович! Началась Елена Сергеевна!

Это было начало конца. Конца тотального неприятия молодой учительницы. Зверята почувствовали, кто вожак стаи.

Зверята почувствовали, но не смирились. Они ещё не были сломленными и одомашненными.

На следующий день они показали свои остренькие зубки

– Любовь Григорьевна! Вас Галина Дмитриевна зовёт в восемнадцатый кабинет, – забежав в учительскую, прощебетала секретарша Вика.

– Хорошо, сейчас иду.

Я зашла в кабинет, где смирно, очень тихо сидели учащиеся 7в класса муниципального общеобразовательного учреждения. Они прямо вытянулись в струнку, сидя за партами. И так же, вытянувшись в струнку, стояла за кафедрой Галина Дмитриевна. Даже скелет в противоположном от Галины Дмитриевны углу, казалось, тоже вытянулся в струнку. Воздух был звеняще-напряжённым.

Я понимала: что-то случилось. Но что?

– Любовь Григорьевна, пойдёмте в лаборантскую, – тихо, себе под нос, проговорила Галина Дмитриевна и стала отступать в сторону лаборантской. Не идти, как обычно, а отступать, продвигаться, как будто сзади сейчас начнётся миномётный огонь, поэтому нужно двигаться осторожно, не показывая противнику в открытую свои маневры.

Так мы дошли до лаборантской: я шла медленно, но обычно, повернувшись к классу задом, а вот Галина Дмитриевна шла в лаборантскую на ощупь, ориентируясь на меня, потому что шла она лицом к классу, и только зайдя в лаборантскую и закрыв дверь на шпингалет, она наконец повернулась ко мне задом.

И тут я увидела! Из её зада, обтянутого серой тонкой юбкой, торчали иглы – настоящие швейные иглы- в количестве пяти штук.

– Какой ужас, Галина Дмитриевна! Кто это так?

– Любовь Григорьевна, доставайте иглы. Вот вата, вот спирт. Надо будет обработать.

Я с трудом достала первую иглу. Руки у меня дрожали, я чуть не заплакала, представляя, какую боль эти иглы принесли Галине Дмитриевне. На юбке выступила кровь. Вторая игла сломалась, она была очень тонкой, и я с трудом вытянула кончик обломившейся иглы. Ещё три иглы, наловчившись, я вытащила уже быстрее.

Потом приподняла юбку, приспустила колготки с трусишками, и моему взору предстал узкий, мускулистый зад Галины Дмитриевны. Не случайно у неё была кличка Сухая. Она действительно всегда была очень стройной, прямой, подтянутой.

Раны кровоточили, казалось, дикие звери искромсали нежное тело. Кровь долго не останавливалась. Кое-как обработав ранки и вернув одежду на прежнее место, я снова спросила пострадавшую:

– Кто это сделал, Галина Дмитриевна?

– Не знаю. Сейчас будем выяснять. Мы их не выпустим, пока не признаются.

– Может, инспектора по делам несовершеннолетних вызовем?

– Сами разберёмся. Их надо жать, на место ставить. Иначе они нас на лопатки положат.

Мы вышли в кабинет. Я суровым взглядом обвела зверят.

– Кто подложил иголки на стул Галине Дмитриевне?

Партизаны молчали.

– Я ещё раз спрашиваю: кто подложил иголки на стул Галине Дмитриевне? Кто это сделал – признавайтесь! Пока мы не узнаем, кто это сделал, из класса никто не выйдет.

Они и не думали признаваться. Они сидели в закрытых позах стойких воинов – борцов за справедливость.

Конечно, они наверняка понимали, что переборщили. Что иголки – это уж слишком. Но отступать не собирались, как народовольцы, планирующие покушение на Александра II

Так мы молчали полчаса. Так мы молчали час. Так мы молчали два часа.

Я не знаю, о чём думала Галина Дмитриевна.

Я думала о ней. Я, конечно же, понимала, почему ребята не хотели, чтобы классным руководителем у них была учитель биологии, социальный педагог Осокина Галина Дмитриевна по кличке Сухая.

Галина Дмитриевна была человек-кремень. Ничего не могло заставить её свернуть, если она решила идти этим путём. Галина Дмитриевна никогда не была замужем и детей у неё не было. Всю себя, всё своё свободное время она отдавала школе, летом – саду.

Она знала, как правильно жить, как нужно воспитывать детей, знала имена всех учеников, их родителей, имена братьев, сестёр, а также ближайших родственников.

Если что-то в воспитании шло не так, Галина Дмитриевна тут же говорила про гены, от которых не уйти.

– Эх, девчонки! Надо было думать, под кого ложиться. От осинки не родятся апельсинки. Вот я так и не нашла, от кого можно нормального ребёнка родить – и не жалею. А то маялась бы сейчас, вот как вы маетесь, дуры.

На второе место при разговорах о воспитании детей Галина Дмитриевна ставила собственно само воспитание.

– Молодые-то сейчас, конечно, потакают детям во всём, белоручками растят. Сами виноваты, что дети им на шею садятся. Воспитывать не умеют – детей рожают. Ещё и обеспечить нормально не могут.

И мы, не умеющие правильно воспитывать, родившие от непонятных мужей с косячными генами, да и сами обладающие не лучшими генами для передачи потомству, несли свой крест и веровали: радовались успехам нерадивых деток, ругали за шалости, словом, просто жили со своими детьми.

Педагогом она была жёстким и бескомпромиссным. Пятёрки ставила редко – в исключительных случаях. Четвёрки надо было зарабатывать непосильным интеллектуальным трудом. За тройку тоже надо было попотеть.

Сколько золотых и серебряных медалей было зарублено Галиной Дмитриевной! Потом ей просто не стали давать старшие классы, и количество медалистов резко увеличилось.

Она никогда не ставила своевременно оценки за четверть. Детям приходилось по несколько раз пересдавать темы, пока наконец долгожданная тройка не была выставлена в журнал. Я, как завуч, никак не могла свести отчёт и сдать в гороно, но я тянула до последнего, ведь стоило только нажать на Галину Дмитриевну и сказать, чтобы она срочно выставляла оценки, она не рисовала тройки, нет! бескомпромиссно выставляла двойки, что меня тоже естественно не устраивало.

НО! Ох уж это важное, всегда показывающее иную сторону бытия «но»!

НО Галина Дмитриевна была при этом замечательным человеком, по-своему любящим детей. Дети это, конечно же, понимали не сразу, они не любили Сухую, боялись, кто-то ненавидел даже. И кличку ей дали не столько за внешность, очень симпатичную кстати, а за её несгибаемость, бескомпромиссность, крутой нрав.

Зато она была готова до вечера сидеть в школе и объяснять непонятные темы ученикам, принимать, не раздражаясь, зачёты.

Когда ей стали всё меньше давать часов, Галина Дмитриевна согласилась на должность социального педагога. Справлялась она с обязанностями соцпедагога замечательно. Даже мягче немного стала, уступчивей, общаясь с асоциальными семьями, но хватки своей не потеряла. И многим пьющим папашам, да и мамашам водка порой лезла в горло с трудом, когда они вспоминали социальную педагогиню, которая строгим, укоризненным взглядом внушала им трезвость и умеренность.

– Пойдёмте в лаборантскую, – позвала Галина Дмитриевна.

И когда мы зашли, загадочно проговорила:

– Я знаю, кто мне иголки подсунул!

– Кто?

– Танька Тарханова.

– Как вы поняли?

– Вот смотри!

Она слегка приоткрыла дверь, чтобы я могла наблюдать за классом.

– Первая парта. Алексей Бабушкин. Сидит спокойно, не ёрзает, головой не вертит. И так уже два часа. Надоело ему, конечно, но он ничего не знает, совесть его чиста. Вторая парта. Антон Лузин и Саша Карнаухов. Антон знает, кто иголки подложил, а Саша нет. Антон уже весь извертелся, всё время оглядывается назад. Руки потеют, потирает их. На месте сидеть не может. Точно знает. А Саша спокоен, тыкает его локтем, мол, успокойся, достал уже.

Да они все как на ладони. Теперь смотри: Танька. Сидит она с Джабарровым, и я сначала думала, что это он подложил.

Но нет! У того духу не хватит, хотя Антон всё время на их парту оглядывался. И тогда я поняла: Татьяна! Понаблюдала за ней, так и есть! Сидит каменная, как ни в чём не бывало, а сама зажатая, дышит прерывисто. Она! Точно она.

– Ну что отпускаем ребят, а Татьяну оставляем, родителей вызовем. Признается, как миленькая!

– Э, нет! Ещё два часа минимум. Тогда можно будет с ними разговаривать. И никаких родителей! Сейчас, конечно, родители звонить начнут, потеряют деток. Скажешь: дополнительные занятия с Галиной Дмитриевной всем классом. Поверят!

Конечно, поверят. Если с Галиной Дмитриевной – каждый поверит.

– Ты сходи в столовую, проголодалась небось, а нам ещё два часа куковать.

Через два часа мы снова начали разговор с ребятами после четырёх часов молчания.

– Ну что? Готовы сказать, кто подложил иголки?

Снова молчание. Они и не думали признаваться, хотя видно было, что у некоторых ребят прежней решимости уже не было. Просто очень хотелось уже домой, элементарно хотелось есть.

– Мы знаем, кто это сделал, – объявила я (так мы договорились с Галиной Дмитриевной, что говорить буду я, всё-таки начальство, заместитель директора!). – И если этот человек не признается, то мы вызываем всех родителей, вызываем милицию, и дело обретёт серьёзный поворот. Решайте сами. Ждём ровно пять минут.

И мы с Галиной Дмитриевной сели на стулья, чтобы не давить на ребят. Через две минуты Танька встала:

– Ну я иголки подложила. Отпускайте других. Вызывайте моих родителей, милицию вызывайте.

– Нет, – спокойно сказала Галина Дмитриевна. – Никого мы отпускать пока не будем. Многие знали, кто это сделал, но молчали. Да и подкладывала иголки скорее всего ты не одна. Хотя идея была твоя, не сомневаюсь.

– И чо? Мы тут до ночи сидеть будем чо ли?

– Пока всё не решим.

– Чего не решим? – подключился Вадик Дерябин. – Танька виновата, вот пусть и отвечает, а мы по домам.

– Молчать!

Я ещё никогда не слышала, чтобы Галина Дмитриевна кричала.

– Слушайте все меня! Я не собираюсь вызывать милицию, не буду сообщать вашим родителям. Но сейчас мы с вами должны договориться, какие отношения у нас будут дальше. Проще сказать, как дальше жить будем?

– Ну, мы слушаться будем, – робко произнёс Петя Щёткин.

– Мимо. Детский сад!

– Ну мы вас уважать будем, не будем больше постоянно Анатолия Павловича поминать и в пример вам ставить, – это уже Джабарров.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.