Я – здесь

– Остынет же, – бурчала она.

Мне кажется, она просто оправдывается. Может, я и остывшее могу съесть? Это же не важно.

А я даже ничего о дедушке узнать не смогла. Хочет ли он ужин?

– Это что? – папа заметил у меня рисунок.

Я улыбнулась и протянула ему. Папа, почему-то удивлённо приподнял брови. Потом у него на телефон пришло сообщение, и он забыл о картинке.

– Сережа, оторвись от телефона! – потребовала мама. – Твоя дочь чуть не выпала из окна. Нужно что-то делать.

– Я предлагал поставить решётки, – папа не отрывался от телефона, а просто ответил.

– Я не хочу решётки, – мама была не рада.

– Ты же не хочешь, чтобы твоя дочь выпала из окна? – спросил папа.

– Можно как-то по-другому решить, – мама всегда упирается и спорит с папой. Она не знает, как, но хочет, чтобы было не так, как сказал папа. – А это что?

Она заметила мою картинку и начала её рассматривать. Тоже хмурилась. Она вообще всегда находит повод, чтобы хмуриться.

– Таня это ты нарисовала? – заволновалась она.

А папа засмеялся. Я тоже. Я знаю, почему он смеется. Он не любит, когда задают очевидные вопросы. Думаю, именно так сейчас это можно назвать. Кто ещё мог это нарисовать?

И тут мама охнула.

– Сережа, смотри, что она нарисовала, – она подсунула папе мою картинку.

– Я видел, – папа засунул в рот сосиску.

Я не люблю сосиски. Пока мама с папой спорили из-за моей картинки, я спрятала сосиску в карман.

Я думала, нужно ли дедушке давать сосиску. Но потом решила, что лучше Боне её отдам. Я не хочу угощать людей тем, что сама не люблю. Думаю, это не очень вежливо.

Но кашу я съела. Хотя от неё шёл этот неприятный запах трупов – мясо я тоже не люблю.

А мама уже целую трагедию папе рассказала. Ей не понравились мои красные нитки на картинке. Она сказала папе, что это кровь. Я засмеялась. Ну, ведь точно не кровь. Почему тогда помада у неё – не кровь? Странно они думают.

Папа сначала не соглашался, но потом мама его убедила. Она сказала, что мои пупырышки над головами человечков – это камни. Она думает, что это тревожный сигнал. Может, я специально окно открыла.

Я, конечно, утвердительно кивнула. Конечно специально.

У мамы, кажется, началась истерика. А папе пришлось открутить ручку с окна, чтобы я больше не пробовала прыгнуть.

Пока папа откручивал, мама позвонила психологу.

Таких глупостей ей наговорила. Теперь она опасается, что я – потенциально опасная для себя, а, может, и для общества. Я только вздохнула. Вот так и не знаешь, какие карандаши брать, чтобы все были довольны.

Похоже, завтра мой рисунок Оксане на экспертизу нужно везти. Вместе со мной.

Ну, ладно, может, буду брать зелёный карандаш. Надеюсь, это не вызовет тревожных сигналов.

С папой они потом ещё ругались. Папа уже почти был согласен на Турцию. Но сказал, что ещё один сеанс у психолога, и наш бюджет этого не выдержит.

Я, наверное, как наш бюджет, тоже этого не выдержу.

Дома у психолога

А ещё эта сосиска. Её нужно куда-то деть. Я была в комнате, а родители ругались у себя. А окно закрыто. Пришлось осторожно идти на кухню.

Хотя, они так кричали, что если бы я даже летела, как мама, то не услышали бы.

Я открыла окно и выглянула. Дедушка стоял внизу, прямо под фонарём, и грозил мне пальцем. Но что мне делать? У меня – сосиска. Я показала ему, может он меня поймёт. Он покачал головой и вытянул руку.

У него огромная рука. Она дотянулась до нашего седьмого этажа. Потом она взяла сосиску и спустила её вниз. Остановилась, похоже, напротив Бони.

Я поняла, что дедушка хочет отдать сосиску Боне. Я высунулась в окно и опять чуть не выпала. Наверное, я бы опять попала в эти большие руки дедушки. Но меня схватили сзади.

Там уже мама с папой были в истерике. Зачем так кричать? Теперь не знаю, съел ли Боня мою сосиску.

Мама ещё раз Оксане позвонила. Завтра опять едем к психологу. Я думаю, она опять мою картинку не так объяснит.

Вечером опять мама у меня выключила свет.

А я – опять к окну. В доме напротив опять горела лампочка. И так всегда. Я залезла на подоконник. Пробовала рассмотреть внизу дедушку. Ничего не видно, и окно не открыть. Грустно.

Я приложила ухо к стене. Родители ругаются. Думаю, это из-за моего рисунка. Всегда сложно им угодить. Делаю, чтобы лучше, а они находят своё, чтобы не было лучше. Ещё говорят, что пытаются копаться в моей голове. Но если ничего не понимают, значит не там копаются? Почему нужно одно и то же делать, если это не работает?

А завтра опять Оксана у меня будет копаться. Они думают, что ей виднее. По-моему, ей ещё дальше до моей головы, чем им.

Я включила свет и посмотрела на пупырышки. Они прыгали. Они – весёлые. Может, это им нужно залазить в чью-то голову?

А ведь с ними можно играть! Точно! Они ведь меня летали. Я подумала, что, если я до них дотянусь, то мы опять сможем полетать. И я начала прыгать. Но, думаю, это было громко. Мама не любит, когда я громко.

И я попробовала тише. Но тише не прыгается. А пупырышкам, мне кажется, нравилось, что я хочу с ними играть.

Я снова залезла на подоконник. И я забыла про пупырышки. Мне показалось, что в том окне штора шевелилась. Я влипла в стекло. Как же хотелось попасть туда. Может, там тоже человеку одиноко. Может, ему нужна помощь.

Меня кто-то защекотал. Я обернулась. Никого. Но заметила вверху движение. Конечно, это пупырышки. Им обидно, что я забыла о них. С ними нужно поиграть. И я снова попыталась до них дотянуться.

И упала…

Нет, нет, я не очень упала. Они меня подхватили и закружили по комнате. Это было так круто! Я засмеялась.

– Таня! – из-за стенки отозвалась мама.

Я, конечно, сразу притихла. Не хочу, чтобы родители увидели меня с пупырышками. Мама потом ещё недовольно прокричала, что пора спать.

Как пора, если здесь такое? Пупырышки меня положили на кровать, и я наблюдала, как они танцуют вверху.

Мне показалось, что если нарисовать картинку с ними, то Оксане должно понравиться. Может, тогда она перестанет всем подсовывать карандаши. Вот бы посмотреть, почему она хочет всех научить рисовать то, что она хочет.

Я представляла, какая у неё большая комната с картинками. И вот сейчас бы туда.

И тут пупырышки подлетели ко мне. Точно подлетели. Их было так много, что я даже зажмурилась. Они такие белые, и светились. Мне кажется, это потому, что я люблю, когда свет.

А потом мы полетели вместе. Мы пролетели сквозь окно и дальше на улицу. Ведь и так можно было, оказывается. Почему я не знала этого раньше? Я попробовала ущипнуть себя. Мне казалось, что это не настоящее, но всё прощупывалось. Было немного больно себя щипать, но я же не сильно.

Как мы могли пройти через стекло? Мне захотелось вернуться и попробовать. И мы вернулись. Но оно было твёрдое.

Ну, ладно… А, о чём я? Так много нужно было сделать. Нет, не нужно. Нужно – это как взрослые, у них какие-то планы и убеждения, как правильно. А мне, конечно, просто хотелось.

Сначала я хотела к Оксане, потом в это окно. Или сначала в это окно, а потом к Оксане?..

Мы подлетели к окну, и я протянула руку к стеклу. Но потом одёрнула. А если там не захотят, чтобы кто-то чужой был? Мне стало немного грустно. И я решила, что лучше к Оксане. Я ей не чужая. Она уже меня видела раньше.

И мы понеслись через много много домов к ней. Я не знаю, где она живёт, но я точно знала, что мы летим к ней.

И никто не обращал на меня внимания. Может это пупырышки?

Я видела, как какой-то парень стоял за углом и держался за стену. Ещё компания громко пела песню. Ужасный получался у них концерт. Каждый хотел кричать громче, как мне показалось. Они не слушали друг друга, а только каждый себя. Как почти все люди делают – только себя… Мне хотелось остановить их всех и показать им, как нужно вместе. Но, кажется, им и так было весело.

Я подумала, что лучше мы будем вверху лететь. Тогда я никому не буду мешать. И мы полетели вверху.

А потом был большой дом и где-то посередине тоже горел в окне свет.

Там была Оксана. Ещё её муж, думаю. Они ещё не спали. Это странно. Маме Оксана говорит, что нужно соблюдать режим дня, и без гаджетов. Может, мама не так его соблюдает или у Оксаны другой режим?

А в другой комнате была девочка. Она тоже не соблюдала режим. Она играла на компьютере. Она, думаю, больше меня. Я хотела с ней поиграть.

Мы с пупырышками хотели залететь к ней в комнату. Но потом я подумала, что она нас испугается. А ещё, наверное, ей будет не интересно со мной. Потому что я не хотела на компьютере, я думала, что будет интересно так поиграть – попрыгать на кровати, полетать с пупырышками.

Ладно, я просто осмотрела её комнату. Там не было рисунков. В других комнатах тоже ничего не было.

Оксана и её муж сидели отдельно. Он ел чипсы и смотрел телевизор в наушниках. Оксана болтала по телефону.

У них тоже не было в комнате картинок. Вообще-то, скучно у них было. Только огромный телевизор, мебель скучная, может и не скучная, но она была завалена вещами. И ничего не понятно.

А, может, где-то под вещами у неё много картинок? Я подумала, что было бы здорово, если бы меня никто не видел. Я тогда могла бы рассмотреть всё получше. И пупырышки меня переместили в комнату.

Я снова засмеялась. Я не боялась, что меня увидят. Я знала, что не увидят.

– Слыш, да пошли ты его, – голос Оксаны был теперь совсем не такой, как у неё в кабинете. – Я бы вообще не разбиралась с ним. Зарплата бюджетника – смеёшься, что ли? Да, куда он тебя отвезёт? Не то, что Мальдивы, голимую Турцию позволить себе не можете. Я своего задалбываю, чтобы, либо минимум Таиланд, либо пусть гуляет лесом. Нам с Анькой такой папаша не нужен. Я, если что, среди клиентов найду кого-то вменяемого.

В общем, не знаю. Мне больше нравилось, когда Оксана на потолок смотрела. И голос у неё был не такой неприятный. Я бы, на месте её мужа, сразу пошла гулять лесом. Не вижу в этом ничего плохого. Мне нравится лес.

И картинки она не для себя собирает, а просто, чтобы найти кого-то вменяемого. Но, мне кажется, что она не найдёт. Она всех неправильно расшифровывает. Потом всё равно в лес пошлёт.

Мне после этого совсем не интересно стало рисовать Оксане картинки. И говорит она так странно, и смотрит в потолок – потому что так нужно. Наверное, это как игра актёра. И ничего она не видит на потолке интересного. Думаю, она просто не хочет смотреть на меня. Потому что я не похожа на вменяемую.

И мы с пупырышками полетели домой. Я, кажется, была немного грустная. Я не хотела, чтобы мама дала Оксане мою картинку. Она точно не обрадуется, как и мои родители. А я рисовала, чтобы они улыбались.

А Оксане сейчас важно, чтобы полететь на Мальдивы или в Таиланд. Ей не важны люди. Как можно помогать людям, если они не важны? Но теперь я понимаю, почему у неё не получается мне помочь. Она хочет просто деньги, а не помочь.

Домой мы долетели быстро. Я даже не помню, как. Я устала. Как иногда Анна Петровна говорит – от наших проделок она неприятно устаёт, а она хотела бы уставать приятно. Вот, кажется, сегодня я устала неприятно.

Интерпретации

Я проснулась в своей кровати. Как я сюда попала, я не помню. Я смотрела на потолок. Пупырышки уже вовсю резвились. Интересно, они уже спали? Или они не спят никогда?

– Таня, где твой рисунок? – мама зашла в комнату и начала всё перерывать.

Я бы, например, на её месте сначала сказала доброе утро. Но ей нужен был рисунок.

– Давай, вставай, опоздаем в садик, – торопила меня мама.

Я засмеялась. Потому что это было не правда. Это не потому, что в садик опоздаем, мама нервничала. Это потому, что она опоздает на работу.

– Не смешно, – нахмурилась мама, и начала стаскивать меня с кровати. – Там твой Пашка. И Анна Петровна. Разве ты не хочешь к ним в садик?

Как-то мама рассказывала своей подруге, что её начальник проецирует на других свои мысли. Он думает, что другие должны думать, как он. И со своей стороны он свои мысли вкладывает в чужие уста. Так мама говорила. А вот сейчас она проецировала свои мысли на меня.

Думаю, у неё не очень плохой начальник. Он просто тоже куда-то спешит.

Мама думает, что я хочу больше в садик, чем дома. Потому что там у меня есть друзья. Почему она Пашку называет друзьями? На самом деле, мама просто хочет от меня отдохнуть на работе.

Папа говорит, что я – самое большое разочарование для мамы. Не знаю. Мне кажется, что, когда ей сделали неудачный маникюр – это было её самое большое разочарование. Вообще, она любит во всём разочаровываться. Потом она рассказывает подругам о своих разочарованиях.

А я просто хотела её чуть-чуть очаровать. Она ведь сама хотела тихую симпатичную девочку. А я очень симпатичная. Все улыбаются, когда меня видят. И вряд ли бы мама радовалась, если бы всё, что я думаю, я бы говорила вслух. Я бы болтала, не прекращая.

Я опять засмеялась, представив всё это, и мамино недовольное лицо. Наверняка бы она сказала, чтобы я берегла её уши.

Она опять сказала, что ей не смешно. Ну, ладно. Но даже если бы она прочитала мои мысли, ей бы было всё равно не смешно. Ей смешно только с подругами, и с телефоном.

А ещё у меня сегодня был важный план. Я решила, что моё мюсли я попробую отдать дедушке. Не выливать же всегда ему на голову. Может, он любит мюсли. Мама, например, любит. Папа ненавидит. Я не знаю, любит ли дедушка, после того, как я ему их на голову вылила…

А ещё я опять попробовала попасть в садик в пижаме.

Родители не разговаривали. Я слышала, что мама обвинила папу в том, что он специально выбросил мой рисунок, чтобы не платить Оксане. А папа сказал, что это хорошая идея, и почему он сам до такого не додумался.

Я думаю, что мама просто не даёт возможности папе самому до чего-то додумываться. Она пытается все свои мысли на него проецировать. Может, поэтому он долго сидит утром в туалете? Там он может думать, о чём хочет, пока мама проецирует на себя косметику.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.