Жестокий эксперимент

Это было похоже на провокацию, и он не удержался, чтобы не съязвить:

– Неужели я до такой степени вам противен?

– Да нет же, профессор, – вяло засмеялась она. – Просто на нем спать хочется… Скажите, а вы не говорили мне, что любите меня?

Ее вопрос настиг его в тот самый момент, когда он садился, и все же он не ожидал подобного и от неожиданности прямо-таки рухнул на матрац.

– Вам? – спросил удивленно.

– Ага! Нет, разумеется? – констатировала она, и складочки в уголках губ застыли в напряжении. – Хорошо, а что вы думаете о дневнике? Если верить написанному, выходит, что мы супруги.

– Но я уже женат, я сказал вам!

– Ха! Вы же были разведены?

Слова ее окончательно смутили его, но его вдвойне смущало и удивляло то, что студентка все больше становится похожей на женщину с портрета. Но ведь человек никогда не бывает на портрете таким, как в жизни, в нем всегда присутствует и сам художник, изобразивший его. Но разглядеть студентку внимательно он не мог, поскольку она все время таращилась на него.

– Сейчас я и сам не знаю, что у меня и как. Но наверное, буду разводиться.

– Ради меня? – воскликнула она, а затем поспешила возразить самой себе: – Нет, вы никогда не оставите одну женщину ради другой. Вы можете сделать это только ради себя.

– Вы уже так хорошо меня знаете? – Он засмеялся неестественным смехом, поскольку почувствовал, что разоблачен.

В самом деле, он собирался разойтись с женой из-за ее капризов, а не из-за другой женщины. Она отнимала у него время, отвлекая от работы над докторской диссертацией. А еще он собирался разводиться с ней потому, что уже через месяц после свадьбы она превратилась в совершенно другого человека – капризного и вздорного. Он все еще любил ее в своих воспоминаниях как невесту, и эти воспоминания, видимо, все же несколько идеализированные, постоянно подчеркивая разницу между ею прежней и настоящей, отдаляли его от нее, порой мешали делить супружеское ложе. Да, воспоминания способны не только объединять, но и разлучать. Как и теперь. Спросил эту девушку об ее воспоминаниях, а когда оказалось, что у них действительно есть общие воспоминания, стало еще труднее приблизиться друг к другу. Портреты – оба – вставали между ними непреодолимой стеной.

– Говорят, люди познаются в беде, – ответила ему студентка. – Печально, что мы не можем любить друг друга, профессор! Или вы опять, что ли, не понимаете? Не печально даже, страшно! Особенно сейчас.

Он понял сказанное ею только как ее собственное мнение, и это даже обрадовало его:

– Вот, значит, и вы не можете! – сказал он и, воспользовавшись тем, что она смотрела в сторону, заглянул ей в лицо и… увидел женщину из своих воспоминаний, а не первокурсницу.

– Ведь это страшно! – повторила женщина из его воспоминаний. – У меня такое чувство, что я любила вас очень и по-настоящему, а теперь вы точно так же далеки от меня, как и этот кинооператор, которого я вообще не любила.

– Какой кинооператор?

– Разве я не говорила вам? Ну, это не имеет значения! – Вероятно, она тотчас же догадалась, что снова задела его самолюбие, поэтому поспешила уточнить: – Он давно для меня не существует. А вы сидите тут и вынуждаете меня задаваться вопросом, могу ли я любить вас или нет.

Несмотря на прозвучавшую в голосе девушки насмешку, в его груди все же зашевелилась надежда. Он подумал, что, наверное, забавно было бы потискать такую вот феминисточку.

– И каков ваш ответ? – спросил он.

– Нет ответа, – улыбнулась она. – Или пока еще нет… Но, послушайте, вы сами недавно сказали, что надо согласиться с тем, что время возвращает нас в прошлое. Значит, надо принять как должное и наш брачный договор. А что получается? Что вы будете сейчас разводиться со мной, а не со своей женой. Ситуация забавная, не правда ли?

– Когда нарушается причинно-следственная связь…

Она поспешно оборвала его, очевидно, ее вообще не интересовала причинно-следственная связь, и сказала:

– Давайте запишем в дневнике, что мы разошлись.

– Вас что, именно это больше всего и пугает? Какая-то нелепая шутка!

– Не шутка, профессор! – зло крикнула она, вскочив с шезлонга. – Вы не способны на такие шутки. Представьте себе, что неожиданно все вернется обратно и мы окажемся и вправду женатыми.

Ему показалось, что он уже овладел ситуацией, поэтому он небрежно бросил:

– Подумаешь! Разведемся.

– А если к тому времени я полюблю вас?

– Эй, да вы заваливаете меня гипотезами, которые еще невероятнее, чем все окружающее!

Она поняла, что становится смешной, и попробовала найти защиту в новом нападении:

– А почему вы не делаете никаких попыток, чтобы разобраться во всем этом? Что вы за физик такой?

– Бесполезно.

– Как бесполезно? Разве вы не помните, что сказал ваш коллега Эйнштейн? Самое большое счастье, которое мы можем пережить, это тайны природы…

– Откуда вы это знаете? – нетерпеливо оборвал он ее.

– Читала где-то.

– Вспомните, это очень важно!

– Куда важнее, дорогой профессор, чтобы вы осознали наконец, что вы ученый, ясно? – заявила она, вскакивая с шезлонга. – Так что расскажите мне о файн… о фридмонах. Но только в каюте, этот свет начинает сводить меня сума.

Он опустил наружные щитки иллюминаторов, и каюта встретила их сумраком – освежающим и прохладным. Он готов был рассказать ей все о фридмонах, лишь бы отвлечь ее от предыдущей темы разговора. Ибо любовь относилась к разряду тех явлений, что так и остаются неразгаданными, какие бы прекрасные теории о них ни сочиняли.

В сущности, гипотеза о фридмонах пассивно наличествовала в запасе знаний, когда-то уложившихся в его голове, но не принимала до сих пор активного участия в его размышлениях. Он считал ее слишком произвольно пристегнутой к некоторым статистического характера интерпретациям законов квантовой механики и теории относительности. И все же он знакомил с нею своих студентов как с курьезным примером того, как современная космология позволяет и даже обязывает мыслить парадоксально. Сейчас ее, естественно, надо было изложить упрощенно, иллюстрируя моменты, которые так и останутся до конца непонятными человеку, у которого представление о пространстве выстроено единственно на чувственном опыте.

Девушка снова расположилась на кровати, забыв о том, что надо чего-то бояться, и снова стала похожа на первокурсницу. Он попросил ее сначала представить себе маленькую часть трехмерного пространства, примерно такую, как яхта вместе со световым облаком, и мысленно представить себе сферу, радиус и поверхность которой можно было бы измерять непрерывно.

– Классическая стереометрия в этом случае доказывает, что, если радиус этой сферы увеличивается, естественно, будет увеличиваться и ее поверхность, то есть, сфера будет как бы раздуваться. Но вот согласно Общей теории относительности, все совсем иначе. Если плотность в такой сфере имеет определенную величину, то при увеличении радиуса поверхность ее будет уменьшаться и вся сфера может сжаться до размеров микроскопической частицы, достаточно будет того, чтобы свет в ней оставался замкнутым. Такая сфера, если ее рассматривать с внешней стороны, будет представлять собой микрочастицу, внутри же будет целым миром со своими законами. Именно эту частицу назвали фридмоном. Какой вывод можно сделать из всего этого? Именно здесь и заключен парадокс: поскольку плотность нашей Вселенной очень близка к той, которую мы приняли за критическую, – но мы почти что уверены, что есть и иные массы материи, еще не открытые нами, – то можем предположить, что наша Вселенная, если смотреть на нее с внешней стороны, тоже микрочастица. А исходя из этого, мы уже просто обязаны допустить, что и все те микрочастицы, из которых состоит окружающая нас материя, тоже представляют собой целые вселенные с собственным разумом внутри себя.

– С разумом? – изумилась биологиня, и он понял, что ей не удалось увидеть нарисованную им абсурдную картину; она восприняла ее точно так же, как и обыкновенный человек просто принял бы на веру, скажи ему, что какая-то там галактика убегает от него на столько-то и столько-то миллионов световых лет. А вот если повесишь на стене объявление «Осторожно, окрашено!», непременно мазанет пальцем по стене, чтобы удостовериться, на самом ли деле окрашено.

– Почему бы нет? – засмеялся он, довольный произведенным эффектом. – Микромир – мир вероятностей. Мы никогда не можем с абсолютной точностью определить поведение микрочастиц, ибо нам будет мешать принцип неопределенности. Он ни больше ни меньше – их объективное качество. Но где еще мы сталкиваемся с этим принципом? Только там, где есть разум! Например, как поступит человек в той или иной ситуации? Вероятность того, что мы можем это предугадать, в процентном отношении ничтожна. Ибо если бы человек всегда одинаково реагировал на одну и ту же ситуацию, разум его никогда не развился бы. Человек никогда не поднялся бы над своим первичным примитивным уровнем. А развивается он и познает мир только методом проб и ошибок. Разве не так? Прежде чем мы решимся на тот или иной поступок, наш разум прокрутит всевозможные варианты, из них мы выберем лишь один, но стороннему наблюдателю он, как правило, покажется случайным. Еще в большей степени это относится ко всему человечеству в целом. Его решения случайны, они подчинены принципу, который мы, физики, называем «случайностью выбора». Это давно доказала история.

– Но тогда выходит… – начала было студентка, однако так и не смогла сформулировать свою мысль, и он перевел разговор в другое русло:

– Я, наверное, надоел вам своими гипотезами. Может, лучше приготовить кофе?

– Нет-нет, постойте, – она силилась сосредоточиться на какой-то важной для нее мысли. – Так значит, каждая частица – Вселенная? Так, что ли? Бесконечно огромная внутри и невидимая снаружи. И каждая – сама по себе, замкнутая и никогда не сможет установить с другими никаких контактов. Я правильно поняла вас?

Он нетерпеливо кивнул, поторапливая ее, как всякий хороший преподаватель, чтобы она сама сделала вывод.

– Хорошо, но разве вы не собирались на примере этих самых фридмонов объяснить мне наше положение? Или вы хотите сказать, что и каждый отдельный человек – тоже некое подобие фридмона?

Он давно уже забыл, по какому поводу упомянул об этой гипотезе; он никогда бы не сделал подобного вывода. Проводимая ею аналогия показалась ему неуместной. Но сейчас эта девчонка была единственной его студенткой и единственным собеседником, она в любой момент могла снова забыться странным сном, поэтому он решил взбодрить ее своим собственным абсурдным выводом и ответил:

– Разумеется! Хотя нет, это слишком! Человек – не замкнутая система, – поправил он себя, как добросовестный ученый. – Но представьте себе такое! Вот мы приняли за исходный момент, что наша Вселенная – микрочастица. Хорошо, но разве нельзя допустить, что подобно тому, как мы расщепляем ядра материи и сталкиваем их одно с другим, чтобы получить все новые и новые частицы, мы и сами могли оказаться в таком же положении. Наша Вселенная попала в циклотрон иного, более совершенного разума, и он расщепляет ее, чтобы изучить. Вполне допустимо, так ведь? И вот, во время этого самого расщепления нашей Вселенной мы с вами случайно попали вместе с яхтой в новый фридмон, у которого свои внутренние законы и иное время.

– Вы это серьезно? – побледнела девушка и стала поправлять ослабевшей рукой сбившиеся брюки.

– Разумеется, серьезно, – через силу засмеялся он, и ему сделалось жутко.

– Но почему вы такой жестокий?!

– В природе не бывает жестокости. Как биолог, вы должны знать это.

Однако биологиня не выглядела испуганной. Она спокойно взбила смятые подушки и снова улеглась на них.

– Я сейчас принесу вам кофе, – сказал он.

– Нет-нет, лучше веточку!

– Какую веточку?

Тревожное воспоминание о какой-то веточке расплывалось в тайниках его памяти. Неужели время уносило их назад, в прошлое, даже во время разговора? Да, собственно, так и должно быть. Обманчивое чувство стабильности мгновения исходило от этого загадочного вещества – человеческого мозга, только он единственный и мог противопоставить себя времени в какой-то степени.

Устремленные на него «аметисты» утратили свой благородный блеск и напоминали осколки пивной бутылки.

– Веточку, профессор, веточку! Уф, лучше умереть!

Ее веки конвульсивно дрогнули, словно она и на самом деле собралась помирать.

– Не надо, слышите! Прошу вас! Давайте я отнесу вас в лодку! – бросился он к ней, схватил за плечи и ужаснулся: тело ее покоилось на кровати в какой-то смертельной расслабленности. Он подхватил ее на руки и вынес на палубу. Стал торопливо натягивать на нее спасательный жилет. Она несколько минут держалась на ногах, но потом упала в лодку и простонала:

– Этот ужасный свет! Я не могу, я боюсь его!

Лишившись той иллюзорной защищенности, которая у них была в каюте, он почувствовал себя брошенным и одиноким. Ведь девушка вот-вот уснет, и он останется один. И все же возвращаться в каюту нельзя, надо остаться здесь и надеть спасательные жилеты. Черт возьми, почему, если все это уже происходило с ними и если это он писал записки, почему он не упомянул о лодке? И на что, собственно, они оба надеялись, уж не на то ли, что как были подняты кем-то или чем-то над морем, так и будут опущены обратно? А эта убийственная усталость? В записках об этом ничего не говорилось.

– Пойду в каюту, – девушка стала выбираться из лодки.

– Погодите, я придумаю что-нибудь!

Он потащился к трюму, на ходу надавливая рукой место в области печени – уж она-то первой должна реагировать на силовые поля, – но боли не чувствовал. Наверняка усталость исходила от всеохватывающего страха и безуспешных попыток подавить его, от губительного однообразия этой их маленькой Вселенной. И может, именно сон представлял собой в этой ситуации хоть какой-то выход.

Он нашел в трюме запасной парус, и ему пришло в голову, что, если один его край спустить через релинг, не привязывая, а в середине лодки укрепить мачту и одно из весел, а к ним прикрепить второй край паруса, получится что-то вроде палатки.

Девушка с трудом переставляла ноги, еле-еле шевелила руками. Он тоже утратил ловкость и делал все с неимоверными усилиями. Наконец укрытие было готово. Он залез внутрь, опустил край паруса, и лодку заполнил мрак. Еще раз проверил устойчивость мачты и весла, затем выполз наружу.

– Можете входить, только осторожно. И да приснятся вам сны лучше предыдущих.

– А вы?

Он зашнуровал на себе спасательный жилет, ответил, не отвлекаясь:

– Принесу матрац и устроюсь рядом с вами. Так что не бойтесь.

– Но это может быть опасно.

– Если что-нибудь случится, ухвачусь за лодку.

– И перевернете ее, – сказала она, тотчас поняв, что подумала в этот момент только о себе. Затем приказала: – Дайте сюда матрац, я пристрою его рядом с лодкой.

Благодаря их общим усилиям матрац действительно поместили между релингом и резиновой лодкой, вплотную с ее резиновым бортом, и профессор погрузился во мрак, который не пугал его, ибо в этой обратной Вселенной, где они находились, куда страшнее был свет. Он лег с ощущением человека, который был разбужен ночью кошмарами и теперь снова возвращается в царство сна с робкой надеждой на то, что они больше уже не повторятся, что назавтра мир снова будет на своем месте, а он снова обретет в нем свое место.

Он полагал, что девушка давно уснула – не видя ее, поскольку высокий борт лодки возвышался между ними, как крепостной вал, – и задумался о возникшей в памяти птице, летавшей за тридевять земель за веточкой. Страх его все еще противился сну, и он снова силился доказать, что это противоестественно, чтобы животное или птица желали того, что не входит в сферу их жизненных потребностей. И в этот миг до него донесся голос феминисточки:

– Эй, фридмон, идите в лодку! Но без глупостей! Это я говорю серьезно.

– Какие еще глупости?

– Знаете, какие. Давайте идите, иначе я тоже не усну.

Он молча лег рядом, а липнувшие друг к другу синтетические жилеты зашуршали, обезопасив их тела от соприкосновения.

Однако ему не хотелось умирать в одиночестве, и он мысленно обратился к женщине на портретах. Конечно же, он любил ее, если воспоминание о ней, пусть и неясное, так согревало сейчас его душу.

Студентка зашевелилась, зашуршала своим жилетом и толкнула его.

– Дайте руку! – попросила она. – Дайте, прошу вас, но не воображайте черт знает что!

Ее пальцы сплелись с его пальцами, сначала как бы инстинктивно спасаясь от чего-то, потом сжались в кулачок и доверчиво устроились в его ладони. Ольга делала так же… Но кто такая Ольга? Впрочем, это уже не имело значения!

И он снова позвал к себе в лодку женщину с портретов и повел ее за руку в невидимую и неопределенную в пространстве и времени неизвестность.

22

В полусне он пытался обнять какую-то девушку. Запыхавшись, он тыкался наугад, пока девушка наконец не завизжала, а на него самого не свалилось что-то мягкое.

Он долго выпутывался из какого-то полотнища и метался в ковчеге с мягкими пружинящими стенами, уверенный, что все это ему снится и что он никак не может проснуться. А когда, наконец, выпутался из полотнища и оглянулся вокруг, то увидел в мутном свете стоящую в двух шагах девушку.

Он не помнил ее лица, помнил только тело, однако оно оказалось упрятанным в дурацкую одежду. Верхняя часть была упакована в объемистый жилет канареечного цвета, из которого торчали рукава толстого свитера цвета бордо, а ноги терялись в широченных брюках из грубого синего вельвета. В поясе брюки были тоже широки, и девушка поддерживала их рукой, косточки которой побелели от длительного напряжения.

Он привстал, продолжая единоборство с огромным, белым как саван полотнищем, и тогда девушка-сновидение отошла назад, путаясь в широченных брючинах, и снова завизжала.

Он замер, позабыв о своем намерении высвободиться из плена, и почувствовал, что что-то плотно сжимает его грудь, с шумом прилепляясь и отлепляясь от потной груди.

Похоже, его испуг успокоил девушку, и тем не менее она приказала:

– Не вставайте!

Затем наклонилась и быстрым движением вытащила из-под полотнища весло, воинственно подняла его, заодно подтягивая сползавшие брюки, и спросила:

– Кто вы такой?

Перед ним белела каюта. Где-то за ней возвышалась мачта с красным сигнальным фонарем на рее.

– Позвольте мне встать! Что случилось? – спросил он.

Девушка взяла поудобнее весло, широкий край которого был плоский и острый, как лопата, однако не возразила. Он стал осторожно выбираться из под полотнища, не сводя глаз с грозного орудия в руках девушки, и как только встал во весь рост, брюки едва не свалились с него. Он стал застегивать ремень и обнаружил на себе одеяние, похожее на одеяние девушки: спасательный жилет из непромокаемой ткани. Такие жилеты он видел где-то, наверное, в кино.

Пока он осматривался, воинственная девица следила за ним, не выпуская из рук весла. Кроме небольшого кораблика, на корме которого она стояла, кроме резиновой лодки с парусом, из-под которого он только что выбрался, он не обнаружил ничего другого. Даже солнца не было в этом странном мглистом утре. Со всех сторон их окутывало теплое золотистое марево.

– Что это за корабль? – спросил он.

– Это вы скажите! – грозно ответила девушка.

– Я ничего не знаю, поверьте мне.

– Кто вы?

– Физик. Аспирант…

– Что вы мне голову морочите! – тряхнула девушка короткими блестящими волосами. – Говорите, что вы со мной сделали!

Он отошел за лодку, подальше от весла, поскольку девчонка была явно не в себе. Начал было оправдываться, заикаясь и путаясь: «Я ничего… поверьте», но что-то говорило ему, что он все же пытался что-то сделать, и может, это был не сон.

– Я ничего не помню! – всхлипнула девушка, видимо, устав от напряжения. – И что это за маскарад такой!

– Это спасательные жилеты… Наверное, кто-то пошутил над нами. Знаете, когда я был еще студентом, – начал он и засомневался, стоит ли рассказывать о своем позоре. И все же ему показалось, что это просто необходимо для выяснения их нынешнего положения. – Словом, однажды меня напоили, подложили что-то в бокал, и потом я оказался с какой-то незнакомой девушкой…

– Вас никто не спаивал!

– Да и у меня нет такого ощущения, – сказал он, прислушиваясь к хаосу в голове: ему вдруг показалось, что очертания корабля хорошо знакомы ему. – Он окончательно запутался и сказал: – Но я действительно ничего не помню!

– Где мои вещи?

– Давайте вместе поищем. И мои заодно.

– Ну так найдите! У меня через час съемка! – приказала девушка, осмелев и поняв сколь безопасен этот аспирант с мордочкой испуганного школяра. Однако весла из рук не выпустила, но и с места не могла сдвинуться, опасаясь остаться без брюк. Девушка постояла немного и выбрала самый приемлемый вариант: попятилась к резиновому борту лодки, осторожно села на край, продолжая стращать его теперь уже своими огромными темными фиолетово-карими глазами.

Сбивчиво бормоча «сейчас, сейчас», он решительно двинулся к двери каюты, ожидая увидеть за нею неведомых шутников, которые все это им подстроили. А когда вернулся, девушка встретила его все так же воинственно – снова схватившись за весло.

– Там много всяких вещей. И женских тоже, но, пожалуй, они не ваши, – сказал он довольно спокойным тоном, поскольку уже не боялся этой дурехи с веслом. Если только она действительно не сумасшедшая, он легко справится с нею. Сейчас его смущало другое: только что он разглядывал в каюте шикарное женское белье с волнением подростка, но ему почему-то все время казалось, что не только в кино он видел такое белье и то, как оно снимается.

– Чьи же они тогда? – спросила девчонка.

– Не знаю… А может, нас напоили? На передней палубе бутылки и рюмки, я видел из рубки. А никого нигде нет, разве только в трюме…

Он уверенно назвал рубкой командную кабину, в которой только что сидел, разглядывая через ветровое стекло переднюю часть яхты. О такой яхте (после непродолжительной экскурсии он выяснил, что это яхта, а не корабль, как ему показалось сначала) он мечтал с детства. Конечно не о такой шикарной, и все же… Как ни странно, но эта яхта наполняла его существо как нечто некогда утраченное, а теперь вдруг вернувшееся. Чудо-ребенок, выпускник физического факультета, в некотором отношении все еще оставался ребенком, жаждущим того, чего он был лишен.

– Но мне надо уйти отсюда! – закричала девушка.

– Попробуйте примерить кое-что из тех вещей. Идите, не бойтесь!… Да, но если на нас надели жилеты, может, это не просто шутка? Хотя никакой воды нигде не видно. Такое впечатление, что мы висим в хорошо просушенном доке. Яхта совсем новая.

– Это яхта? – удивилась девушка и сразу стала ему ближе, поскольку было видно, что уже само слово «яхта» взволновало ее своей экзотичностью. Наверное, она совершенно нормальная, просто так же, как и он, испугана и растеряна. Слава богу, к тому же и довольно храбрая, иначе слез было бы не избежать.

– Да, яхта обалденная! Скорее всего, какого-нибудь туза… А вы актриса?

– Школьница. Может, буду сниматься в кино. Сегодня у меня пробные съемки.

Услышав это, он сразу вырос в собственных глазах, ведь теперь ответственность за нее, как за будущую звезду, лежала и на нем тоже.

– Эй, а может, наши шутники – киношники? Они ведь такие…

– Исключено! – Эта школьница не могла позволить даже подозревать в чем-либо подобном своих будущих коллег. – Я знаю режиссера, он очень серьезный человек. Пожилой. Он и у нас дома бывал несколько раз, иначе родители не согласились бы. А без их согласия нельзя, я несовершеннолетняя… Но где же мои вещи?

– Да говорю же вам, в каюте полно всего, сами увидите. Идите. А я пока загляну в трюм.

Но и там он не нашел никаких объяснений происходящему. Трюм как трюм – полно всяких нужных и ненужных вещей. Обнаружилось даже шило, которым он сделал дырку в ремне, чтобы затянуть брюки. Вот ведь недотепа – девушке-то посоветовал поискать что-нибудь подходящее среди вещей, а сам не догадался посмотреть, не подойдет ли ему что из мужского гардероба. Увлекся дамским бельем. А может, ему подсознательно не хотелось расставаться с этими брюками? В такой одежде – вельветовые брюки и толстый свитер – он не раз в мечтах видел себя шагающим раскачивающейся морской походочкой по улицам заморских стран. Так чья же это яхта? Хотя куда важнее понять, как они попали на нее и где сейчас находятся. Ведь никакого моря не только не видно, но и не слышно!

У входа в туалет он наткнулся на приспособление для перекачки воды, что, однако, не удивило его. Он нажал на рычажок, и в необычайной тишине, которая озадачивала его не меньше всего остального, шум заработавшего насоса был просто оглушительным. Школьница тотчас же выскочила из каюты и уставилась на него.